-

ХОЛОДА

К печи поленья поднеси,

оладьи замеси.

Трещат морозы на Руси,

морозы на Руси.

Безмолвен лес, безлюден сад,

и в поле ни следа –

такие холода стоят,

такие холода!

Ах, мама! Ты едва жива.

Постой, ты вся в снегу.

Оставь тяжёлые дрова,

давай я помогу.

Зачем ты всё – сама, сама?

Не стой на холоду…

Какая долгая зима

в сорок втором году!

Не тает иней по углам,

а ночь – над головой.

Мука – с картошкой пополам,

над полем – волчий вой.

Дымятся снежные холмы,

и ночи нет конца.

Эвакуированы мы,

и нет у нас отца.

Так страшно дует из окна,

и пруд промёрз до дна.

Так вот какая ты, война!..

Что говорить? Война.

Забыл я дом арбатский наш,

тепло и тишину.

Я брал двухцветный карандаш.

Я рисовал войну.

Шли танки красные вперёд.

Под ливнем красных стрел

вниз падал чёрный самолёт

и чёрный танк горел…

Лютее, снежнее зимы

не будет никогда.

Эвакуированы мы

из жизни навсегда.

Метёт, а небо так черно,

что кажется: сейчас

на нас обвалится оно –

да и придавит нас.

Москва

Владимир Павлинов

1933 - 1985

Дым над осенью,

Резкий и синий.

Едкой гарью

Октябрь напоён.

Дым. И дождь

По военной России,

Проникающий в сердце моё.

Дождь:

По горьким солдатским усмешкам,

По глазам,

По стальному стволу.

Догорают избы головешки.

А над полем – кувшин на колу...

Кони. Кони.

Блестят, как тюлени.

Где-то справа машины гудят.

Прикрываю руками колени,

Меж лопаток –

Мурашки дождя.

Я не знаю, зачем,

Но запомню:

Что-то слышно

В недальней пальбе.

Что-то думают мокрые кони

О своей

И о нашей судьбе.

Начинается новая эра,

Отсекая дороги назад.

Я рождаюсь вот здесь,

В сорок первом –

Мёртвым сверстникам

Глядя в глаза.

Вологда

Михаил Сопин

1931 - 2004

Сквозил февральский вечер,

А в лежанке

Вторые сутки не было огня.

И к ночи мать

Взяла топор и санки,

Ещё взяла

В помощники меня.

И мы пошли

За огороды

к клёну,

Где до войны,

В былые времена,

Под тихою

Раскидистою кроной

Плясали девки,

Пели дотемна.

Весной посмотришь –

Столько птиц по веткам.

Проснёшься утром –

Дерево растёт.

К нему привыкли,

Словно к человеку,

Который рядом

Много лет живёт...

Мы к клёну подошли

По снежной хляби.

И мать,

Усыпанная серебром,

Перекрестясь,

На дерево по-бабьи

Неловко

Замахнулась топором...

А утром мать

Лежанку протопила.

Тогда согрелись

Мы в своей избе...

Но что-то долго

Плакало и выло

Совсем

по-человечески

в трубе.

Омск

Владимир Балачан

1939 – 2021

Не в те ль времена Святослава

В моём древнерусском краю

Я вижу,

Как мальчик кудрявый

Бежит босиком по жнивью.

Бескрайней подхваченный волей,

Держа в узелочке обед,

Бежит он по жёлтому полю,

Которому тысячи лет.

Известно уже мальчугану

Зловещее слово – война.

Отец его –

В битве с врагами,

Мать – в поле

с темна до темна.

Той давней,

Но памятной яви

Я, видно, забыть не смогу.

Не я ли тот мальчик,

Не я ли

В страду к своей маме бегу?

Не я ли тем августом ясным,

Хоть ростом всего с полснопа,

Стараюсь завязывать свясла

И ставить снопы на попа.

Не я ли,

У дня на изломе,

Колосья зажав в кулаке,

Уснул в золотистом суслоне,

Как в сказочном том теремке.

И мать,

моя матерь-Россия –

Солдатка,

Горюха,

Вдова –

Над будущим пахарем-сыном

Склонилась в слезах у жнитва.

Пермь

Анатолий Гребнев

1941 – 2021

...В сорок шестом мы с бабкой побирались. Голод

шагал Тамбовщиной, спускался по Хопру.

А впереди него бежали вошь и крысы. Мы – за ними:

подальше от Русанова, от скрежета проклятых крупорушек,

забывших о крупе, – в них ворошился тлен

речных ракушек; от акаций, с которых были содраны стручки

с зародышами зёрен; от стропил с клоками дотлевающей соломы –

оставшимся коровам их набивали в рот, чтоб те могли жевать.

Так не давали помереть скоту: подвешивали в хлеве

где на ремнях, где просто на верёвках – скотина подыхала на весу,

с торчащей изо рта седой соломой.

Вода в прудах смердила. Мы зашли попить. Дверей

никто не запирал – зачем? И в чисто прибранной избе

лежали трое: бабка, мать и внук. Они смотрели

на нас с полатей, в сраме испражнений.

Не двигаясь. Лежали и смотрели. И у них

был этот взгляд – уже поверх страданий,

с нелепым удивлением – за что?

Мы тихо вышли.

Я не знал, за что. И никогда, наверно, не узнаю…

Москва

У окна, у старой хатки

я стою, пою колядки.

И хозяйка в дом ведёт.

Чёрствый хлеб и тёмный мёд.

И с любовью непонятной

всё глядит из мглы невнятной,

как я, шапку сняв свою,

соты сладкие жую…

Огород, как погреб, вырыт.

Это бил из пушки ирод.

Ну а дом остался цел.

Шёл я, торбу прижимая,

заглянул в окно – живая!

И колядку ей запел.

Москва

Юрий Лощиц

Я помню соседей по тем временам,
Которым короткое имя – война.
Короткое имя, а память – долга...
Безмолвна деревня – по трубы в снегах.
Огромную тяжесть держа на весу,
Ни встать-отряхнуться, как ёлке в лесу,
Ни охнуть-вздохнуть ей, ни чем шевельнуть.
Застыла зловещая белая жуть.
Огромное блюдо линялых небес
Всё вычерпано, как отдел райсобес.
И новою, праздною ложкой пустой
Вращается солнышка круг золотой.
Всё помнятся ложки, которые мать
Под матицу вешала – там досыхать,
Чтоб краской не пахли, и целые дни
На них мы глазели – гони не гони.
Потом, получая, пятнали: моя!
Щербинки выкусывали по краям...
И солнышко дразнится: выкуси на!
Там где-то война. А у нас – тишина!
Как тесто, поднявшееся из квашни,
Как белые хлебы, сугробы пышны.
Зайдёшь на задворки – до самых лесов
Насорен-насыпан всё сахар-песок.
И так же блестит он, и так же хрустит!
Вот только ни капли во рту не сластит.
Вот только не сладко в сугробе тонуть
И за уши валенок мамин тянуть:
«Великий, да дикий! И старый, а глуп!
Упёрся: в сугробе остаться ему б!
Разинул, дырявый, голодную пасть
И сахаром-снегом насытился всласть».
Упрашиваю. Не сдаюсь. Волоку.
И чую, как грузнет сума на боку.
Дрожащую руку в суму, как во сне, –
В руке в колобочек сжимается снег.
...Идти по деревне куски собирать
Мы сами решили: страшно умирать.
И мать, наклонясь над грудным малышом,
Сказала спокойно: «Ну, что ж, хорошо!»
(Что стоило это спокойствие ей,
Я знаю, пожалуй, получше людей.
Была моя мама добра, но горда:
За спичкой в соседи – и то никогда!
За спичками – стыдно. За солью – вдвойне.
По пятеро нас накопилось к войне.
Кормилец – в могиле, малец в подолу.
Верёвка для петли – в поветном углу.)
Дала нам она по суме из холста,
Велела просить, поминая Христа.
(Безбожница-мама! Колхозный актив!
Тебя не виню я, ты – тоже прости:
Ослушаться смела и, где ни была,
Я имя Христа помянуть не могла.
Зачем поминать? Для кого поминать?
Соседи и сами должны понимать.)
Я криком кричала, молчанье храня:
– Подайте, коль можете, ради меня!
И ради братишек, таких же, как я!
И руку выпрастывала из тряпья.
У каждого дома я помню крыльцо.
И помню ворота. И помню кольцо.
И тёмные сени (а чьи-то – светлей).
И двери тугие (а чьи-то слабей).
И помню пороги: одни – высоки.
Другие – пониже. И помню куски.
И помню глаза подававших людей...
Я вечный должник у деревни моей.
Перила-краюшки, ступеньки-ломти, –
Без этой бы лесенки мне не взойти,
И самую лучшую песню мою
Я людям, соседям моим, отдаю.
Но помню и этот, один изо всех,
Не сдержанный, к корке добавленный, смех.
Безжалостный, сытый, ехидный смешок,
Он ранил навылет, сквозь душу прошёл.
И тем, что живу я, и тем, что дышу,
Я этому смеху, наверное, мщу.

1970 г.

Вологда

Ольга Фокина

1937–2023

БОЛЬШАК

Всю ночь мы уходили большаком.

Горел июль.

Навстречу шла пехота.

Дымились паром Мстинские болота.

Дымил большак растоптанным песком…

Всю ночь мы уходили в тишину –

мальчишки и девчонки из детдома.

И слушали огромную войну.

И путали её с протяжным громом.

Мы только начинали жить тогда.

И первые мои воспоминанья:

в помятый чайник бьющая вода

на маленьком разъезде без названья.

Там, над холмом, на семь ветров страны

расправив сучьев крепкие суставы,

вздымался дуб, от грозной вышины

укрыв собой обозы и составы.

Внезапный свист.

И вмиг (как смерть нага!)

земля распалась в рыжем смерче взрыва.

И рядом в небе, вздыбленная криво,

качалась вехой конская нога.

Состав чадил.

Треща, пылали брёвна.

По щепьям дуба густо лился сок.

Наш воспитатель Ксения Петровна

пыталась встать – и падала в песок.

Она шептала – пот катился градом –

прерывисто, клокочуще дыша:

– Не ждите… Уходите… Эти рядом…

Веди их, слышишь?!

Ты теперь большак…–

Потом умолкла.

Помню только ком

песка в ладони – бурый, тёплый, клейкий…

Потом мы шли июльским большаком

в прожжённых, взрослых, жарких телогрейках…

Тогда большак шёл только на восток.

Над ним дождём осколки моросили.

Концом пути казался нам исток.

Но мы уже узнали: мы – Россия.

У эшелонов клянчили погоны,

выспрашивая взрослых о войне.

Рвались назад – влезая под вагоны,

мотаясь бесприютно по стране.

На полустанках с голодухи пухли,

тая в глазах горячечную боль, –

и чёрные угрюмые старухи,

жалея, забирали нас с собой.

По большаку –

в разбитые деревни,

где что ни дом – то щели да беда,

где что ни сад – то чёрные деревья,

где что ни стол – то жмых да лебеда.

Мы вместе с ними осенью вставали

и, взяв мешки, корзины, туески,

шли по жнивью.

И молча собирали

опавшие при жатве колоски.

Опорки расползались на ногах.

Терпели всё, друг друга убеждая,

что каждый новый колос урожая –

ещё обойма в сторону врага…

И час настал: большак повёл на запад.

И снова я себя запомнил там –

на полустанке,

где взрывчатки запах

не весь истлел, растёкшись по кустам.

Увидел дуб, расколотый ударом,

когда швыряли «юнкерсы» громы.

И замер я.

И понял, что недаром

его с Отчизной сравнивали мы.

Ещё обломленные ветки слиться

с землёю не успели до конца –

янтарный сок,

целебная живица,

врачуя, заслезилась по рубцам.

И в час, когда растаявшие снеги

рванулись ввысь, туманы зазмеив,

вокруг рубцов проклюнулись побеги,

погибший дуб собою заменив.

И меж дубков, познавших боль и сталь,

я ощутил себя частицей силы –

той, что зовётся испокон – Россией…

И предо мною жизнь раскрыла даль.

Москва

Валентин Устинов

1938 – 2015

ГРАЧИ

Помнишь ли, Маруся,
К нам грачи прилетали,
На ободранных берёзах отдыхали,
Из калюжин снеговую воду пили
И за плугом бороздой ходили.

На коровах бабы зябь пахали,
Тонкой хворостинкой погоняли,
Плакали, бурёнок обнимали –
Плуг тянуть тяжёлый пособляли.

Потерпи, кормилица, немного –
Бьют фашиста да в его берлоге.
Мужики ушли как на медведя –
В орденах охотнички приедут.

Станут соболя стрелять да белку,
Нас ласкать, да и пахать не мелко –
А грачи летали и кричали,
Возвращенья всем не обещали.

Мы с тобою, дошколята-крохи,
Собирали прошлогодние картохи
В зябкие холщовые торбинки,
Пили под кустом из рыжей крынки.

Бывает, и теперь ночами снится –
Летят на север траурные птицы,
Усталые, кричат над полем нашим,
А мама на Бурёнке землю пашет.

г. Усолье-Сибирское
Иркутская область

Михаил Трофимов

1946 ГОД

С десятком ранних огурцов
нас всё ж поймали, огольцов,
те дядечки рукастые:
«У-у, жулики несчастные!»

И до конторы от бахчи,
конвоем окружённые,
идём, то плачем, то молчим,
позором прокажённые.

Пошёл на пользу ль наш позор
колхозному правлению?..
Но до сих пор, но до сих пор
я помню раздвоение:

не сходит стыд со впалых щёк
и в сердце что-то колется:
и воровать – нехорошо,
и помирать не хочется.

с. Горшечное
Курская область

Леонид Наливайко

(1938 – 2020)

ВОСПОМИНАНИЕ О 46-м ГОДЕ

На фронте жизнь всегда орёл тебе иль решка.
…Гремит, гремит, гремит по мостовой тележка.

Безногий инвалид, как связанная птица,
Сидит на ней – и лишь спина его дымится.

Он выполнил в бою приказ: «Назад – ни шагу!»
Пехотный старшина с медалью «За отвагу».

«Зачем, – вдруг прохрипит, – не занесло в атаке
Всю требуху мою под танковые траки?..»

«Спаси тебя Христос», – и крестятся старушки.
И медяки звенят о дно жестяной кружки.

«Дядь Вась, – мне слёзы жгут белёсые ресницы. –
А хочешь, принесу тебе воды напиться?»

«Иди, иди, малец», – он говорит сурово.
«Не надо, не гляди», – он повторяет снова.

Посмотрит снизу вверх, как будто в землю вбитый,
И припадёт к стене щекой своей небритой…

1988

г. Тосно
Ленинградская область

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В развалинах мерцает огонёк,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами,
И нет войны, и мы идём из бани,
И мир пригож, и путь мой так далёк!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила –
Фланель чиста и волосы чисты.
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьём. И серебрится мирозданье.
И нет войны, и мы идём из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далёк!..
И мы в трамвай не сядем ни за что –
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далёк,
И бедным быть – для жизни не опасно,
И, Господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонёк.

1980 г.

Москва

Юнна Мориц

Село, в котором я родился,

Дом с покосившимся крыльцом…

Я вспоминаю, как гордился

С войны

Вернувшимся отцом!

Ну, у кого ещё похожий,

На все на сто

дворов окрест,

Был вот такой –

Обитый кожей

Никелированный протез?!

Теперь пригрезится –

Сквозь муку, –

Как я не раз отца просил

Снять

Металлическую руку:

Перед ребятами форсил!

И он снимал. Глядел в окошко.

Блестели тускло ордена.

И, будто мёрзлая картошка,

Катилась по небу луна…

Потом – отцовская могила.

И скудный хлеб

Тех трудных лет.

И тихо мама говорила:

«Учись, сынок!

Ученье – свет…»

Но, пережив и с ней разлуку,

Увижу вновь, как станет мать

Ту –

словно бы живую! –

руку

К груди иссохшей

Прижимать…

Санкт-Петербург

Олег Чупров

ПИСЬМО

Помню: Настя читает,

Мать сидит за столом

И с письмом начинает

Разговор,

Как с отцом.

«Добрый день или вечер!» –

Пишет с фронта отец.

– Вечер, родненький, вечер,

Вся семья наша здесь.

Нынче вечер погожий –

Ветерок по логам...

«Жив-здоров

И того же

Я желаю и вам».

– Помаленечку, Федя,

Слава Богу, живём.

И поправились дети,

И хозяйство ведём...

«Я теперь не на фронте, –

Дальше пишет отец, –

А в хозяйственной роте,

Снова, значит, – кузнец.

Дела – много. И строго

Даже в кузнице тут».

– Ничего, слава Богу,

Может быть, не убьют...

«Если помнишь,

В Бехтени

Кучерявый такой

Жил Сафронов Евгений –

Передай, что живой.

Были ранены вместе,

А теперь вот вдвоём

По железу, по жести

Складно дело ведём.

Как там сами живёте?

Как Натолька – окреп?

Есть ли что в огороде?

Уродился ли хлеб?»

– Есть для хлеба основа –

Дождь пошёл поливать...

«Слышишь, Марья, корову

Не надумай продать!

Без коровушки, знаешь,

Будет голодно вам.

Как-то зиму промаешь...»

– Хорошо, не продам...

Я письмо это слышу,

Слышу мамин рассказ.

А отец – будто вышел

И вернётся сейчас...

Омск

Владимир Балачан

1939 – 2021

ПОЛЁТ ЯБЛОКА

Овальный дождь упал внезапно так –
как будто яблоко ударило о землю.

Отец сверкнул глазами в небо: «Внемлю!»
Набросил парусину на верстак
и побежал под яблоню, где был
шалаш из трав и будулья заборов.
И мать к нему прильнула:
«Не забыл
указ о запрещении абортов?»

(А был такой указ в тридцать седьмом).
Отец вздохнул: «Указами достали…»
И рассмеялся:
«О, великий Сталин!
Сумел он дочкой осчастливить дом».
«Ты думаешь, что всё же будет дочка? –
вздохнула мама. –
Путь любви един.
Опять я набухать начну, как почка.
А вдруг у нас родится Валентин?»

Мне снится по ночам:
сквозь листья звёзд
и ветви галактических спиралей
летит земля из непомерных далей
и путь её непостижим и прост.

Мне кажется – я помню первый день.
И шквал – создавший яблоко в полёте.
И как отец сверкающую тень
поймал в ладонь почти что на излёте.
Ел яблоко – вонзая в кожуру
весёлые искрящиеся зубы.
Смеялась мать:
«Ты ешь – как пьёшь жару,
в которой грозы, яблони и зубры.
Ты счастлив?»

Он? Он оглянулся: жизнь!
Он сеет жизнь и взращивает всходы.
Меня не зная, он в меня вложил
вот это счастье,
что кипит, дрожит,
цветёт и вянет, вновь цветёт, бежит,
хохочет, стонет, множится, кружит
густым многообразием природы.

Отец и мать…
Я набухал уже
той самой пресловутой дивной почкой.
Мой первый день катал с дождями бочки
и гром держал на радугах вожжей.

Я видел, как поморщился отец,
как яблочный огрызок кинул в лужу:
«Не яблоко покуда, а сырец.
Жаль, что сорвалось – загубило душу».
Мать в удивленье приоткрыла веки.
Он пояснил:
А семя – что душа.
Душа же зреет в каждом человеке
до спелости, сквозь годы, не спеша».
«Как хорошо сказал, – вздохнула мама. –
Вот бы дожить до спелости души».
Отец примолк, но возразил упрямо:
«Ты вот что, не загадывай-ка драмы.
Надеждой опасения круши».

Они не знали – я сегодня знаю:
мать начинала свой последний год.
Отец же пронесёт победы знамя
путями битв, отваги и невзгод.
В сорок седьмом на десять лет осудят.
В сорок девятом в лагерях умрёт.
Меня же вынянчат – спасибо! – люди.
Душевный всё же на земле народ.

Гляжусь в семидесятую зарю.
И вот, зачатый в счастии, без гнева
парю сквозь крону родового древа –
как яблоко созревшее парю.
Лечу сквозь годы, чтоб упасть на землю.
И стать землёй.
И яблоком земли
лететь туда, что всё и вся объемлет,
что всё перерождение приемлет,
творит, ликует, страждет и болит.

Земные грозы.
Холод звёздной дрожи.
Мать и отец!
А жизнь так хороша…
И лишь одно воистину тревожит:
успеет ли созреть моя душа?

Вот яблоко: его румяный бок
кипит земным здоровием ранета.
И я держу в руках,
как зрелый бог,
и спелый плод, и юную планету.

Москва

Валентин Устинов

1938 – 2015

Пристань

Я рос на берегу большой реки.

Я помню: пароход придёт сегодня

И сбросит шаткие, крутые сходни

На жёлтые иртышские пески.

Я помню всё: седые кольца дыма

Над белой пароходною трубой

И запах рыбы, так непобедимо

Главенствующий на реке любой.

Прошли года…

Частушки на причале,

Курчавый дым и пристань – далеки.

Но до сих пор, исполнены печали,

Звучат в душе протяжные гудки.

Я вижу гимнастёрки, бабьи шали,

В моих ушах – крик горя

ножевой…

От нас водою сроду уезжали

И возвращались ею –

кто живой.

Омск

Владимир Макаров

1938 - 2010

По большой – от моря и до моря,

по земле немереных кровей

ходит горе, плясом пляшет горе

и зовёт любимых сыновей.

Будет срок подсчитывать обиды,

воздавать, кому не воздают.

Но ещё не скоро инвалиды

по вагонам песни допоют.

Мёртвым – слава. Вспомним и заплачем.

А живые – выжил, так живи.

Мы вам по три пенсии назначим,

ветераны спаса-на-крови!

Завтра – всё, чего б ни захотели!

Нынче – счёт не ранам, а трудам.

И поют сапожные артели

по российским малым городам.

И летит – от моря и до моря,

упадает, ломит напролом

птица-память, клича птицу-горе…

И меня касается крылом.

Москва

ПОБИРУШКА

Где в каждой щели жило по умельцу

Легко чинить любую дребедень,

Ходили по парадным погорельцы

И нищенки из дальних деревень.

В обутке сбитой, вида никакого,

Как беженцы в минувшую войну.

Но из такого люда городского

Я с детства помню нищенку одну.

Она ходила, денег не просила,

Как божьи люди ходят по Руси.

Когда еду ей мама выносила,

Она шептала «Господи, спаси».

И посреди ночного Ленинграда,

Спустя полвека, зримо вижу сам –

Всё пять детей погибшие в блокаду

За ней идут по русским небесам.

Москва

СМУТНЫЕ КАРТИНКИ

Я помню отца своего слабо –

в грубых башмаках, в расстёгнутой куртке,

он неуклюже, косолапо

стряхивает с себя осыпавшуюся

Отец пропал без вести подо Ржевом –

армейские сведения скудны.

Наверное, тамошние берёзы и приютили жертву

большой и долгой войны.

Вот почему картинок с ним в моей памяти мало –

башмаки, выбеленная осыпью куртка.

Остальное пространство занимают бабушка, мама

и записавшиеся в корешки урки.

Я водился с гавриками полжизни –

воровал, потаскух лапал.

Искрились шампанского брызги,

и омрачали конвой, этапы.

…Иногда я представляю берёзы, в боях побитые,

до которых не дотянулось вечного огня пламя,

затерянные, забытые,

их не держит и моя память.

Тверь

Евгений Карасёв

1937 – 2019

ЩЕПОТЬ СОЛИ

Я был рождён во времена,
Когда закончилась война
Победою!
О них шпана
Теперь кричит как о суровых,
Где правил злобный вурдалак.
Не знаю: врут иль было так –
Я помню гордость, а не страх,
И хлеб,
Бесплатный хлеб в столовых.

Уроки кончены, и вот
Туда, где свой, родной народ,
Серёжка в очередь встаёт,
А мы, пока он достоится, –
За стол! И солюшки щепоть
Посыплешь щедро на ломоть:
Как радуются дух и плоть –
Ах, видели б вы наши лица!..

В стране пятнадцати столиц
Таких сегодня нету лиц!
Не зря рекламный русский фриц
Мне предлагает всё и сразу:
Лишь только бы молчал я впредь
О гордости победной, –
Ведь
Я – хлеб, какому не черстветь,
Я – соль та, равная алмазу!..

Тула

Валерий Савостьянов

ПОКОСЫ

Старею, что ли, – вот и осень –

Всему свой срок, всему свой срок…

И на виски густую проседь

Не зря навеял сиверок.

Легли морщины криво-косо,

Но что поделать я могу!

Мне снятся до сих пор покосы

И потайной шалаш в стогу.

Послевоенные покосы!..

Среди безмужнего бабья

Была одна. Прости мне, Тося,

Что нынче тайну выдал я.

Но лет-то столько миновало!

Быль чернобылом поросла.

О, как ты, Тоська, целовала –

Взахлёб, без меры, без числа!

Была ты на пять лет постарше,

Вдовой солдатскою была.

При строгих нравах шашни наши

Считали срамом для села.

Недолгим было это лето:

Однажды, на исходе дня,

На древний пароход «Столетов»

Меня спровадила родня.

И я – ни мальчик, ни мужчина,

Тебя оставив на юру,

В корме разматывал кручину

И думал: утоплюсь, умру.

Не умер я, не утопился.

Матрос, вертлявенький, как бес,

Принёс бутылку, я напился,

А через сутки в Омске слез.

Я шёл по жизни сквозь заносы

И по асфальту городов,

Но помню, помню те покосы,

И ту вдову из тысяч вдов.

Разлуки были, встречи были –

Их след остался в седине.

Теперь я знаю, что любили

В то лето не меня во мне:

И ты, вдова, не виновата,

И не было моей вины,

Что походил я на солдата,

Который не пришёл с войны.

Леонид Чашечников

1933 – 1999

В моей душе

Бил по мячу лаптою с разворота

Я в детстве – дела не было милей.

…Идёт в душе незримая работа

Помимо чьей-то воли и моей.

Лишь там отец, снопом на поле павший,

Людей сбирает скрипкой у ворот.

Незримый пахарь на незримой пашне

Лишь там сквозь время борозду ведёт.

Там осень метит клёны красной краской,

И прячут землю стылые снега.

Косцы идут в лучах зари крестьянской,

И душные возводятся стога.

Там строгие монашеские кельи –

А рядом рвёт меха гармонь, звеня.

Там встала мать в церквушке на колени

И молится, живая, за меня.

Там василёк ликует и ромашка,

Там лица всей кладбищенской родни.

Там, как гужи, возвышенно и тяжко

Скрипят гармошки крепкие ремни.

Вдруг вздрогну средь страды я вдохновенной:

Свистя, как соловей, на все лады,

Ещё он не вернулся из Вселенной –

Мяч, улетевший от моей лапты.

Я чувствую, как ветер, зверь и птица,

Как мой отец со скрипкой у ворот,

Что в небеса моя душа умчится,

Когда мой мяч на землю упадёт…

Смоленск

Виктор Смирнов

1942 – 2016

Я – от мира сего –

Мне не надо иного,

Я от мира всего

И села небольшого.

Там, где церковь вросла

Аж по самые брови,

Там, где юность была

Не пропащая вроде.

Где ловил пескарей,

Рвал кувшинки в охапку.

Где хотел поскорей

Стать большим – чуть не с папу.

Вот и всё, вот и стал,

А отец не берёгся,

А отец – тот устал,

Спать ушёл под берёзы.

Мне не надо искать

Слов поярче, похлестче,

Мне бы жить-повторять

Те названья, что лечат:

«Вербы», «Лес соловьёв»,

«Бабка», «Омут солдатский», –

Там спасенье моё,

Там живут мои сказки.

Московская область

1953 - 2005

Отчим. 50-е

Опять не в ладах с памятью...

Хотелось вспомнить

изумрудные воды Амура,

черёмуху, пенящуюся

под окном родного дома,

но вижу:

вот отчим сидит сутуло

на табуретке –

и слёзы вновь в горле комом.

Он, пропив

в очередной раз зарплату,

хлебает тюрю

из сухарей и сырой воды,

а мне в школу идти завтра

в поношенных ботинках,

которые просят еды.

А проще –

у них отвалилась подошва.

Стыдно перед друзьями

и Надькой,

с которой сижу за партой.

Ах, бывший моряк,

хороший-прерасхороший,

зачем такие фортели

вытворять-то?

Неужели

тебе дали медаль «За отвагу»,

чтобы продать её

на базаре потом?

...А ночью хрипит он:

«Салаги, ни шагу

назад!» –

и рыдает,

как тихоокеанский шторм.

Белгород

Валерий Черкесов

ЖЕНСКИЙ БАРАК

Был женский весёлый барак

Причиной уличных драк,

Причиной семейных ссор,

И каждый сюда был зайти не дурак

И дверь за собой – на запор.

После войны это было, давно,

В краю стариков и старух.

И там холостячки глушили вино,

Горланили песни до двух.

А им подпевали чужие мужья,

Своих голосов не тая.

Об этом гуляла людская молва,

Писали на стенах барака слова,

И бабы оконное били стекло,

И в этом бараку всегда не везло.

Я грустно смотрел на полночный погром

И думал всегда об одном:

У взрослых людей нехорошая страсть

Стекло драгоценное бить.

Его ж невозможно нигде купить

И даже негде украсть.

Оренбург

Геннадий Хомутов

1939 – 2020

ДВОРИК ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Мирный дворик. Горький запах щепок.

Голуби воркуют без конца.

В ожерелье сереньких прищепок

Женщина спускается с крыльца.

Пронеслось на крыльях веретёшко –

То есть непоседа-стрекоза.

Золотая заспанная кошка

Трёт зеленоватые глаза.

У калитки вся в цвету калина,

А под ней – не молод и не стар –

Сапогом, прошедшим до Берлина,

Дядька раздувает самовар.

г. Березники
Пермская область

Алексей Решетов

1937–2002

1955 год

Я родился, когда ещё пепел войны не остыл.

Дети в роще играли немецкой простреленной каской.

В пол, как в колокол, бил скорбно старый костыль –

Инвалид шёл в худой гимнастёрке солдатской.

Улыбались на стенах – слегка пожелтевшие фото

Непришедших солдат – между хмурых икон.

Пьяно вскрикивал в чайной: «В атаку, пехота!»

Одноногий печник, вспоминая штрафной батальон.

В почерневшей избе хрипло хлопали шкафчика дверцы,

В ней старуха жила, пыль сметая с военных картин.

И позднее я понял ранимым мальчишеским сердцем,

Почему в деревнях больше женщин и меньше мужчин.

Кронштадт

Борис Орлов

Там по субботам топят бани.

Дымы восходят к облакам.

Письмо с казёнными словами

неделю ходит по рукам.

Бегут мальчишки в телогрейках

и бабы не скрывают слёз,

когда судьба-одноколейка

свистит в железный паровоз.

Екатеринбург

Майя Никулина

ГИМНАСТЁРКА

Солдат оставил тишине
Жену и малого ребёнка
И отличился на войне...
Как известила похоронка.

Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова...
Отдайте женщине земное!

И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне...» –
И гимнастёрку ей прислали.

Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой.
Как часто это повторялось!

Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом –
И ядовитым и родным,
Уже почти неуловимым.

...Хозяйка юная вошла.
Пока старуха вспоминала,
Углы от пыли обмела
И – гимнастёрку постирала.

Москва

Юрий Кузнецов

1941 – 2003

…Но как же, бог ты мой, я леденел в восторге,

когда заполучал в потливую ладонь

слюнявку-петуха из лавки при райторге

и смаковал его химическую вонь!

Как обмер и ослеп от царственной обновки,

когда в ответ на стук нам кинули штаны

(я с бабкой в этот год кусочничал в Терновке),

и я в них утонул на две мои длины!

Родные, всё прошло. Все радости опресли.

В моих календарях теперь одно число.

Но если бы опять, но если б только, если!..

И чтобы те штаны, и химией несло.

И чтоб моя страна детей своих искала

и прижималась к ним от слёз распухшим ртом…

А после, одарив слюнявками, ласкала,

как не ласкала никогда потом.

Москва

БАЛЛАДА О НАШЕМ ДЕТСТВЕ

Чердаки с косыми лучиками пыли,

где разгуливали гули-сизари,

нас пугали, будоражили, манили,

отрывали от поверхности земли.

Мы бежали, задыхаясь, по ступеням,

мы счастливчика просили принести

всё богатство – пятьдесят копеек денег,

но у многих не водилось и пяти.

Он потратит их, наверно, в пирожковой…

И уже на крыше дотемна

говорили о полёте Терешковой

и о том, что незамужняя она.

А потом болели плечи от загара,

только чем была июльская жара

перед грозным появлением Захара,

покорителя Берлина и двора.

Это после мы не вымолвим ни слова,

а старухи во дворе подымут вой,

отыскав его, сухого и прямого, –

неживого – в полумраке кладовой.

Мы китайские свои износим кеды,

мы ударим по мячу в последний раз.

И уедут с нашей улицы «Победы»,

не подав гудка прощального для нас.

Сергей Гулин

ПОСЛЕВОЕННЫЙ СТЕКОЛЬЩИК

Плоский ящик несёт за спиною
и кричит он опять и опять
той далёкой-далёкой весною:
«Кому звонкие стёкла вставлять?»

Ах, стекольщик, помедли минутку –
босиком за тобою бегу.
Я твои заскорузлые руки
до сих пор позабыть не могу.

Вот военная музыка смолкла
и закончен победный парад.
И волшебные светятся стёкла.
И волшебные окна блестят.

В грустных рощах брожу одиноко –
сколько чистой воды утекло.
И чернеют провалами окна,
только некому вставить стекло.

Я, наверно, уже не отвыкну –
буду долго ещё вспоминать
ту весну и далёкие крики:
«Кому стё... кому стёкла вставлять?»

п. Томилино
Московская обл.

Владимир Попов

1938–2021

Так, без причины, припомнил нечаянно:

Детство. Изба. За окошком буран.

Песню какую-то очень печальную

Пел мой отец под соседский баян.

Хмурый хозяин баяна трофейного

Был без ноги и почти безголос.

Помню глаза, словно зёрна кофейные,

Ёршик уже поседевших волос.

Помню: сосед обнимается с батею,

На пол поставив трофей фронтовой.

– Ногу... на мине пехотной... в Прибалтике.

Главное дело – остался живой!

Помню, как оба, уже осовелые,

Долго, не чокаясь, пили вино,

Пели «Землянку», «Метель эта белая...»

И, умолкая, глядели в окно.

Помню: качалось за стёклами деревце.

Помню: качнувшись, сосед прохрипел:

– Мать... и жену... топорами... бандеровцы...

Больше никто в этот вечер не пел.

Владивосток

Владимир Тыцких

ФРОНТОВИК

Давно не вспоминался мне ты...

Жил на весёлом матерке

И, как обычные монеты,

Носил медали в кошельке.

Без них ты из дому ни шагу,

И брякали в мороз и в зной

«За боевые...», «За отвагу»,

«За взятие...» – все до одной.

Хотя ты не сидел без дела,

Таскал, как бешеный, кули,

В кармане туго не хрустело,

К другим повадились рубли.

Другим ты был не очень нужен,

Глядели косо и в прищур:

«Бежал из плена, был контужен,

Хмельное любит чересчур...»

Детей не спрашивал ты: «Чьи вы?» —

Знал почему-то всё о нас.

Свистульки вырезал из ивы

И снежных баб лепил не раз.

Жизнь коротал ты одиноко,

Был даже нищенкам не мил.

Твоё единственное око

Взирало ласково на мир.

г. Галич
Костромская область

Виктор Лапшин

1944 - 2010

Кавалерия

Что названо, то живо,

что помнится, то любо:

при службе «журавлиной» –

ветла над звонким срубом;

долблёное корыто

с колодезной водою

зелёным мхом прошито,

прострочено росою.

Мы знаем все повадки

конюшенных коней,

как знает на трёхрядке

все пуговки Ваней.

Земля – твоя обутка,

но ты ведь – на коне! –

летишь-звенишьЗауловкой

и – Светкин взор в окне!

Босая кавалерия

в тринадцать шкетных лет

идёт, держа равнение

на весь на белый свет.

И что с того, что Светочка –

берёзовая веточка –

годочков через пять

счастливо скажет: – Лёнечка!

Я выхожу за лётчика,

чтоб над тобой летать!

...Отпела, откружила

весна над отчим краем.

Что было, то и живо,

что живо – вспоминаем:

лихая кавалерия

в тринадцать шкетных лет

идёт, держа равнение,

хотя самой уж нет.

с. Горшечное
Курская область

Леонид Наливайко

(1938 – 2020)

ДЕТСКИЙ КОНЦЕРТ

В ИНВАЛИДНОМ ДОМЕ

В катанцах драных, саржевых формах,

в галстуках с жёваными концами,

какие мы куцые были, наверно.

Но пусть и это останется с нами.

...Нам было лучше... И мы давали

детский концерт

в инвалидном доме.

Что ты читала? И как принимали? –

Всё отлетело куда-то. Кроме

запаха бедствия, что, как обух,

нас шибанул по носишкам трепетным...

и как лежали калеки бок о бок...

и мы с пионерским над ними лепетом..

После концерта тебя стошнило,

пропал аппетит даже к жмыху ворованному.

И долго-долго ты силы копила

и нежные чувства

к миру терновому.

И ты поняла, с чем Судьба обвенчала

и чтó приказала зачать на соломе.

...Тебе было лучше. И ты читала,

читала опять

в инвалидном доме.

Москва

Мария Аввакумова

А то, что было, – мне уже

Не вычеркнуть из памяти:

Изба стояла на меже

Среди вишнёвой замяти.

Ткала мне бабка сказку вслух

О Соловье-разбойнике,

И на заре молочный дух

Витал и пел в подойнике.

И, как турист, туман седой

Ночлежничал за речкою,

Где конюх – парень молодой –

Звенел в лугах уздечкою.

И на виду всего села,

Знать, на правах хозяина,

Петух чечётку в два крыла

На крыше бил отчаянно.

…Бродили гуси косяком,

Шли ливни, землю радуя,

И детство мчалось босиком

В распахнутую радугу.

Москва

Анатолий Ковалёв

СТИХИ О ЧУДЕ

Среди лопухов над завалинкой

вечерняя спит тишина.

Лишь я, белобрысый и маленький,

томлюсь на задворках без сна.

В штанишках, росой измусоленных,

босой, я к заплоту прирос:

над звёздами спелых подсолнухов

нависли подсолнухи звёзд!

Да сколько же их, переменчивых,

повысыпала высота!..

Одно из мерцающих семечек

вдруг выпало из решета…

Что может быть в космосе дивнее:

былинка пылинку нашла,

и песнью зажглась лебединою

и пала к стопам малыша!

Скользнула –

как будто пригрезилась.

То был мне тот знак неземной:

я мечен звездою, что врезалась

в подсолнухи рядом со мной.

Я видел звезду, догоревшую

у ног моих, – и на миру

судьбину свою небезгрешную

в свидетели чуда беру.

Москва

Иван Исаев

1938 - 1995

МУЗЫКА ДЕТСТВА

То было в юности на Волге,
в послевоенном холодке…
Нас окружали волки, толки,
дремучий лес невдалеке;
недельной свежести газета,
зимой снега, весной вода
и вдаль бегущие сквозь лето
по Волге белые суда…
Они, крича многоголосно,
неслись, считая города!
…Но лишь
           на «Чехове» колёсном
играла музыка тогда.
Ещё незримая, но странно
влекущая,
           как терпкий мёд.
Она возникнет из тумана
и сладко сердце обоймёт!
Минута, две…
                    И вдруг растает,
погаснет, горько задымит.
И глуше глушь лесная станет.
А боль – больнее защемит.
Давным-давно отпела юность,
всё ближе к финишу забег,
но вальс «Оборванные струны»
остался в памяти навек.
Он там,
           на Волге суматошной,
в той заповедной стороне,
куда вернуться невозможно
ни этой музыке, ни мне.

Санкт-Петербург

Глеб Горбовский

1931 – 2019

Холодец

На тарелках дрожит холодец.

От вина запотели рюмахи.

От Володьки уходит отец,

А Володька в нарядной рубахе.

На дворе ясный солнечный день,

И распахнуто настежь окошко.

За плечо перекинут ремень,

Но оглохла от горя гармошка.

Тётя Вера, Володькина мать,

Нарядившись в красивое платье,

Умоляет Володьку сыграть

На прощанье отходную бате.

И Володька играет отцу,

Он выводит колена такие,

Что текут у отца по лицу

Неподкупные слёзы мужские.

И отец говорит: «Молодец!

Будь разумным и слушайся маму».

На тарелках дрожит холодец,

Разделивший семейную драму.

И кричит тётя Вера : «Не тронь!

Откачнись. Не твоё это дело.

Забирай, если хочешь гармонь.

Эта музыка нам надоела.

Не терзай понапрасну меня

И ребёнка не мучай напрасно!..»

И дворовая вся ребятня

С возмущением этим согласна.

Переулком уходит отец,

Весь расхристанный, как после драки.

А не тронутый им холодец

Во дворе доедают собаки.

г. Новокуйбышевск
Самарская область

Евгений Семичев

СТАРЫЙ ДВОР

В звёздах сумеpки. Пpутья кpон в pосе.

И саpай дpовяной, и лестница...

Вpемя замеpло в сумеpках. Воpон сел

И осыпалась дpов поленница.

Тут задвигалось вpемя, и вдpуг – пошло.

Диpижабли в небо отчалили,

И канатами беленькими

Светло,

Точно ниточками, качали.

Заплывали в сад. Пили влагу с кpон.

(А деpевья в pосе – бокалами.)

Наклонились, пpогнали с ветвей воpон,

А с ветвей как закапало!

Капли били по донышку нежному,

Раскололи детство – звёздный сосуд.

Вон с колонки, с задвоpок

По-пpежнему

Только воду несут.

Стаpый дом. Стаpый двоp.

И на гоpке – дpова.

Все на гоpке, pассыпаны так.

И ползёт, задыхаясь, сыpая тpава

Чеpез угольный шлак...

Hо осколок блеснул, но дpугой заблестел,

Наклонился – а взять не с pуки.

Постоял, постоял, всё заплакать хотел –

Чеpепки, чеpепки...

Диpижабли стоят поплавками.

Висят

Нити белые, как над водой...

Снится сон. Снится жизнь. Снится детство,

И сад

Полон звёзд и pосы молодой.

Москва

Вячеслав Киктенко

ВЕЛОСИПЕДИСТЫ ДЕТСТВА

Вслед за солнышком вставали,

Мчались в луговой озон.

Под ногами две педали,

Как ступени в горизонт.

Спицы быстрые вязали

Шин узорные следы.

Как звоночку подпевали

Летом птицы с высоты.

Он звенел, что мир чудесен.

Нас манили, уводя,

Километры птичьих песен,

Сельских далей и дождя.

Я дождя начало слышал

На крыльце – когда легки

Первых капелек по крыше

Голубиные шаги…

Оренбург

Иван Малов

Я жил, как яблоком хрустел.

В ковчеге тесном коммуналки.

Среди родных бесхозных стен,

В очередях, в трамвайной давке.

От ссор, от липкой шелухи

Я укрывался по читалкам

И были первые стихи

Просты, как детская считалка.

А век полуторкой пылил,

Горело солнце вполнакала

И долго гасло на мели

Волны ленивое лекало.

Мелькал все реже чёрный креп,

В развалинах стрижи сквозили,

И каждым утром тёплый хлеб

В повозках сиплых развозили.

И местный милиционер

Бывал суров при исполненьи,

Хоть в кобуре не револьвер –

Тарань домашнего копченья.

Все было праздничным тогда:

Реки запретная прохлада,

И окон мутная слюда,

И дебри городского сада.

Я чтил язык морских узлов

И подбирал на шпалах камни,

И норовил, всему назло,

Углы срезать проходняками.

Мне в тягость был надёжный кров

И в жизнь мою врывались круто

Названья новых городов,

И новых праздников салюты.

Я жил, как яблоком хрустел,

Сын победившего народа,

И в гильзу медную свистел.

С клеймом тридцать седьмого года.

Ростов

Владимир Ершов

1949−2018

ДЕВОЧКА

Та девочка – а я ей был смешон –

Ходила, как мальчишка, в грубых гетрах.

Она дружила с ветром, и с мячом,

И с вёслами, и с теннисной ракеткой.

И странно – столько лет и столько зим:

Событья, перемены, годы, лица.

А девочка мерещится вблизи,

А девочка хохочет и резвится…

Она стоит, откинувшись слегка,

Беспечная, у сетки волейбольной,

И сквозь неё проходят облака,

Проходят дни, и годы, и века…

Ей хоть бы что – ни холодно, ни больно.

Минск

Вениамин Блаженный

1921 - 1999

В тех садах, в тех домах и глухих коридорах,

в тех уральских бараках (поклонимся им!),

где в раздорах и драках взрывались, как порох,

где смеялись и пели, где был ты своим...

Где смеялись, а песни слезами кончались,

в том немыслимом, послевоенном, году,

где за бедным столом всем двором умещались,

где и смерть на миру, и душа на виду.

В той забытой стране, в том году небогатом

всюду был ты своим, отрок света и тьмы,

в той забытой стране под безбожным плакатом

Бог тебя уберёг от сумы и тюрьмы...

А теперь золотят купола и столицы,

но людей разделили лукавой межой,

в незнакомой стране незнакомые лица,

где железные двери, где всем ты чужой.

г. Лобня
Московская область

ПРОБЛЕМА ПРЕПОДАВАНИЯ

Учитель, классный педагог,
стучал ногою деревянной
и открывал нам сто дорог
в страну истории туманной.
Столетье – в сорок пять минут.
Над миром гении блеснут.
Цари сразятся и умрут,
а остальные не успеют
и сквозь века до нас дойдут.
Сквозь возрождения и войны!
Сквозь унижения и вопли!
Гудит набат! Звенит звонок.
Ну, вот и кончился урок.
Домой уходит педагог.
Скрипит нога! А что он мог
за эти сорок пять минут?
Над миром гении блеснут.
Цари сразятся и умрут,
а остальные жить останутся,
до нас дойдут и не состарятся:
ведь на земле полно работы.
Гудят бетонные заводы.
Стучат сапожные артели.
Дымят бессонные котельни.
На стёкла копоть оседает.
Пустеет класс, и в тишине
техничка тряпкой протирает
звезду вечернюю в окне.

Москва

1938 – 2021

КАЛИТКА

Её толкали порознь и гурьбой,
Сколоченную на живую нитку,
Окрашенную краской голубой,
Скрипучую садовую калитку.
Была жара. У самого окна
Томилась вишни трепетная ветка.
Я вечность ждал, когда придёт она –
Насмешливая девочка-соседка.

Вдвоём летели на реку с утра,
Домой порою прибегали к ночи…
Как память прихотлива и мудра:
Нам возвращает только то, что хочет.
И вдруг плывёшь неведомо куда,
Минувшего завалы разгребая.
А вспомнилась, по сути, ерунда –
В июльский сад калитка голубая.

Москва

Виктор Кирюшин

Дуб осенний о чём-то старинном

Вдруг пахнул – о забытом, родном,

О таком, что горчайшей соринкой

Вымывает слеза перед сном.

Распахнул бронзовеющий купол,

И – сомкнул... коготками дождя

Под собой осторожно ощупал

Палый лист, в забытьё уходя...

И ушёл...

Только прелью грибною

Так пахнуло от влажных корней,

Что за этой лесной стороною

Стало детство степное видней.

Снова стало так ясно на свете,

Что увиделось в мареве лет,

Как везёт нас на старой «Победе»

Подгулявший под вечер сосед.

Подгулял и шумнул ребятишкам:

«Прокачу! Все, кто хочешь, – вали!..»

И с раскатом «ур-ра!», с рокотищем

Мы на приступ машины пошли.

Понабились, как в бочку селёдки,

И – вперёд!..

В золотые года

Тишь цвела на родном околотке,

Постовой редко свистнет когда.

Жгут листву... горько-сладкую вьюгу

По низинам разносят костры...

И как будто сигналят друг другу

Огоньками ночные дворы.

Помню: едем по рытвинам грубым,

Полуфары вперяя во мрак, –

В степь!.. за город!..

И где-то под дубом

Плавным юзом сползаем в овраг.

Великан одинокий, вершину

Разъерошив, шумит на ветру.

Мы толкаем в низине машину...

Дуб шумит на высоком юру...

Помню смутно, томила тревога:

Что отвечу? Что дома скажу?..

Но запомнилась – эта дорога,

А не то, как ответ свой держу.

А запомнился пьяный, бесстрашный,

Полуголый, без майки, сосед,

Как он вёл свой рыдван бесшабашный,

Как развязывал важно кисет.

Как сидел он под дубом, корою

Прорубая узор на спине,

Как дымил и давился махрою,

И хрипел о минувшей войне.

Помню грязь и победные клики

Под команду: «А ну навались!..»

Помню счастья чумазые лики,

Ибо всё же сквозь грязь прорвались!..

Но особенно, прямо до дрожи,

Прошумевши средь русских долин,

Почему-то шумит мне всё тот же

Отшумевший степной исполин.

Шевелит и тревожит былое

Переступом разлапых корней,

И туманные рвут оболоки

Огоньки незапамятных дней.

Москва

Вячеслав Киктенко

Я – сын офицера. Прошу не шипеть.

Я – сын голодавших дивизий.

Я – сын обезлюдивших сразу на треть

сёл после известных коллизий.

Я – сын этих трудных славянских полей,

то хмурых, то блещущих житом.

Я вырос почти как в раю соловей.

В раю. Только Богом забытом.

Родился я там, где хочу умереть,

но – вымолвив правое слово.

Готова по мне деревянная клеть.

Душа вот ещё не готова.

Москва

Юрий Лощиц

ВОЕННЫЕ ОСКОЛОЧКИ

Фуражка да с околышком…
Баланда из ботвы…
Военные осколочки –
Братва из-под Москвы.

Воронки да пожарища.
А мы шагаем в класс.
И спорю я с товарищем –
Где мина, где фугас?

Слова исповедальные
О бедах фронтовых.
Квартиры коммунальные.
Паёк на семерых.

Ах, как вы ныне ценитесь,
Военные рубли?
Буханка хлеба – семьдесят,
Билет в театр – три.

С тех пор у нас не плесенью
Сердца поражены –
Лирическими песнями
Эпической войны.

Мы труд познали смолоду.
Нам рук своих не жаль.
Сердца у нас – не золото,
Осколочная сталь.

И мысли не припудрены,
И злостью сводит рот.
Занозы да зазубрины
В характерах сирот.

…Уже в поре цветения,
Как майские сады,
Иные поколения,
Не знавшие беды.

Но памятью нетленною,
Рождённые в огне,
Разбросаны военные
Осколки по стране.

И сердце вновь сжимается:
Легко ли вам, светло,
Голодные красавицы
Из детства моего?

Вновь в памяти проявится,
Как свет летящих птиц,
И бедность ваших платьицев,
И бледность ваших лиц.

И вот, обнявшись, снова мы
Сидим, дыша едва,
И кажутся суровыми
И взгляды, и слова.

Но гордо и раскованно
О битве за Днепром
Трофейный, лакированный
Поёт аккордеон.

Ещё Отчизна бедствует,
Но всё пойдёт на лад:
Что шепчут губы детские,
То пушки говорят.

Мы слёзы скрыть стараемся,
Душа в беде горда.
Мы скоро распрощаемся.
Надолго. Навсегда.

Подстриженные чёлочки.
Косички до земли.
Военные осколочки,
Родимые мои…

Москва

Николай Добронравов

1928-2023

В тумане за угол свернём,

Поедем вдоль поля и речки,

И рядом с огромным конём

Я будто бы дома у печки.

Туман серебром ли, свинцом

Налит.

Словно в вате, дорога.

Куда-то мы едем с отцом.

Наверно, мы едем далёко…

Куда же мы едем, отец?

Но он отвечать мне не хочет,

Лишь слабо бренчит бубенец

Да глухо телега бормочет.

Проходят недели, года,

Пред нами ни света, ни дали.

Куда же мы едем, куда?

Совсем ведь в тумане пропали…

Я греюсь ли где у огня,

Я спорю ли с собственной тенью,

Я сплю,– и повсюду меня

Преследует это виденье.

Война,

Грузный конь у крыльца,

В окошке неяркое пламя,

И вымокший ватник отца,

Под коим погоны – углами.

Куда же мы едем, отец?

Дорога, тоска моя злая,

Меня измотала вконец…

Он умер, но тоже не знает.

– Не знаю, – он мне говорит,

Клубится туман над излукой,

Из-под лошадиных копыт

Почти не доносится стука…

И я, скоростями влеком

По гулкому белому свету,

На лайнере ни на каком

То шествие век не объеду.

Нет сил моих, чтобы посметь

В ту книгу проникнуть заране.

Ах, жизнь моя, родина, смерть,

Дорога во млечном тумане…

Самара

Борис Сиротин

ФОТОГРАФИЯ

Мы идём на базар – Колька, Юрка и я…

Нам на долгую жизнь от базара осталась,

Словно высшая милость, великая малость –

Фотоснимок. Эпоха! Кусок бытия.

…Мы стоим на подмостках средь белых холстов,

Три осколка войны, три песчинки России.

И фотограф прикрыл наши ноги босые

Распрекрасным венком из бумажных цветов.

А за стенами солнце, и крики детей,

И тяжёлая ругань, и воздух сопревший,

И пустые штанины – теперь их всё меньше, –

И тележные скрипы, и дух лошадей.

Здесь, на этом базаре, сапожник-карел,

Наш сосед, посылая проклятия Богу,

Продал три сапога. Все на правую ногу!

Он в то лето под осень от водки сгорел…

Мы бродили меж тощей и сытой возни,

Мы смотрели, как пьют, как воруют цыганки.

Вся огромная жизнь! И с лица, и с изнанки…

Кто там думал о нас в те нелёгкие дни?

Да никто! Но остался кусок бытия,

И остался фотограф, дарующий милость,

И стена из холстов, за которой дымилась,

Как на сцене огромной, планета моя.

И случится – когда подступает покой,

Я беру это фото, как пропуск в те годы,

Где на шумных базарах сходились народы,

И холсты, словно полог, срывая рукой,

Я вхожу на базар. Я иду и смотрю…

пос. Кузьмолово
Ленинградская область

Виктор Брюховецкий

Дожди крупяного помола.

Распахнутый двери проём.

Станичный райком комсомола.

Четвёртые сутки – приём.

В Москве – похоронные марши.

В депо паровозы гудут.

И матери скорбные наши

на траурный митинг идут.

В халатах из крашеной бязи,

надвинув платки до бровей,

по нашей породистой грязи

чистейших кубанских кровей.

И, кажется, тучи и горы,

и ставшая тихой река

идут к пьедесталу, который

так скоро обрушит кирка...

Прошло паровозов гуденье.

Под шинами щебень лежит.

Но то, что приходит с рожденья,

ревизии не подлежит.

Еда наша дымом горчила.

Была нам вода солона.

Нас добрыми быть научила,

пройдя через детство, война.

А то – началась наша юность.

И мы позабыть не вольны,

как больно в груди шевельнулось

огромное сердце страны.

Как дождь крупяного помола

латает оконный проём.

Как страстный райком комсомола

ведёт перекрёстный приём.

И круто нисходит с портрета,

и круто идёт по сердцам

железная логика эта,

ломавшая жизни отцам.

Потом нам билеты вручают.

И, словно бы глядя в прицел, –

суровы. Не трогаем чая.

И сахар райкомовский – цел...

Москва

Юрий Беличенко

1939 - 2002

Память

Всё было:

верили, грешили,

стальной выковывали дух,

а что запомнили? –

Россия.

Пятидесятые идут.

Никто оценки не завысил.

Все взлёты, слёзы, жизнь и труд –

в рассказе, что недлинным вышел:

пятидесятые идут.

Да, может быть, две-три детали

припомнит каждый, но они

на ход времён не повлияли,

не подняли престиж страны.

Но чтобы завтра не фальшиво

могли узнать нас и понять –

нельзя событьями большими

детали эти заслонять.

Они ведь в чьих-то судьбах были,

да и останутся в цене,

как те, что со станков сходили

в полуразрушенной стране.

г. Лобня
Московская область

Свет и мрак в переплетенье.

Радость с горечью – узлом.

Умирает поколенье –

то, где девушка с веслом,

лётчик в белоглазом шлеме,

три танкиста, два бойца,

в завершившейся поэме

закалённые сердца.

Провожает их, седея,

поцелуем в льдину лба,

их высокая идея,

несравненная судьба,

до последнего предела

не желая понимать,

смотрит вслед осиротело,

как оставшаяся мать.

Москва

Лариса Васильева

1935 – 2018

РЕМАРК

Нам годочки выбирают строчки. Мне приятель выпивший сказал – немцы умирают в одиночку, я – приду на Киевский вокзал. Помнишь, как мы пели за сараем? Ты мне эту старую напой! В одиночку мы не умираем, всею ротой, выпуском, толпой. Сколько книг прочитано насмарку, сколько слов говорено зазря! Помнишь, в школе я любил Ремарка? Что он знал, по правде говоря? Нас другие дали украдали, гнули пули, кликала тюрьма, женщины на пирсах ожидали, и сводила родина с ума. Выходили в мир мы – руки в брюки, впереди и позади беды, пели нам прекрасные старухи, обнимали дивные деды. Плохо – мы вставали на колени, задирались – весело и зло. Выбитое дедов поколенье нас щитом незримом берегло. Мёртвые – нас с неба прикрывали, прятали в багровых облаках. Ангела в дорогу посылали. Битых – выносили на руках.

Москва

Из детства

Стояла летняя жара.

И мама жарила котлеты.

И я вершил свои «дела» –

Пускал кораблик из газеты.

И песня русская лилась

Из репродуктора в прихожей...

Не знаю, чья была то власть,

Но жизнь была на жизнь похожей.

Я помню, как был дядька рад,

Когда жена родила двойню.

Сосед соседу был как брат...

Тем и живу, что это помню.

Краснодарский край

Автодоровский переулок

(Отрывок)

…Вон Толик Харламов,

вон Пашка Сабило…

Куда вы? Куда? Как давно это было!

Гудел переулочек… Ставни скрипели.

Здесь плакали чаще,

чем сдавленно пели.

И ясень качался

над шиферной крышей,

Шуршали в подполье

голодные мыши.

А рядом, вся будто из боли и стонов,

Больничка, где с трубочкой врач Спиридонов.

…Убился Валерка своим самопалом,

Чугунка заплакала – чёрным на алом.

Компостер

на буром билетном жетоне

Как след от гвоздя

на Христовой ладони.

Но били в корыта весёлые струи,

И имя Господне не трогали всуе…

…Куда ж вы, куда вы,

и Толик, и Пашка?

Где ясень скрипучий?

Где я, замарашка?

Где дом мой?

Картаво проносят вороны

Сквозь бывший чердак

свой кортеж похоронный.

Неужто же век,

что так злобен и гулок,

Задул, как свечу,

мой родной переулок?

Здесь нынче чужие, кирпичные лица,

И солнце в корытах

давно не дробится.

Всё сплыло…

Всё в Лету бесплотную сплыло –

И Толик Харламов…

И Пашка Сабило …

Белоруссия

Анатолий Аврутин

Время утицей белой плывёт
на рассвете далёкого мая...

Колыбельную мама поёт,
молодую себя вспоминая...
Это там, где идёт шестьдесят
первый год, где бабусина липа
расцвела, где закаты гостят
над домами барачного типа,
где читается сердцем строка
горизонта родного – веками,
инвалиду войны сорока
нет ещё – из квартиры над нами...

...Наш окраинный мир во дворе
без вражды умещался под вечер,
а потом – на бессмертной заре –
шёл доверчиво небу навстречу...

Месяц – тёплый, как хлеба ломоть.
Звёзды – пышки из райских пекарен.

С неба слушают маму Господь,
молодой мой отец и Гагарин.

Омск

Юрий Перминов

Девочка идёт через долину

Обгоняя чибисов и чаек,

ласточка пикирует к реке, –

в это время, вовсе не случайно, –

музыка возникла вдалеке.

Вслед за нежной музыкой нездешней,

продолжая високосный час,

расцвела столетняя черешня,

может быть, последний в жизни раз...

И венчая счастия картину –

перволюбья незабвенный год,

девочка идёт через долину,

машет мне рукою и поёт!

с. Горшечное
Курская область

Леонид Наливайко

(1938 – 2020)

Уж не испить мне из того колодца,

Под небом тем, на том краю села.

И всё-таки я жду: она вернётся –

Та девочка, которой я была.

Босой ногой по камешкам ступая,

Отчёркивая пятками года,

Она мне скажет тихо: «Ты – другая,

И я тобой не буду никогда».

И прочь пойдёт в неспешном разговоре.

Куда же ты? Там брода не сыскать.

Где был ручей, давно уж плещет море.

Она ответит: «Я – могу летать».

Липецк

Александра Тамбовская

Себя самого...

Из далёкой дали, временного, иного отрезка

с неземной высоты – высоты мною прожитых лет –

я смотрю на себя...

Вот идёт мальчуган перелеском,

в школу утром идёт, да, он в школьную форму одет.

В первый раз – в первый класс, по песчаной уютной дороге,

на заре в сентябре. Бабье лето стоит на дворе.

Лес стоит по бокам, молчаливый, высокий и строгий,

о пиле не слыхавший, тем более – о топоре.

Из деревни – в другую, за два с небольшим километра

семилетнему парню – не так уж оно далеко.

Белобоки-сороки, одетые в чёрные гетры

(любопытные – жуть!) провожают по лесу его.

Мир его ограничен уютной дорогой песчаной,

букварём за плечами да солнцем в туманном дыму.

...С высоты своих лет я смотрю на того мальчугана

и жалею его, по причине какой – не пойму.

Из далёкой дали мне помочь первокласснику нечем

(да и в чём помогать?), но желание так горячо:

вот бы выйти сейчас из соснового леса навстречу,

и окликнуть его, и ладонь положить на плечо.

Чтобы он посмотрел на меня, на такого большого,

улыбнулся по-детски, себя узнавая во мне...

Молодым сосняком заросла та лесная дорога,

не проедешь по ней ни на тракторе, ни на коне.

Но я помню её золотисто-песчаной, не дикой,

с ярким мхом по бокам и брусникой в сентябрьском лесу.

Возвращаясь домой, собирал я в карманы бруснику,

ранец с тем букварём осторожно повесив на сук.

Выйдя в поле, сидел у большого пахучего стога,

клал по ягодке в рот сладко-кислую ту благодать...

Я б полжизни отдал, чтоб пройти вновь лесною дорогой

в первый раз в первый класс. Но кому те полжизни отдать?..

Архангельск

Александр Росков

1954 - 2011

Наверно, я впадаю в детство...

Хоть память рвётся, словно нить,

но как же хочется вглядеться

во всё, чего не возвратить!

В двенадцать лет я был подпасок.

Кнут бригадир доверил мне,

чтоб я учился без подсказок

держать порядок в табуне.

Вот по лугам вечерним кони

бредут чуть слышно. И верхом,

небрежно повод сжав в ладони,

я восседаю на Лихом.

Пуглив и дик ещё трёхлеток

каурой масти, и горяч.

Вспорхнёт пичуга между веток,

и он сорвётся с места вскачь.

И в этой скачке рвётся воздух,

и по дороге вдоль реки

летим – с полуторкой колхозной

во весь опор вперегонки...

Озёра плавятся в закате.

И запах трав, и вкус ухи!

Растут из этой благодати

мои негромкие стихи.

И если пристальней вглядеться

в судьбу свою и в жизнь свою,

я б навсегда остался в детстве,

как ангел в сказочном раю.

Набережные Челны

Николай Алешков

Встречаюсь с детством,

Словно с другом.

И столько радости – хоть плачь.

И солнце над зелёным лугом

Взлетает в небо, словно мяч.

Вдоль насыпи

До поворота

Пройду с улыбкой (весь багаж!).

На повороте спросят: кто ты?

Ответит стрелочница: наш!

– Наш, – скажет бабушка, – родимый...

– Наш, – я отвечу невпопад.

И все лягушки быстрой Тимы

Под вечер это подтвердят,

Где сабли острые осоки,

Где я, как прежде, не засну

И ловко в заводи глубокой

Поймаю утро на блесну,

Что сразу высветит любую

Росинку с вымокших лугов,

Рубаху неба голубую,

Босые пятки облаков...

Белгород

Геннадий Островский

1950 - 2005

Только перепел свищет о лете,

Только ветер колышет траву.

Обо всём забывая на свете,

Я гляжу и гляжу в синеву.

Ничего я для неба не значу,

Потому что на вешнем лугу

Я, как в детстве, уже не заплачу.

Не смогу.

Москва

Владимир Бояринов

1948 – 2022

Голос чибиса жалобно-тонок,

И ему откликается сад.

Я подумал, что это котёнок,

И бегу на болото спасать.

Лет шести, исцарапанный, цепкий,

Излучая застенчивый свет,

Я принёс занемогшей соседке

Чудодейственный липовый цвет.

И сестрёнке сквозь галочьи крики,

Через хлипкую гать и жнивье

Притащил я стакан земляники

В день рождения бедный её.

А потом были к сердцу оббиты

Все пороги, и ночью слепой

Собираются чьи-то обиды

У крыльца молчаливой толпой.

Помню мамы прозрачную руку,

На лице неземную печать

И мою запоздалую муку,

О которой уместней молчать.

Это было, и здесь, в настоящем,

Не спасут ни дела, ни слова,

И поэтому чаще и чаще

На ладонях моих голова.

…Вы судьбы бестолковую повесть,

Где в страницах мятеж и раздор,

Прочитаете, Память и Совесть,

И объявите свой приговор.

…Встать! Идут мои судьи бесшумно,

Пусть меня не оставят в беде

Земляники стакан, тётя Шура

И котёнок в болотной воде.

Московская область

1953 - 2005

СИРЕНЕВЫЙ ДЕНЬ

Во времени не раннем и не позднем,

Когда звенит апрельский небосвод,

Идёт отец, идет зелёным полднем,

Сиреневые саженцы несёт.

Мы деревца под окнами посадим,

Притопчем землю, бережно польём

И рядом на завалинке присядем,

Задумаемся каждый о своём.

– Что, – прогудит, – славяне, загрустили? –

В словах привычных плещется задор.

– Там человека в космос запустили! –

Кричит сосед и лезет на забор.

Его сынишка плачет от обиды:

Ликует вся весенняя земля,

Но даже с крыши не видать орбиты

Гагаринского в небе корабля.

Пусть всё, как было, так и остаётся:

Кричит сосед, звенит апрельский день,

Мальчишка плачет, мой отец смеётся,

Под солнцем приживается сирень!

Москва

Владимир Бояринов

1948 – 2022

В линзе телевизора вода,

вечное фигурное катанье,

медные на кухне провода

Комитета радиовещанья.

Про войну по праздникам кино,

слесарь выпивал в полуподвале,

на Солянку ясное окно,

на углу соленья продавали,

няня в дальней комнате жила,

по субботам баню посещали,

лодочка по Яузе плыла,

щами пахло, водкой, куличами.

Помню, как горел ацетилен,

дворника немецкую гармошку,

телевизор марки КВН –

весь экранчик с детскую ладошку,

и на секретере навесном

умершего деда на портретах

в окруженьи ангельском земном

медсестёр в походных лазаретах.

Москва

АДРЕС

Как друзей своих рисковых

И подружек поселковых

Сладко вспомнить имена,

Так же сладко, – уж поверьте! –

Прочитать мне на конверте:

«Доменная, 1А».

Нету адреса в помине!

И никто тут не повинен:

Улица не снесена.

Просто город рос, как бездна –

Съел посёлок наш, –

Исчезло

«Доменная, 1А».

Говорит одна наука:

Смена буквы или звука

Изменить судьбу должна.

Ну, а если адрес целый –

Адрес юности бесценной:

«Доменная, 1А»?..

И сегодня – всё другое:

Новый мир, где Григ и Гойя,

Где Поэзии страна,

Знаю всё: Париж и Таллин –

Но тебя мне не хватает,

«Доменная, 1А»!

Как же мне друзей рисковых

И подружек поселковых

Сладко вспомнить имена

И читать стихи в конверте,

Где про домны и конвертер,

«Доменная, 1А»!..

Что же было там такое?

Труб дыханье заводское,

Клуб строителей,

Шпана,

Нос, разбитый в первой драке,

Рай «хрущёвок»

И бараки.

«Доменная, 1А».

А ещё была спецовка,

И слесарка, и вальцовка,

Бригадира седина.

Раз в неделю до заката

Труд ударный. И зарплата!

«Доменная, 1А»…

Ну и всё? И что ж такого –

Что дороже городского,

Что пьянило без вина?

Роскошь звёздная околиц,

Поцелуи робких школьниц –

«Доменная, 1А»!

Математика и сцена.

Братства – лыж и КВНа.

Память, что была война.

Орден снайпера-соседа,

Гордость, горькая беседа…

«Доменная, 1А».

И велик, не испоганен,

Жив Союз!

И жив – Гагарин,

Цель ближайшая – Луна!..

Выпускной – увы! – в спортзале:

Зала нет. Но есть медали!

«Доменная, 1А».

Молоды отец и мама.

Мир надежд, самообмана –

Прочен, как из чугуна!

Без потерь!

Без пира глупых!..

Но чугун твой – слишком хрупок,

«Доменная, 1А»!..

Мне теперь, коль в сердце слёзно –

И не сложно, и не поздно

Те окликнуть времена:

Лишь послать привет в конверте –

Адрес, где не знают смерти:

«Доменная, 1А»!

Тула

Валерий Савостьянов

Меня чуть что лекарством пичкая,

Мелькнуло детство. Чёт – не чёт…

Какой у мамы суп с лисичками,

Какие драники печёт!

Соседские заботы дачные,

А я не дачник, мне смешно…

Вновь Первомай!.. Вожди невзрачные,

Зато душевное кино!

Мы всех сильней?.. Я лучше с книгою,

Я нынче Блоком поглощён.

Но как красиво Брумель прыгает,

Как Власов дьявольски силён!

Куда все это вскоре денется?..

Молчанье из-под чёрных плит…

Но как же хочется надеяться,

Но как же Родина болит!

Болит… И горлицей проворною

Мелькает в дымке заревой,

Где столько лет над речкой Чёрною

Не тает дым пороховой.

Белоруссия

Анатолий Аврутин

Снятся мне родины чёрные липы,

Детство, болота полночные всхлипы,

Отсвет реки на стене.

Дым с огородов и утро цветное

Снятся так ясно, что всё остальное

Словно я видел во сне.

Московская область

1953 - 2005

А когда выключается в комнате свет,
и лишь звёзды с луной остаются в окне,
словно в детстве, за тенью следя на стене,
мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...

В этом царстве ночном без фальшивых зеркал,
без навязчивой честности календарей –
ты летишь среди звёзд в колыбели своей,
как когда-то давно безмятежно летал.

Ты летишь в первородном, забытом тепле,
над сияньем уральских ночей ледяных,
над цветною поляной тюльпанов степных,
над судьбою, ещё не открытой тебе.

И такая далёкая песня слышна,
и далёкий единственный голос такой,
и такая защита небес над тобой,
что уже никакая судьба не страшна!..

г. Лобня
Московская область

Юности

Ничего о себе не оставила,

Говорю я тебе не в укор.

Сердце дрогнуть, прощаясь, заставила,

И тоскует оно до сих пор.

Жизнь с годами щедрее на грубости.

Как дела? Говорю: ни-че-го.

И, шалея от собственной глупости,

Возвращения жду твоего.

Краснодарский край

Летний вечер. Покой. Благодать.

Южный ветер гуляет по лугу.

Бирюзовое небо под стать

Лёгкой речке, что поит округу.

Юность! Это не ты ли вдали,

Там, где все мы когда-то цвели,

Ожидаешь меня у крылечка?

Может быть, эта встреча во сне?..

Кто бы знал, как хотелось бы мне

Услыхать от тебя хоть словечко!

Москва

Юрий Паркаев

(1941–2013)

И сегодня, как вчера,

От лебяжьего пера

Посветлели вечера

Над заливом.

Над лугами синий дым.

Быть бы вечно молодым,

Не завистливым, не злым,

Молчаливым.

И, размяв землицы ком,

Не стоять особняком,

Не свистеть порожняком,

Раствориться

В этой русской стороне,

В этой лунной тишине,

Встретить девушку с вечёрочки,

Влюбиться…

От росы трава сыра,

Расставаться до утра,

Выбираться из тумана

Плотного…

Вечера как вечера,

Все из лунного пера,

Лебединого пера,

Перелётного.

Санкт-Петербург

Юрий Красавин

1943 – 2012

Лейтенантской весёлой походкой

и подковками тонко звеня,

я ходил по земле моей кроткой,

благодарно носившей меня.

Рыбы плавали, птицы летали.

Ах, деревья и травы цвели...

Невозможного мира детали

разбегались до края земли.

А в мордовской глуши Мелекесса

я и сам ненароком летал:

что во мне настоящего веса?

Лишь душа да подковок металл.

И хорошая девушка Люда

мне махала рукой из окна –

из судьбы, из незнанья… оттуда,

где поныне всё машет она.

Москва

Что помню? В чистом поле волки...

Что помню? В чистом поле волки...

метель и сани во дворе...

и: – По вагонам!.. – третьи полки...

и: – Все выходят! – на заре...

Что в прошлом? Ночью крик: – На помощь!

По целине багровый пал...

без сновидений засыпал...

А если сон и был – не вспомнишь,

что это было – мать звала

иль тёплый дождик детства крапал?

Ложилась тень от рамы на пол

и молния в ведре цвела...

Красноярск

Роман Солнцев

1939 - 2007

Прямо в кузове я засыпал!

Мои волосы в небе шумели.

Подо мною ухабы гремели,

И попутчик мне что-то кричал.

Бочка прыгала рядом со мной –

В щели масло текло голубое.

И по доскам стуча головою,

Я летел на свиданье с тобой.

Непривычной работой распят,

Я, наверно, во сне улыбался,

А когда начинался асфальт,

С непривычки я вдруг просыпался.

Кулаками в кабину стучал.

Тормози! Получай и отчаливай.

А попутчик мне шляпой махал,

И глаза его были печальными.

Москва

1938 – 2021

СТАНЦИЯ СЛЮДЯНКА

Курила конопатая пацанка

на прибайкальской станции Слюдянка.

А он, Байкал, дымился, голубел.

Тащили бабки теплую картошку,

редиску, лук − мы брали понемножку,

и рыжий парень под гитару пел.

Он пел о ветрах, сопках и о БАМе.

Гудели принаряженные бабы,

и сосны в небе двигали стволы.

Кого-то матершинно обругали.

Кедровые орехи предлагали

и свежий омулёк из-под полы.

А впереди нас ожидала стройка,

речонка Нюкжа и в общаге койка,

танцульки в клубе и работы шум.

И гордость очарованных скитальцев −

на рельсах отпечатки наших пальцев,

на стройке отпечаток наших дум.

И было столько солнечного рая,

что не манила нас судьба иная

и мысль о доме не слезила глаз.

Светил Байкал. Мы ехали к Амуру.

С девчонками крутили шуры-муры,

и, как хмельных, покачивало нас.

Москва

Евгений Юшин

Ещё молчит вода и ходит мелким шагом,

ночами спит в логах, от марта хоронясь,

но хрястнули снега, осели за оврагом –

и сразу обрелась нарушенная связь.

И глянул красный Марс из полоумной теми.

И застучала кровь, загукала в ушах,

как будто метроном простукивает темя

и палочкой на ритм отмеривает шаг.

Всё будет: пыль и зной, в брезент летящий кузов,

любови на губах солоноватый вкус.

Коричневые дни расколотых арбузов.

Грузин гортанный трёп и верности искус.

Мерцание воды в плескании ладошек.

Бесстыдство радиол с началом темноты.

Горячая земля евпаторийских кошек,

с шипением гадюк вползающих в кусты...

Что, жизнь моя, глядишь с насмешливым прищуром

на этот винегрет из разномастных лет

и говоришь «прости» благословенным дурам,

тогда любивших нас за то, чего в нас нет?

За то, что было в нас, а мы того не знали...

За этот блеск воды и ветер на зубах.

За то, что Марс горел. И мы куда-то гнали.

И кузов улетал с плесканием рубах.

Москва

БУРОВАЯ. САЯНЫ

А иногда – такое вдруг накатит,
Что кажется: ещё чуть-чуть, и хватит
До той черты, где паром воспаришь.
Как выражался Кипеш, мой бурмастер,
Чья речь была с утра крестовой масти:
«Как хватит – на ногах не устоишь!»

Свою бы отстоять, бывало, смену
На буровой. Но вот тебе измена:
Передают с вахтовкой «тормозок»,
А там записка: «Мой запил, скотина.
Уж выручи его». Ясна картина.
Куда деваться: выручу, Лизок.

Вторая смена – та ещё работа,
Не до седьмого пота – до блевоты.
Колонна труб уходит в черноту.
А к ночи – минус пятьдесят четыре.
И начинаешь жить в стеклянном мире,
Где сопли замерзают на лету.

Одна спина не чувствует мороза,
А ты её не чувствуешь, заразу.
И ключ шарнирный кожу рвёт с руки.
А Геша мне орёт: «Крути, салага,
Во славу лент андреевского флага!»
Он флотским был. И дантовы круги

Перед глазами… Всё, ушла колонна
В забой. В полдыха дышишь запалённо.
И – к печке. Наконец-то перекур.
И полстакана спирта для сугрева…
Сурово ты в тайге, познанья древо.
Такая вот романтика, помбур.

г. Тверь

Анатолий Устьянцев

1951 – 2014

Туман стоял как на века

Средь сосен и берёз,

Вчерашним духом табака

Пропитанный насквозь.

Идём в тайгу.

Пружинит дёрн.

И вспоминаю сон,

В котором ты, и сын, и дом,

И солнце за окном.

Бензопилы тревожный визг

Деревья кинет в дрожь.

Качнётся ствол

И сбросит вниз

Плащом дремотный дождь.

И встанет день,

Раскинув гул

И просеку разжав,

Где каждый пень,

Как солнце, кругл

И, как щека, шершав.

Сырой табак и мошкара,

И горькая кора.

Ревут надрывно трактора,

Горячие с утра...

И тишина.

Пружинит дёрн.

Укачивает в сон,

В котором ты, и сын, и дом,

И солнце за окном.

пос. Советский
Тюменская область

Владимир Волковец

В немеблированном бараке,
как сон во сне, ты снишься мне.
И слышно, как молчат собаки
и Бога слушают во сне.
И матерятся лесорубы,
и плачет в чайнике вода.
Зато звезда целует в губы,
когда такие холода.

г. Екатеринбург

Юрий Казарин

ТАЁЖНЫЙ ПРАЗДНИК

Поют не в лад улыбчивые губы,
разморенные ласковым теплом.
В бараке за торжественным столом
вразвалку восседают лесорубы.

Серёжки лука стынут на грибах,
смеётся водка звонко и капризно.
Седым ледком задетая капуста
с весёлым хрустом стонет на зубах.

В живой печи, заполненной огнём,
из самопала ахает полено!
И смелый снег, деревьям по колено,
колеблет хвою кедра за окном.

На скулы повелителей лесов
косит глазами крупными морошка.
Пылает нельма пряно и морозно.
И гул стоит от пьяных голосов.

Но вот уже с ладони на ладонь
пошла скакать горячая картошка.
И брызнула на тысячу ладов
сибирская разбойная гармошка!

Гей, Русь моя! Наверно, только ты
способна средь летящих каруселью
седых снегов, средь звёздной темноты
на это бесшабашное веселье!

Взмывала песня из полночных недр –
разгульная, лесная, удалая…
А под окном ходил вприсядку кедр,
ушанкой снега оземь ударяя!

Москва

Юрий Панкратов

1935–2013

МОЛОДОСТЬ

И в жар бросало, и знобило,

И горечь за сердце брала,

И зной томил, и вьюга била.

Не мог понять: что это было?

А это – молодость была.

Меня кидало влево, вправо,

Несло в столицу и в тайгу.

Мне Кремль сиял золотоглаво

И полыхал закат кроваво

На енисейском берегу.

Под небом, солнечным ли, мглистым,

В беде ли, в радости до слёз,

На судне, в поезде ли быстром

Ни разу не был я туристом,

А был одним из тех, кто вёз.

Работа тяжкая братала,

Диктуя главное своё,

Под свист ветров и лязг металла

И с тем, по ком тюрьма рыдала,

И с тем, кто только из неё.

И в гуще сумрачных брожений

Я мог пойти на всех парах,

Не выбирая выражений,

На выясненье отношений,

Как минимум, на кулаках.

Я видел жизнь не на экране,

И, опытом её набит,

Я резок был в сужденьях крайне,

За что партийное собранье

Не раз мне ставило на вид.

Ну что ещё? Стихи писались.

Да всё не то. Пиши да рви.

И девушки в глаза бросались

И все пригожими казались,

А только не было любви.

Она в судьбу ворвётся позже

Всей болью трепетной своей,

На всё, что видел, непохожей.

И ничего уже дороже,

И ничего уже родней.

Я оглянусь туда, далёко,

Где вперемежку свет и мгла,

Где так дышалось одиноко,

И ясно вижу: к ней дорога

Иною быть и не могла.

Но вдруг каким-то чувством странным

Охватит душу и гнетёт.

И вот сосёт под сердцем самым,

И мир вокруг таким туманным,

Таким неясным предстаёт.

А что томит, а что изводит?

Присяду, голову склоня,

И не пойму, что происходит...

А это молодость приходит.

Войдёт и смотрит на меня.

Москва

Игорь Ляпин

1941 - 2005

Снился берег. Морось над палатками.

Перекат над валунами шаткими.

Скрылся берег.

Рокот отзвучал...

Голуби с куриными ухватками

по балкону шастают, урча.

С добрым утром, горожане сизые!

Я сейчас откупорю балкон,

я сейчас насыплю вам провизии.

Это ж вы озвучили мой сон...

Поедают с клёкотом и топотом.

Ах, печаль, откуда ты во мне?

Ну палатка, ну река...

И только-то?

Что ж ещё увиделось во сне?..

Пёс мохнатый с позабытой кличкою

мокнет молча, морда у хвоста.

И покой в глазах его коричневых,

и душа охотничья чиста...

Вертолётчик с именем утраченным,

что привёз нам почту и коньяк.

Он ещё кричал: «Я сам из Гатчины!

Нет погоды! Наливай, земляк!»

И застолье, и душевность в складчину.

Вот я сам, поющий посреди...

Ни одной надежды не утрачено,

все мои утраты впереди...

Моросит над тундрой ночь осенняя.

Сплю я, молод и рыжебород.

И какая ж радость в сновидении

мне улыбкой растянула рот?

Санкт-Петербург

Олег Тарутин

1935 – 2000

Я − от мира сего −

Мне не надо иного,

Я от мира всего

И села небольшого.

Там, где церковь вросла

Аж по самые брови,

Там, где юность была

Не пропащая вроде.

Где ловил пескарей,

Рвал кувшинки в охапку.

Где хотел поскорей

Стать большим − чуть не с папу.

Вот и всё, вот и стал,

А отец не берёгся,

А отец − тот устал,

Спать ушёл под берёзу.

Мне не надо искать

Слов поярче, похлестче,

Мне бы жить-повторять

Те названья, что лечат:

«Вербы», «Лес соловьёв», −

«Бабка», «Омут солдатский», −

Там спасенье моё,

Там живут мои сказки.

Там мне столько всего

Перешло по наследству,

Я от мира всего,

Я от солнца и детства.

Московская область

1953 - 2005

Было страшно, что уедут дети.

Было страшно, что оставишь ты.

Было страшно быть за всё в ответе.

Было страшно падать с высоты.

Расцветали новые ромашки,

Опадали яблоки опять.

Было страшно, что сестре Наташке

Осенью наступит 45.

Что зимою далеко до лета,

Что на Русь спустилась темнота.

Что пока что песенка не спета

И похоже: песенка – не та.

А теперь сама не верю даже,

Чувств осилив плен и торжество,

Выхожу одна на рукопашный.

И уже не страшно ничего.

Сыктывкар

Надежда Мирошниченко

Вечный поезд идёт и идёт по осенней России,

И пустые поля с перелесками, редким жильём

Застилает туман. Видно, серое справится с синим.

Но не факт, что уже наступил перелом.

Оставаться б всегда тем весёлым, умелым солдатом.

Ничего, что не нужно, в себе и с собой не носить,

Возвращаться к тебе не седым – молодым, как когда-то,

Возвращаться, и петь, и смотреть в сумасшедшую синь.

Новгород

Сергей Иванов

Поцелуй во сне

Он спал. Ты тихо в дом вошла,

Глядела на него.

Поцеловала и ушла,

И больше ничего.

Его под пули занесло

На дальней стороне.

Всё прозвенело и прошло,

Как поцелуй во сне.

Москва

Юрий Кузнецов

1941 – 2003

РОДНЫЕ ЛИЦА

Чтоб были в доме мясо и картошка,

Я каждым утром отправляюсь в путь.

Жена и дочь мне машут из окошка,

Любовь и жалость мне стесняют грудь.

Как жить и выжить, как нам не сломиться –

Не ведаю... Но веру и любовь

Так бестревожно льют родные лица,

Что я на них оглядываюсь вновь.

И ясный свет в мою худую душу

Струится тихо, словно благодать.

Я не ропщу, не злобствую, не трушу.

Я должен жить! Я должен выживать!

Пройдёт мой век – и, бедной жизни крышу

Враз позабыв, шагну я за порог.

И оглянусь – и в тот же миг увижу

Родные лица. Чьи – укажет Бог.

И мир займётся ласковым сияньем,

И мест не будет сумраку и мгле.

Любовь и вера станут оправданьем

Моей греховной жизни на земле.

Ярославль

Евгений Чеканов

И кружилась птичка Божья,

И кидал ей крошки в снег

Незаевшийся прохожий,

Тоже Божий человек.

У него очки, как окна,

За которыми тепло.

У него нога промокла

И на сердце тяжело.

И, кусая от кусочка,

Птичка думала: Бог весть.

Может, маленькая дочка

У него в деревне есть.

И живёт она, как птичка,

И не знает ничего.

Вьётся по ветру косичка

Дочки маленькой его.

Потому он птичек кормит

И кидает крошки в снег.

– Плачешь?

– Плачу.

– Помнишь?

– Помню.

– Помни, Божий человек.

Самара

Евгений Чепурных

Он решил: «Уйду и – точка».

Дни идут. И нелегко

Для отца расстаться с дочкой,

Не с женой расстаться – с дочкой

И уехать далеко.

Расставанья грянет время –

Он запомнит на всю жизнь:

«Папа! – просьбу, –

В дневнике мне

Распишись…»

Оренбург

Иван Малов

* * *

отец возвращается с калыма

летит апрельским голосом над чулымом

ленка-а-а

и деньги

вернее их остатки

на

отдашь мамке

а ты куда

да я щас

куда ты

да я щас

только отдам топор

и стоишь и смотришь ему в спину

до сих пор

Улан-Удэ
Бурятия

Елена Жамбалова

Вот диплом мой и паспорт. Возьми, полистай не спеша.

Всех живых я живее, и свет мой не сгинет во мраке.

Я не бомж, господа. Говорят, у меня есть душа.

Я плачу за жильё, состою в профсоюзе и браке.

В документах указаны имя, и возраст, и пол.

Без труда в пять минут я любую анкету заполню.

Снимки предков я в старом альбоме недавно нашёл.

Рассмотрел – с ощущением странным, как будто их помню.

Я люблю свою землю, и я не уеду в Париж,

что бы тут ни случилось. У нас есть надежды и силы.

У страны есть герои: Добрыня, Мальчиш-Кибальчиш.

Так что я не безроден. Придётся – умру за Россию.

Мир погряз наш во зле, справедливости нет на земле.

Но не зря приходили волхвы со святыми дарами.

Я читал, что распяли Христа за меня в том числе.

Он не русский, но наш. Иногда я бываю и в храме,

и висит грозноликий, внушающий мужество Спас

над рабочим столом в нашей тихой, уютной квартире.

Есть двуглавый орёл. Думцы думают думу за нас,

господин Президент обещал, что замочит в сортире

всех врагов государства. Пусть жизнь в нём висит на соплях,

мы должны делать дело на совесть и ладить с законом.

Я на службу хожу. Получаю зарплату. В рублях.

Вам охранник покажет мой письменный стол с телефоном.

У меня есть друзья – и, скажу вам, немало друзей,

стоит номер набрать – обласкают, нальют и накормят,

в этой пятиэтажке когда-нибудь будет музей.

Посмотреть бы – да жалко, без нас это дело оформят.

Так вела колея, так дорога сложилась моя.

Я чирикал в пути, хоть насквозь простудился и вымок.

Есть листы со стихами – считаюсь их автором я.

На журнальных страницах найдёшь мое имя и снимок.

Опекают меня. А могли б, например, посадить.

Всё сложилось о´кей на пути моём мягко-пологом.

Но – при этаком счастье – боюсь, не смогу подтвердить

своего бытия после смерти пред Господом Богом.

Псков

Геннадий Кононов

1959 − 2004

Я летел день и ночь к небесам ...

-

Я летел день и ночь к небесам и, едва ли не ведая,

Что творю, я творил, не считая потери, и вот

Кто бы мне рассказал, что мне делать с моею победою

И дано ли списать боль утрат на какой-либо счёт.

Но я всё-таки жил во дворце своего одиночества,

Но я всё-таки пел, а хотелось до боли, как встарь,

Помолившись богам, или Богу, кому как захочется,

Положить втихаря свою жизнь на забытый алтарь.

Только нет алтарей в этом мире, без меры изменчивом,

И давно уж не Бог, а жрецы принимают дары,

А нужна моя жизнь лишь одной удивительной женщине,

Что сполна поняла все премудрости этой игры,

Где расчислено всё – от последней дешёвой сенсации

До паденья звезды, до крушенья земного дворца,

И где нам суждено лишь менять и менять декорации,

Каждой ролью своей прославляя сценарий творца.

Значит, все-таки – прочь, вон из этого сонного города,

Что приятен и мил, но клещами берёт за плечо,

И лететь день и ночь, не страшась ни жары и ни холода,

И лететь день и ночь – к небесам иль куда-то ещё...

Москва

Денис Коротаев

1967 - 2003

Зашатаются стены, вино растечётся по венам…

Через час или два ты легко примиришься со всем.

Ласков праздник любви, и ложится ладонь на колено,

и текут разговоры – нежнее, чем сливочный крем.

В блеске глаз удивлённых и в линиях рук оголённых

ощутишь ты привычно такую знакомую дрожь –

словно губы цветов прикасаются к лицам влюблённых…

Через час или два ты, танцуя, фигуру зевнёшь.

И в угаре игры, забывая, что чувственный рынок

запирают к утру, две души выгорают, как спирт,

и взрывают судьбу на какой-нибудь из вечеринок –

там, где водка, и «Спрайт», и стихи, и гитара, и флирт…

Не даю никому ни по роже, ни в долг, ни советов.

И не знаю, к чему бы я мог относиться всерьёз.

Жизнь была так длинна. Я в ней выслушал сотни ответов,

но любил только тех в ней, кто грамотно ставил вопрос.

Псков

Геннадий Кононов

1959 − 2004

А там, где я теперь живу,

В ручьи сронили птицы перья

И снег, недобрый, жгучий, первый,

Пал на зелёную траву.

Он весь из ревности, из зависти,

Он убивает поутру.

Лесов восторженные замыслы

Опять сникают на ветру.

Под снегом я с лесами равной

Встаю. И снова с ног валюсь,

Но не хвалюсь своею правдой,

Своею верой не хвалюсь.

Я не хвалюсь, а прижимаю

К щеке земли свою щеку

И вместе с ней переживаю

Её осеннюю тоску.

Мои глаза не голубее,

Чем небо северной страны.

Я не сильней, я не слабее

Моей суровой стороны.

Москва

Светлана Кузнецова

1934–1988

Читая жизнь свою с листа

Читаю жизнь свою с листа,

и жизнь моя, как лист, чиста,

но лишь коснусь листа рукою –

проступят лица, имена,

поездки, страны, времена,

костры за чёрною рекою...

Опять свершится волшебство –

запахнет прелою листвой,

сверкнут озёр уральских блюдца,

и где-то там рассвета за

твои зелёные глаза

моим навстречу распахнутся.

Москва

Андрей Баранов

Я знаю: радость – не для всех,

Для редких, может быть.

О смысле жизни думать – грех,

Святое дело – жить.

И свет любви ловить во мгле,

Волшебный, вечный свет.

Иного смысла на земле

И не было и нет.

Смоленск

Виктор Смирнов

1942 – 2016

Наши смутные дни,

наши ветром взметённые годы,

И поныне живые отметки пути моего, –

Всё останется в письмах скупых,

точно сводка погоды,

Разве что перечтёшь, но уже не вернёшь ничего.

Эти слёзы сквозь пальцы

на раннем перроне похмельном,

Эти крики о том,

что понятно лишь только двоим,

Будут грустно пылиться

в каком-нибудь свёртке отдельном

Иль в коробке,

завязанной старым шнурком обувным.

Но в году неизвестном,

наверно, совсем не случайно,

Разбираясь в бумагах, –

разбросанном прошлом своём,

Я внезапно достану знакомую необычайно

Эту стопочку света, не тронутую забытьём.

И зажмурю глаза,

словно встав перед буквой закона,

Что нарушу сейчас,

наплевав на отчаянный страх,

И ударит в лицо просмолённая вечность перрона

И солёная влага проступит опять на губах.

Рыбинск

Сергей Хомутов

Двадцать первый век, перезагрузка.

Интернет и брат тебе, и друг.

Ну а мне роднее трясогузка

И туманом выбеленный луг.

Но уходят люди в дым экрана,

И живут за призрачным «окном».

Иллюзорный мир всегда обманет,

Потому что Бога нету в нём.

Потому, намаявшись по веку,

Золотишком проторяя путь,

Либо вовсе сгинуть человеку,

Либо в сердце родину вернуть.

А у нас тут – синие озера,

И на окнах – синие подзоры,

И на вишнях подсыхает пот.

Надо мною облака и ветки,

Подо мною и века, и предки.

И петух – букетом у ворот.

Москва

Евгений Юшин

В соловьиную ночь на Бориса и Глеба

кочевала заря по окраинам неба.

Отдыхая, тяжёлые руки легчали.

И не ведало солнце беды и печали.

И костёр веселился, по сучьям летая,

как летает по юности жизнь молодая.

И о счастье заботиться было нелепо

в соловьиную ночь на Бориса и Глеба.

А вокруг по садам соловьи распевали,

словно вечные клятвы друг другу давали,

уверяли, что смерти для любящих нету.

И хотелось поверить в нелепицу эту.

Ах Россия, Россия, крестьянское поле!

Всё ты воли хотела – но где твоя воля? –

На пространствах твоих, как печальная треба,

повторяются судьбы Бориса и Глеба.

А вокруг по садам соловьи не смолкали;

то певучие клювы в заре полоскали,

то в летучие флейты искусно дышали,

так печально и сладко – как жизнь провожали.

Но хотелось, чтоб жизнь никогда не кончалась,

и над нею – дубовая ветка качалась,

и, дожди насылая на тёплое лето,

в деревянной кадушке плескались планеты.

Чтобы наши надежды и наши страданья

трепетали всю ночь в соловьиной гортани.

Чтобы, зябкое тело моё согревая,

истлевала, как сердце, зола костровая...

А когда я уеду из этого дома

на сосновый бугор в молодую урёму,

принеси мне вина и можайского хлеба

в соловьиную ночь на Бориса и Глеба.

На поре молодой, на заре соловьиной

помолчим, как бывало в той жизни недлинной.

Посиди, коль не страшно, со мной до рассвета.

Может, смерти и вправду для любящих нету...

Москва

Юрий Беличенко

1939 - 2002

Apologia pro vita mea

Оправдание моей жизни (лат.)

Обобранным и униженным

…Вкус к справедливости Бог дал.

Порой я глупо воевал

Сам по себе, без воинства.

Но свой народ не обирал,

Не унижал достоинства.

Пред дикой властью не дрожал.

За диким златом не бежал.

Грешил, страдал болезнями

Тоски… Но нож не обнажал,

Хоть и ходил по лезвию.

Больных душой не обижал.

И цену знал Поэзии.

Порой гулял, не знал границ.

Но перед злом не падал ниц:

Свой норов не насиловал.

Свой хлеб не собирал с темниц.

И не служил в полку убийц,

Бог миловал.

США

Владимир Лазарев

Льют дожди, или лают собаки,

Или в мхах прозревают грибы,

Или вечности тайные знаки

Превращаются в знаки судьбы.

Или поезд летает по рельсам,

Светофоры – как звёзды в снегу...

Как легко обмануть своё сердце.

Я попробовал

И – не могу.

ст. Ираель
Республика Коми

Анатолий Илларионов

1952 - 2008

О старом доме дума западает...

Там поросло крыльцо разрыв-травой.

И спиленная всё ещё мерцает

Плодами яблоня...

Водою дождевой

Бочонок полон – но не зацвести ей,

Как отраженью облака – не сплыть...

Где б мы с тобой ни канули в России,

Всё остаётся – звать и бередить.

Всё остаётся.

Только мы уходим,

О возвращенье клятвы принося...

Но в мире, где любовь и жизнь

в разводе,

Вернуться

Никуда уже нельзя.

г. Лиски
Воронежская область

Александр Ромахов

1961–2007

На окраине города, где зарастают озёра,
Где глядится округа в осколки стоячей воды,
И сутулятся вербы, и берег пестреет от сора,
На окраине города, где одичали сады,

Странно колокол слышать, что глухо роняет удары,
Созывая к вечерне панельно-бетонный приход.
Пёс залает бродячий, трусящий за пьяницей старым,
Да червивое яблоко под ноги в пыль упадёт.

На окраине города в сны прорастает усталость,
Переходят кварталы в пустырь, гаражи и бурьян,
За которыми ветер да неба немного осталось…
На окраине города ветер простужен и пьян.

И невзрачная осень, придя босиком по асфальту,
Занавесит все окна завесой косого дождя.
И озябшие галки на мусорных баках. И сальто
Пожелтевшей газеты… Но жаль и того, уходя…

На окраине города сердцу легко заблудиться.
Прогрохочет состав и закатится эхо в траву.
Гаснет вечер. И гаснут когда-то знакомые лица.
На окраине города поздние яблоки рву…

Белоруссия
Гомельская обл.

Елена Агина

ПЕСНЯ

Запахнет вечер мокрой глиной.

Темно в душе. Но потерпи –

Затянет песню друг старинный

О чёрном вороне в степи.

Взойдёт, глазами мглу окинет,

Не замечая никого,

И все стаканы опрокинет,

И вдруг добьётся своего.

Поставит песню над деревней

На два напрягшихся крыла,

И встрепенётся отзвук древний,

И воспарит глухая мгла.

И жизнь дешёвкой обернётся,

И вздорожает жизнь к концу,

Как будто с песней оборвётся.

И всё. И слёзы по лицу.

Московская область

1953 - 2005

Жизнь должна быть неудачной –

так оно повеселей.

Вы хотели б жить на даче?

Я хотел бы – на Земле.

Жизнь должна быть неуютной.

Дверь уже отворена.

Вы сказали – слишком людно?

Просто комната тесна.

Жизнь должна быть несчастливой

в меру мужества и сил,

чтоб кулёчек чернослива

тоже счастье приносил.

Тот кулёчек, что в больнице

тихо лёг перед тобой –

из тетрадки ученицы,

из обложки голубой…

Тула

Сергей Белозёров

1948 - 2002

Хотел обнять полмира,

Да руки коротки,

Я метил в командиры,

А вышел в штрафники.

Я не плету сонеты

И не хожу в строю,

Заплечных дел поэты

Меня не признают,

А я всё хмурю брови

И лезу напролом…

Поэзия без крови

Зовётся ремеслом.

г. Всеволожск
Ленинградская область

Владимир Шемшученко

По февралям судьбы моей

Тянуло холодом с полей,

Бирючьим веяло оврагом,

Позёмкой зла, метелью бед

Переметало Божий свет,

Чтоб спотыкалась шаг за шагом.

По февралям моей судьбы

Скитался дух родной избы,

Фуганок пел, шуршали стружки…

Отец над струганной доской

Молчал, застигнутый тоской,

Пуская дыма завитушки.

И всё как сон! В печном кутке

Укроп сушился в узелке,

Дерюга, валенки, фуфайка…

А я – ни силы, ни ума! –

Ещё не знала, что зима –

Навек судьбы моей хозяйка.

Не поминая всуе мать,

Я всё ж училась понимать

Особый смысл того, что было

И будет до скончанья дней

В несообразности моей…

Февраль, февраль, я всё простила!

Другим и улица тесна,

А мне и валенки – весна…

Волгоград

Татьяна Брыксина

Есть в отдалённой области небес

былая жизнь… Всегда зелёный лес

и заводи незамутнённых рек.

Давно покончил с ними человек.

Есть в отдалённой области небес

спасительные, как роса в пустыне,

мгновенья лучшие тех, кто давно исчез,

и тех, кто честно здравствует поныне.

В той области небес стоят твои глаза.

Там помыслы друзей, как в золотом архиве,

несбыточно живут! И на осенней иве

двух-трёх учителей трепещут голоса.

В той области небес нет сторожа у входа,

но человек туда всей жизнью не войдёт.

Там реют сироты сорок второго года,

там вечерами хор детдомовцев поёт.

Москва

1938 – 2021

Не покорствуя судьбы извивам,

Спотыкаясь о печаль и зло,

Человек обязан быть счастливым,

Раз ему родиться повезло.

Как бы ни был жизнью озадачен,

Только б не забыть среди забот:

Жить на свете – редкая удача,

На такое дважды не везёт.

На рассвете или на закате,

В час, когда в природе благодать,

Вдруг такое нá сердце накатит,

Что в словах никак не передать.

Только онемеешь от простора,

Растворишься капелькой во мгле

И поймёшь вдруг самое простое –

Как дышать прекрасно на земле.

Тольятти

Борис Скотневский

СЕБЕ

Держи удар, дистанцию и слово.

Держи святую воду и перо.

Держи картошки полное ведро

И ожерелья лука золотого.

Они – твоё несметное добро,

Защита – от любого духа злого.

Держи свой путь, а не по ветру нос.

Держи любовь – бессмертно, тайнозримо,

Чтоб не держать ни краски для волос,

Ни туши для ресниц, ни щёк для грима,

На это есть всегда огромный спрос, –

Но подлинника страсть неповторима.

Держи улыбку, не оскалив пасть,

Как демонстранты кафеля зубного.

Держи себя, чтоб в лапы не попасть

Общественности, рвущейся во власть –

Кроить страну, как ножницы портного!

Держи удар, дистанцию и слово.

Ядро поэтики – атлетики ядро,

Держи ядро атлетики поэтской.

Ядрёный дух держи природы детской.

Держи картошки полное ведро.

Держи святую воду и перо.

Они – твоё несметное добро.

Москва

Юнна Мориц

АЙДА!

Когда осенней кутерьмой

Прижмёт тоска невольная

И вновь покажется тюрьмой

Москва самодовольная,

Когда друзьям и кабакам

Не радуюсь особо я,

Айда к сибирским мужикам

Гонять по сопкам соболя!

Бурятский идол видит сон,

Где спутались позёмками

И век джинсы, и век кальсон

С дурацкими тесёмками.

Там на хребет Хамар-Дабан

Дождями небо сеется,

Там по грибам шагает БАМ,

А грибники не селятся.

От можжевельников костру

Достался дух «Бифитера».

Теченье тянет Ангару,

Как ниточку из свитера.

Но, отражая лики скал,

Гранит упрямых скул и щёк,

Байкала каменный бокал

Не опустел пока ещё.

В кармане нож, в стволе жакан,

Походочка особая...

Айда к сибирским мужикам

Гонять по сопкам соболя,

Где вьётся тропка-пустельга

Распадками лиловыми,

И душу штопает тайга

Иголками еловыми.

Москва

Игорь Царёв

1955 – 2013

Фотограф

Я, к старости стихнув, фотографом стану

И в парке, раскинув треногу и зонт,

Душой осветлённой жалеть не устану

Закаты, летящие за горизонт.

Любить не устану ту зыбкую вещность

Теней, мимолётностей, полутонов,

Что раньше не видел, надеясь на вечность,

Что, в общем, и видеть-то был не готов.

Что, доски пластая, что, вирши верстая,

Сквозь юность спеша, разглядеть не успел,

Быть может, к концу рассмотрю, постигая

Любви этой вечно прощальный удел.

Чтоб с этой убогой и ветхой обскурой,

Бесстрастно смотрящей сквозь жизнь и сквозь вас,

Стать в парке том старом такой же фигурой,

Как эти обычные ясень и вяз.

А к вечеру по отдалённой аллее,

На плечи закинув треногу и зонт,

Неспешно уйти, ни о чём не жалея,

Навстречу закату за свой горизонт.

Великий Новгород

Евгений Курдаков

1940 - 2002

Не напрасно

Не напрасно дорога по свету металась,

Неразгаданной тайною душу маня…

Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…

Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,

Я прошёл этот мир от креста до гурта…

В беспросветных людей я входил, словно воздух,

И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал… Приближенье развязки…

Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…

Никого на земле! Только слепки и маски,

Только точные копии с мёртвых людей.

Только горькая суть рокового подлога

И безумная вера – от мира сего.

Подменили мне Русь, подменили мне Бога,

Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни лицемеры…

Только чуткая дрожь бесконечных сетей…

И глядят на меня из огня староверы,

Прижимая к груди не рождённых детей.

Самара

Михаил Анищенко

1950 - 2012

Я снова русской осенью дышу,

Брожу под серым солнышком осенним,

Сухой цветок отыскиваю в сене

И просто так держу его, держу.

Я говорю: отыскивай, смотри,

Пока не в тягость дальняя дорожка,

Пока вкусна печёная картошка

С ещё сырым колёсиком внутри.

А между тем зима недалека,

Уже глаза озёр осенних смеркли,

Лишь вены на опущенных руках

Ещё журчат, ещё перечат смерти.

г. Березники
Пермская область

Алексей Решетов

1937–2002

Полоска хмурого рассвета,

Полоска мокрого жнивья,

Вдали насосная. А это?

А это, извините, – я.

Гляжу на спутанную клячу.

Как будто бы на жизнь саму.

Вам показалось – я не плачу,

Я знаю: это ни к чему.

Краснодарский край

Звёзды

Грустные эти звёзды

В сумрачной вышине

– Господи! –

Твои слёзы

Горькие

обо мне.

Что ж от меня Ты прячешь

В сумраке скорбный лик?

И почему Ты плачешь,

Если Ты так велик?

г. Новокуйбышевск
Самарская область

Евгений Семичев

Между низким и высоким, за леском и коноплёй, за полёгшею осокой, за засохшею землёй, где глядят глаза косые в погребки из-под руки – пропитые, пропитые голубые васильки – хорошо лабать и шляться, водку пить и горевать, чушь лепить и ухмыляться, пьяным к дому ковылять, в той часовне помолиться, с тем полаяться ментом, дёрнуть ночью из больницы с недошитым животом. «Научи меня, Расея», рвать кафтан не по плечу, отрываться, не косея, улыбаться палачу, научи меня – неброско, опершися о забор, не бычкуя папироску, твой прослушать приговор. И уйти в сырую темень, за которой синий свет, вместе с теми, вместе с теми, без кого России нет…

Москва

Снова здесь не узнали меня,

Не признали ни друга, ни брата.

Я прошёл, направленье храня,

Все возможные точки возврата.

За собою не знаю вины

И не жду ни любви, ни привета.

Выбирать мы порой не вольны,

Ты прости мне, родная, и это.

Растерял я советы иных,

Промотавших всю жизнь на приколе.

Наплевать мне, что нет запасных –

Примет русское поле.

Москва

Григорий Калюжный

ТРЕЗВОСТЬ

За святую поэзии муку

Я готов и на плаху шагнуть.

Отрубите мне правую руку –

Я и левой смогу что-нибудь!

А не будет обеих – зубами!

И не хуже, чем некто рукой.

Отпишусь, отзвучу перед вами

И на вечный отправлюсь покой.

Улыбаетесь: – Славная резвость!

Отвечаю: – Не резвость, друзья,

А моя запоздалая трезвость

И последняя воля моя!

Вот и нужно для этого дела,

Чтоб была на плечах голова,

Чтоб она по утрам не болела,

А держалась светла и трезва.

Все мы смертны. Но прежде едва ли

Так губительно виделось мне:

Сколько мы сыновей потеряли

На бескровной пропойной войне!

И как будто в каком лазарете

Белоснежная та простыня –

Лист бумаги в моём кабинете

Из-под лампы глядит на меня.

А всего-то: озноб и одышка,

И могильное вдруг забытьё.

Стукнет оземь сосновая шишка,

Только я не услышу её.

Не раздвину крушину рукою,

Не покину последний приют.

И пройдут поезда за рекою,

И колёса в ночи пропоют...

Барнаул

Леонид Мерзликин

1935 - 1995

ТАЛИФА КУМИ

Встань и иди!

В 8.16 уйдёт с запасного пути

Тот же состав.

В тех же заблёванных тамбурах.

Встань и иди!

По прохладной лазуревой глади

Вдоль галилейского берега.

Встретит пути твои город в небесном окладе,

Город из чистого золота.

Встань и иди!

Свой чемоданчик чудес прижимая к груди.

Узкой дорогой, навстречу стоглавому зверю,

Медленно, робко, зажмурясь,

Встань и иди!

Всякую скорбь и слезинку отплачут дожди.

Ты и сейчас уже видишь, как плавно кружатся

Ангелы над Петушками.

Сергей Комлев

САША ТИХОМИРОВ

Саша Тихомиров тихо в мире жил,

потому что вырос в тишине Арбата:

тихо улыбался, громко не тужил,

и его любили шумные ребята.

Саша Тихомиров в тихом мире жил:

вроде горожанин, а любил деревню,

где звенели звёзды, мотылёк кружил

и листвой шептались с птицами деревья.

Мало жил, но в жизни многое успел:

посадил он дерево, породил сынишку,

и, пускай негромко, песню свою спел,

и одну хорошую выпустил он книжку.

Крепко руку жал он, не носил часов,

дверь в метро придерживал – помнил о прохожем.

Был высок он ростом, чтоб поверх голов

видеть далеко, не думать о расхожем.

В тихом Переделкине был он старожил.

Летом жил в Тарусе, над самой Окою.

Церкву реставрировал, ночью сторожил –

знать, душа стремилась к вечному покою.

Не к покою кладбищ – нет, он жизнь любил –

к вольному покою – как у Левитана…

Чтобы свист разбойный слух не оскорбил,

чтоб душа, как птица, над землёй витала.

…Но гремят о рельсы ночью поезда,

мирную окрестность свистом оглашая.

Саша в этой гонке, видно, опоздал –

пронеслась грохочуще мимо жизнь чужая!

Так любить давайте не себя, а свет!

Да не сотворим мы в суете кумиров!

Двери придержите, помните – вослед,

может быть, проходит Саша Тихомиров…

Москва

Владимир Дагуров

Перевозчик, мальчик древний,

Славно ль в жизни погулял?

Смычку города с деревней

Сорок лет осуществлял.

Ты на трубы заводские

Правил лодку – вёз туда

Сало, дыни золотые

И молодок – хоть куда!

Вёз обратно их с платками,

Всё с товаром дорогим,

Брал за службу пятаками,

А когда и чем другим.

Стал ты старый и недужный,

А закон у пользы прост:

Вот и встал он, очень нужный,

Очень скучный, важный мост.

Он доставит вас с поклажей

В город и наоборот.

А вот сказку не расскажет

И вот песню не споёт.

Я припомню всё, что было,

Погрущу издалека –

На бугре твоя могила,

Под бугром твоя река.

Долетают с тёплым ветром

Плеск волны, осины дрожь.

...То не ты ли в лодке светлой

Тихо по небу плывёшь?

Московская область

1953 - 2005

ЗА ТО, ЧТО БЫЛ ПЕРВЫМ

Григорий Булатов, Григорий Булатов…
Он был, как мозоль, как ожог, как заплата.
Его, без сомненья, – «в шестую палату» –
В психушку, в тюрьму,
Чтоб не пил и не плакал.

За что?
              Да за то, что мальчишкой крылатым
Взлетел он тогда на рейхстаг в 45-м.
И Знамя Победы (не дрогнули нервы!)
Навеки воздвигнул…
За то,
                        что был первым!

А первых у нас никогда не любили.
Их судьбы ломали,
                                 их семьи гнобили.
Начальство,
                      шагая вдоль серого строя,
Послушных, своих, назначало в герои.

А он, знаменосец,
                                 стал лишним, преградой –
Шпаной, уголовником, Гришкой-Рейхстагом…

…Но век – за спиною,
                                        как тьма за стеною.
Вернулся Григорий однажды весною.
В граните вернулся
                                   мальчишка крылатый,
Который взлетел над рейхстагом когда-то.

И шли к нему люди всё снова и снова…
И был этот день – Воскресенье Христово.

2005

г. Киров

Елена Наумова

Как перепутались пути,

Спеша найти дорожку ровную!

Я, задохнувшийся почти,

Целую полутьму перронную.

Никто не будет там встречать –

Там, на конечной, – кроме полночи.

Но отправление кричат –

И я ловлю рукою поручень.

И всё глядят из темноты

(Как одиноко им и боязно!),

Из слёз живых – мои черты,

Впотьмах отставшие от поезда…

с. Петропавловка
Воронежская область

Гуляет ветер в камыше,

пылит разбитая дорога,

шумит река, и на душе

так хорошо и одиноко.

Прощай, весёлая пора,

случайно выпавшая милость,

как дым угасшего костра,

ты в синем небе растворилась.

Что говорить! Конечно, жаль

живую грусть осенней воли,

и остывающую даль,

и отцветающее поле.

Но чтоб не очень тосковать,

чтобы перенести разлуку,

я научился понимать

одну жестокую науку:

я научился каждый час,

который родиной даётся,

любить как бы в последний раз,

как будто больше не придётся.

Москва

Станислав Куняев

Снова сердце и болит, и стонет,

поплавком ныряет поутру.

В красные, озябшие ладони

голубое озеро беру.

Реют чайки белые, как флаги.

Кони в поле начинают ржать,

и неумолимой тёмной влаги

ни за что в руках не удержать.

Бредит день блуждающей улыбкой

с оспинами чёрными ворон.

Как недолги эти плеск и зыбкость

и печален светлых капель звон.

Тихий звон над честью и бесчестьем.

Чёрный креп на молодой заре.

То, что просочится и исчезнет,

мне всего дороже на земле.

Так, в преддверье мрака и разлуки

хоть на миг на праздник призови

и просей в мои пустые руки

золотые волосы свои.

Москва

1935 – 2022

Доживаю последние годы,

Может, даже последние дни.

Подступают летейские воды,

Но меня не пугают они.

Как положено, жил я на свете,

Не кривил православной душой.

Я не знаю, как там меня встретят,

Но проводят меня хорошо.

г. Березники
Пермская область

Алексей Решетов

1937–2002

Ещё цветут усталые сирени,

а жизнь прошла и птица не поёт.

Но женщины блаженные колени

рука ещё на ощупь узнаёт.

Столетье за окном отколготело.

Отплакало недужное дитя.

Душа летит, ногой касаясь тела,

но в нём уже гнездиться не хотя.

Они вдвоём, они на жухлой нитке,

как пуговица, ждущая упасть,

друг другу надоевшие пожитки,

над временем утратившие власть.

Всё больше стало в воздухе вкраплений,

всё чаще нитка ходит ходуном.

…Но женщины блаженные колени

под бережно натянутым сукном!

Москва

За что меня карает небо

И отвергают

Соловьи?

Я научился жить

Без хлеба,

Но не умею

Без любви.

Пусть ветром

Грозным и морозным

Мои ломает колоски,

Но только пусть не гаснут

Звёзды

Надежды вечной

И тоски.

Всё холодней и ниже

Солнце,

Всё больше

Призраков во мгле.

Уже немного

Остаётся

Причин

Держаться на земле.

Но всё же

Жжёт десятилетья

Одно желание в крови:

Чтоб умереть

Не от бесхлебья,

А –

Пусть и горькой –

Но любви.

Вологда

Виктор Коротаев

1939 - 1997

О частушке

В давней юности, бывало,

лишь гармошку разверну,

заведёт тихонько мама

заговорочку одну:

«Поиграйте,

поиграйте:

вы умеете играть.

Вы умеете расстраивать

и успокаивать».

Сердце с сердцем

в такт забьётся,

грусть отбрасывается.

Что-то нынче не поётся,

не выплясывается!

Я гармошку взять не смею,

чтобы выгнуть,

как дугу,

я расстраивать умею –

успокоить не могу.

Не оврагом,

не долиной

до тебя дойдя едва,

не могу сказать повинно

я утешные слова.

Порох в воздухе витает,

опыляет все цветы.

Понимания хватает,

не хватает доброты.

Словно разом

светлый дар свой

мы забыли до поры.

На планете государства

полыхают, как костры.

Стало реже,

стало строже

время ласку разрешать.

Научился я тревожить,

разучился утешать.

Москва

1935 – 2022

Не сули мне богатство шальное и пошлое,

Синеглазой мечтой не шути надо мной.

У меня за спиною одно только прошлое –

Полубедность, весёлость, пиджак продувной.

Над скамейкой качалась берёзка ветвистая,

Заливала черёмуха те времена.

Ах, каких я красавиц из окон высвистывал,

Уводил на бульвары гулять до утра.

Рукава у тебя оторочены гарусом,

И дерзка, и резва полудикая стать.

Уплывай в своём платье, как лодка под парусом,

Оставляя меня вспоминать и мечтать.

Мне уже невозможно догнать невозможное.

И суровое время сужает зрачки.

И прощальный привет из прекрасного прошлого

Выбивают морзянкой твои каблучки.

Москва

1935 – 2022

Вот и проглянуло вешнее солнышко

С вечных высот…

Рвёшься, влюбляешься, миришься, ссоришься…

А, пронесёт!

С тёмными льдинами, белёсыми тучами,

Крошевом дней…

Но как-то жалобно скрипнет уключина,

Горше, родней.

Скрипнет уключина за красноталами,

За ивняком.

И отзывается сердце усталое

Резко, рывком!

И заволнуется кровь поостывшая,

И, как тиски,

Давнее, дивное, не отпустившее

Стиснет виски.

Затрепыхается душенька грешная

Птахой земной.

Как же я ждал тебя, солнышко вешнее,

Этой зимой…

с. Петропавловка
Воронежская область

НАСТАВЛЕНИЕ СЫНУ

Не копи барахла. Ты немного удержишь в руке.
От погони, к тому же, вернее уйдёшь налегке.
И запомни ещё то, что я повторяла не раз:
Ни одна из вещей никогда не заплачет о нас.

Одевайся лишь в чистое – мы ведь не знаем с тобой,
И не знает никто, когда примет последний свой бой.
В Бога веруй и кланяйся только Ему Одному.
У людей не проси. Подрастёшь – сам поймёшь, почему.

Если надо – дерись до конца. Но лежачих не бей.
Уважай всех крылатых – ворон, воробьёв, голубей.
И зверей уважай – помни, что и у них есть душа,
И всегда за душой – что у них, что у нас – ни гроша.

И ещё: если сможешь, стихом никогда не греши –
Всё в бумагу уходит. Очнёшься, вокруг – ни души.
Лучше просто живи, не жалея ни сил, ни огня…
По родительским дням поминай, если вспомнишь, – меня.

Январь 2014

Санкт-Петербург

Екатерина Полянская

Я, бывало, – в белом, в алом,

В безрукавом, с пояском!

Все, бывало, приставало:

Хорошо баской в баском!

Я, бывало, без привала

Сорок верст: пешком!

С мешком!

И обратно успевала –

То лужком, то бережком,

То по грязи, то по пыли,

То по камню, то водой...

Босы ноженьки не ныли

У меня, у молодой!

В теплой лужице – отмою!

Осушу – на лопушке!

И – на танцы под гармонью –

На высоком каблуке!

А теперь – зауставала...

Ну, да это – ничего:

Слава Богу,

все – бывало,

Дай Бог каждому того!

Вологда

Ольга Фокина

1937–2023

КАК НЫНЧЕ НОЧЬ СВЕТЛА

На нашем берегу костров не разжигают.

На нашем берегу такая тишина!

Но пахнет по ночам осиновою гарью

И даже ваша музыка слышна.

Донёсся звонкий смех. И зримо, и весомо

Ударилась волна о ледяной причал.

На вашем берегу играют Мендельсона...

Как нынче ночь светла! Как слышно по ночам!

Осенние дожди давно отморосили.

Деревья, и дома, и дальний плёс в снегу.

Красиво ты живёшь. Живи еще красивей!

На противоположном берегу.

Москва

Владимир Бояринов

1948 – 2022

Прощай, листва. Прощайте, птицы.

Оплакан скорбный ваш отлёт.

Душа к высокому стремится,

Туда, откуда снег идёт.

Я слышу неземное пенье,

Туда, туда мой путь лежит.

Земля – снегов успокоенье,

А небеса – земля души.

Не проклиная мир нелепый,

Увязший в безнадёжной мгле,

Поэты выпадают в небо,

Когда им тяжко на земле.

И вечный сон гнетёт ресницы,

И вечный хор поёт: «Прощай»…

Душа к высокому стремится,

Куда-то выше, чем печаль.

Мурманск

Николай Колычев

1959 − 2017

Куковала кукушка,

Вековала кукушка.

Разве ты

Ещё веришь и ждёшь?

Для кого,

Для кого там

Облака над болотом

К сенокосу

Обрушили дождь?

Вековала кукушка,

Горевала кукушка:

Перелётами, издалека.

И снега пролетали,

И дожди проходили.

И года пролетят,

И века.

Позывай-погорюй,

Серокрылая птица,

Во полуденный путь прокукуй:

Рассказал, что случилось,

Расскажу, что случится

На моём неприветном веку.

Ой, под вечер, под вечер

Над задумчивым бором

Позови меня в дальнюю чудь.

Я устал от высоких,

Я устал от заборов.

Умереть в чистом поле хочу.

Вологда

Михаил Сопин

1931 - 2004

Вот уж несколько лет перед сном

Я курю на балконе.

В окнах зданий соседних

За тонким стеклом

Пляшут рыжие кони.

Потому я курю перед сном,

Что какая-то птица,

Управляя бесшумным крылом,

На карниз наш садится.

Одиноко ей наверняка –

Не сидится на ветке.

И в глазах её два огонька

От моей сигаретки.

Эти два отражённых огня

Появляются снова и снова,

Словно чья-то душа от меня

Ждёт заветного слова.

И хочу я ступить на карниз

С непонятным доверьем,

Но тогда она падает вниз

К затенённым деревьям.

Научиться бы птицей летать,

В небе сумрачном плавать.

Но могу лишь курить, вспоминать

И над прожитым плакать,

И за жизнью, пошедшей на слом,

В безнадёжной погоне,

Вот уж несколько лет перед сном…

Я курю на балконе.

Москва

1935 – 2022

Я – человек.

«С волками жить –

По-волчьи выть?..»

Увольте!

Я – человек!

И мне закрыть

От волка дверь

Позвольте.

Я – человек.

С волками жить

По-волчьи – не желаю.

Для них я – мясо.

«Волчья сыть»

Они мне –

Вражья стая.

Не заливайтесь соловьём

О равенстве в молельне.

Что волчье,

То уж не моё.

Я, как-нибудь,

Отдельно.

Вологда

Ольга Фокина

1937–2023

...Но за свою судьбу лишь я один в ответе.

Я сам её торил и сам построил дом.

Но знаю, что придут завистливые дети

и будут нас судить неправедным судом.

Мне страшен этот суд, я знаю судей в лица.

Я нахожу их взгляд и отвожу глаза.

Как больно видеть сны, слезами в них давиться

и лгать, что сыновьям судить отцов нельзя!

Судите – раз и мы судили не по праву!

И говорили вслух обидные слова,

болея и стыдясь за ветхую державу,

которая всегда без повода права.

А вот ушли отцы – и вдруг не стало счётов.

И сроки не нужны, и не с кем спорить спор.

И жёсткие глаза беспамятных зилотов

теперь уже на нас уставлены в упор.

Москва

Меня учили: «Люди – братья,

И ты им верь всегда, везде...»

Я вскинул руки для объятья

И оказался на кресте.

Но я с тех пор об этом «чуде»

Стараюсь всё-таки забыть.

Ведь как ни злы, ни лживы люди,

Мне больше некого любить.

Краснодарский край

Вовсе не глухи вода и камыш,

Немы лишь, немы лишь:

Что ж ты в потёмках пришло и стоишь,

Озеро Немереж?

Я и не звал тебя – просто шептал

Что-то потерянно,

Так, как ольховник, когда облетал

В стынущей темени.

Лист за листом – затихала листва,

О воду торкаясь,

Чтоб пожило в нас хоть час или два –

Тихое, тонкое.

Нет, не волненье, не грусть-полугрусть –

Жизнь не допевшая.

Слышишь, как, торкаясь, просятся в грудь

Дни облетевшие?

Вовсе не глухи, не глухи они –

Немы лишь, немы лишь.

А на всем свете – одни мы, одни,

Озеро Немереж.

с. Петропавловка
Воронежская область

В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

Я слышу в ночи: тяжело и протяжно
Играют ветра на скрипучих ветвях,
И жизнь пролетает в мгновении каждом,
Как снежные волны в метельных полях.

Земля моя – темень от края до края
И гула наплывы в мятущейся мгле, –
Мне страшно, когда я тебя понимаю
И не понимаю людей на земле.

Мне страшен не мрак в непроглядной равнине,
Не гибельный путь сквозь болотную стынь,
А – горестный люд, что свободен отныне
От веры, стыда и душевных святынь...

...Железная ветка стучит о фрамугу.
Уймись, перестань, этим мне не помочь!
Мне только бы слушать, как старого друга,
Живую и снежную зимнюю ночь.

Как шепчет она у окошек незрячих,
Как низко и глухо гудит на холмах,
Как воет, свистит, затихает и плачет,
И падает навзничь в холодных полях...

Я буду молчать под напев снеговея
И думать о том, как в ночи без огней,
Снега, упоённые жизнью своею,
Легко пролетают над жизнью моей...

Белгород

Геннадий Островский

1950 - 2005

Мной создан мир, прообраз смерти некий,

Где не слышны чужие голоса.

Поговорить бы с кем-нибудь, да не с кем.

Уйти бы в лес, да далеки леса.

Уже не верю в то, что с долей слажу.

Не та пора. Не та пошла игра.

Я одряхлевшую собаку глажу.

Она уйдёт. Она совсем стара.

Она уйдёт. Она меня покинет.

И опустеет сразу в том углу.

И навсегда душа моя остынет

К остатнему домашнему теплу.

Глядит собака на меня уныло.

Что помнится ей у конца пути?

Ведь так событий мало в жизни было,

Что, в сущности, их не было почти.

Двух наших судеб странное соседство.

Двух наших судеб общая беда.

Что помню я? Одно лишь только детство.

Всё дальше смыла талая вода...

Москва

Светлана Кузнецова

1934–1988

МЫ ОСТАЁМСЯ

Тянемся взглядом за стаей гусиной,

Но остаёмся с тобою, река,

С этой пылающей горькой осиной,

С полем, ещё не остывшим пока.

С этим просёлком, где вязнут машины

И безнадёжно гудят провода,

С рощей, глухими дождями прошитой

В блёстках мерцающих первого льда.

Мы остаёмся,

Не в силах расстаться

С небом, где ранняя зреет звезда,

С непроницаемым сумраком станций

Мимо которых летят поезда.

Мы остаёмся,

Где веси и хляби,

В нужды и беды уйдя с головой,

Под нескончаемый жалостно-бабий

Русской метели космический вой.

Что же нас держит?

Вопрос без ответа...

Просто в душе понимает любой:

Только на этом вот краешке света

Мы остаёмся самими собой.

Москва

Виктор Кирюшин

Я не помнил ни бед, ни обид,

жил как жил – и во зло, и во благо.

Почему же так душу знобит,

как скулит в непогоду дворняга?

Почему на окраине дней,

самых ясных и самых свободных,

так знобит меня отблеск огней

и гуденье винтов пароходных?

Верно, в пору стоячей воды

равновесия нет и в помине,

и предчувствие близкой беды

открывается в русской равнине.

И присутствие снега и льда

ощущается в зябком дыханье,

и такая вокруг пустота,

что хоть криком кричи в мирозданье.

Никого… Я один на один

с прозябаньем в осенней природе,

в частоколе берёз и осин,

словно пугало на огороде.

Мы срослись. Как река к берегам

примерзает гусиною кожей,

так земля примерзает к ногам

и душа – к пустырям бездорожий.

Видит бог, наше дело труба!

Так уймись и не требуй огласки.

Пусть как есть торжествует судьба

на исходе недоброй развязки.

И, пытая вечернюю тьму,

я по долгим гудкам парохода,

по сиротскому эху пойму,

что нам стóит тоска и свобода.

Москва

Олег Чухонцев

Когда глядят сады закрытыми глазами,

прося продлить им век и слушая ответ,

я разве что скажу? Я сам бы рядом замер,

когда бы знал, кого просить по части лет.

Ну что ж, я жил как жил. Неправильно, наверно.

И часто пил не то, и заедал не тем.

И сердце напрягал всегда неравномерно,

поскольку не учил тантрических систем.

До сухости во рту, до пёсьего оскала

– попробуй, отбери! – мне жизнь моя была:

натянутая нить вольфрамного накала,

уже меня насквозь прошившая стрела.

...Опять глядят сады, молчат перед отлётом

и в дом пускают птиц обсушивать перо.

А я все бормочу, залитый стыдным потом:

«Попробуй, отними!» –

И комкаю добро...

Москва

Блеск и зной трепещущего лета…

Прежде чем исчезнуть навсегда,

Что я вспомню? – руль велосипеда

Да литые липы в два ряда?..

Сизый луг в сыром тумане тонком,

Меловые призраки осин,

Тот овраг, куда ещё ребенком

Убегал украдкою один?..

Мыс песчаный у подножья ската,

Ласточек снующих и – сквозь дым –

Не тебя ль, идущую куда-то

Мимо лодок берегом пустым?..

Чутко вечереющие ели,

Дальние затоны, острова…

А отроги, плавни? Неужели

Это всё окажется, едва

Перейду (всецело, невредимо)

В пар болотный, трепет луговой,

Тоньше тени, призрачнее дыма,

Невесомей пены кружевной?..

Пётр Катин

И устал мужик, и лёг в траву,

Не желая ни воды, ни хлеба.

И увидел наконец-то небо.

Не во сне увидел – наяву.

Удивился – что за благодать!

Плыли облака над ним, как в детстве.

Выпорхнуло жаворонком сердце,

Поднялось и стало трепетать.

Пело, трепетало, и в селе

Поднимали головы старухи.

А мужик лежал, раскинув руки,

Словно крест на горестной земле...

с. Калинино
Пермская область

Николай Бурашников

1952 - 1999

В небе серо, в небе грустно.

Луг пожух, и лес испуган.

Плачут лебеди да гуси

И текут по небу к югу.

Птицы плачут – сердцу больно,

Оттого ль за острым клином

Побежал мужик по полю

От хибары, от скотины.

От жены, трудом согбенной,

От детей, вослед кричащих,

От скирды гнилого сена...

Он хотел взлететь над чащей.

Он хотел обняться с высью,

Он хотел расстаться с пашней,

Он хотел взлететь над жизнью,

Над собой – смешным и страшным.

И вонзал он в небо руки

С криком – чуть не журавлиным,

И ветвились в сладкой муке

Струны жил на шее длинной.

«Улечу!» – и с этой верой

Он бежал, взлетая в волю...

И упал комочком серым

На краю родного поля.

Подошла жена родная,

Голову взяла в ладони:

– Ты куда бежал?

– Не знаю.

– Ты чего хотел?

– Не помню.

Мурманск

Николай Колычев

1959 − 2017

ЗАЧЕМ

Вновь журавлей пунктир...

Судьба подобна мигу.

Досматриваю мир,

дочитываю книгу.

Понурые слова,

нахохленные птицы.

Поломана трава,

листва с ветвей стремится.

Всё гуще мгла ночей,

всё жиже синь в просветах.

Не спрашивай: зачем?

Спросив – не жди ответа.

Не притяженью вслед

листва стремится с веток —

а чтоб к родной земле

прижаться напоследок.

Санкт-Петербург

Глеб Горбовский

1931 – 2019

Не найдёшь ты нигде, листая

Листопад или томик мой, –

Как среди среднерусского края

Под сгоревшей почти зарёй

Мне шептали вчера дорога

И октябрьская наша даль:

– Если верить – в Отчизну и Бога,

Если знать – то любовь и печаль.

г. Лиски
Воронежская область

Александр Ромахов

1961–2007

Был хозяин жаден до работы –
расшибётся, а своё возьмёт…
И крутились в медогонке соты,
и стекал на дно тяжёлый мёд.

Гость незваный, я присел в сторонке
и смотрел из дальнего угла,
как пчела тонула в медогонке –
сильная рабочая пчела.

В мареве плывя, блестели спины,
пыль и пот мешались пополам,
и хозяин улыбался сыну,
разгоняя солнце по углам.

Белозубый, языкастый, звонкий,
не батрак – хозяин на Земле,
солнечную тонкую соломку
протянувший гибнувшей пчеле…

...................................................

Без восторгов и без укоризны
принимая благости и зло,
хочется сберечь, оставив в жизни
пятнышки, где было так светло.

С радостью, что многого не понял,
в счастье удивляться до конца
просто быть пчелою на ладони
сильного и мудрого Творца.

Харьков

Константин Савельев

...– 2016

Этот март в декабре, этот ветер с апрельским напругом,

эти мокрые липы, мосластое тело земли…

Эта жажда родства – называться кому-нибудь другом

и другому отдать, что другие тебе принесли.

Только я не о том: даже слух обо мне оборвётся,

и по мне моё время, не глядя, пройдёт напролом.

Я об этой земле, где так горько и страстно живётся.

Я о мартовской влаге, о ветре с апрельским теплом.

Завершается век, и кончаются прежние счёты.

Замыкается круг нашей самой прекрасной судьбы.

Хороши наши дети и наши пчелиные соты,

и протяжные реки, как вены, у нас голубы.

Как мне радостно быть в этом крошеве града и снега!

Как земля молода, и опять из раскисшей реки

выпирает боками шершавое тело ковчега,

и четвёртые сутки скрипят и пружинят мостки!

Москва

Что может знать чужак

о полной русской воле?

Судить или рядить

об этом не дано.

Пора идти гулять:

сегодня ветер в поле

и дождь стучит в окно.

Безлюдно и темно.

Тут сам не разберёшь,

как можно жить иначе.

Зачем тебе любовь

пространства дорога?

Далёким куликом

о чём болота плачут?

О чём шумит тайга?

О чём поют снега?

Здесь просто и легко

остаться неизвестным,

любить сквозящий свет

и вяжущую тьму.

И разум не смущать

вопросом неуместным:

зачем и почему?

Затем и потому!

Москва

1935 – 2022

Задвигались ветры весною,

Заснились тревожные сны –

Затмение перед войною,

Безлуние после войны…

За дальним крутым косогором

Послышался сдержаный крик.

Я вышла, и смотрит с укором

Пять войн переживший старик.

Он ладит дырявые сети,

Снует очень быстро игла,

И кажется мне – я на свете

Пять жизней чужих прожила.

Рогнедой была, Ярославной

Разбитого князя ждала,

Княгинею Ольгой тщеславной

Народную ненависть жгла.

Крестьянкою землю месила,

Не зная что ждёт впереди,

Монашкой-черницей носила

Комочек земли на груди.

От люльки брела до погоста,

Не зная – простить ли, понять,

И даже свободно и просто

Всю Землю в ладони принять.

Свободы искала и славы,

Свободу нашла… и беду.

Старик усмехнулся: «Пошла бы –

Без дела стоишь на ветру!»

Москва

Лариса Васильева

1935 – 2018

...А ночь горька, как бунинская проза.
Под сердцем ноет мелкая заноза.
Не горься: перетерпим-обождём.
На небо глянем, ветром оботрёмся,
с погодой постепенно разберёмся.
И захлебнёмся солнечным дождём.
Для счастья есть особые причины.
У них порой дурацкие личины:
то день зацвёл, то звякнуло окно.
То на дороге пыль заворошило,
телку как будто кто-то вставил шило...
А на поверку, в общем, всё равно,
поскольку, что бы ни происходило –
окно, телок и звёзд паникадило,
весь этот список глупых мелочей
ложится плотно в ровную основу,
чтоб там расти тебе, судьбе и слову...
...А ночь горька – чем дальше, тем горчей.

Москва

Брат мой сентябрь, зачем это странное время?
Кануло лето, а снегу ещё рановато.
Сад по ночам отрясает сладчайшее бремя
Яблок последних с июльским густым ароматом.

Память светлеет. И ближе прозрачные дали.
Кажется, шаг лишь – и жизнь до конца прояснится.
Но холодеет. И астры почти что увяли,
А у листвы опадающей запах корицы.

Брат мой сентябрь, беззвучный хорал листопада
Трогает больше, чем Бах в кафедральном соборе.
Жизнь паутинкой трепещет на солнце и рада
Мелочи каждой, уже не стесняясь, что вскоре

Время наступит, когда не покажется странным
Сон предпочесть неоконченным строкам сонета…
Слышишь, в саду осторожные бродят туманы
И оседают на яблоках перед рассветом.

Брат мой сентябрь, к чему все слова укоризны?
Осень всё явственней в звуках пастушьей жалейки.
Хлеб на столе. И всего-то осталось от жизни –
Несколько яблок на синей садовой скамейке.

Белоруссия
Гомельская обл.

Елена Агина

Я всё ещё живу, храня
Звучанье чистой русской речи.
И на прощанье у меня
Назначены с грядущим встречи.
Там баркалабовские грозы
Прошли. И мокрые стрекозы
Блестят у брата на спине.
Там детство ловит в быстрине
Форель прохладно-золотую,
И ласточкой в моём окне
Там счастье ставит запятую.

Москва

1938 – 2021

Душа разрывается… Песню заслышу –

И снова увижу родное село

И дом наш, где голуби сели на крышу,

И стало от них, белоснежных, светло.

Душа разрывается… Розовой ранью

Мальчишкою в стадо корову гоню,

И юношей нежным иду на свиданье,

И первые строчки на сердце храню.

Душа разрывается… Кнопки баяна

Я трогаю пальцами в отчем дому,

И русская песня рождает нежданно

Печаль, что понятна лишь мне одному.

Душа, успокойся… От прожитой, милой

Поры золотой – и сегодня тепло,

Ведь всё это было, ведь всё это было,

Хотя и прошло, слишком быстро прошло.

Омск

Владимир Макаров

1938 - 2010

Просыпаюсь от сердечной боли,

Но зимою дымной не умру,

Доживу до лета, выйду в поле,

Постою без кепки на ветру.

Поклонюсь цветам, деревьям, сёлам,

Покачаю буйной головой…

Я хочу от вас уйти весёлым

Узкою тропинкой полевой.

Поздними прозреньями не маясь,

Не в больнице двери затворя,

А случайным встречным улыбаясь

И за всё судьбу благодаря.

Пусть для вас дожди слетают с вётел

И поёт вечерний соловей,

Я же вам оставлю только ветер,

Летний ветер Родины моей.

Москва

1935 – 2022

Я останусь в этом мире
Жизни чашу допивать,
В той заброшенной квартире,
Где жила когда-то мать.

Я приду туда под вечер,
Не дождавшись часа тьмы,
Я сама поставлю свечи
Перед зеркалом зимы.

Будет осень жарко таять,
Белый снег гореть в огне…
Я останусь песней тайной,
Предсказавшей долю мне.

Я останусь песней тайной,
И в каком-то хуторке
Запоёт её случайно
Баба русская в платке.

Москва

Людмила Шикина

1932 – 2021

Любоваться, как голубь голубит голубку,

Бить поклон золотой и зелёной весне.

И цепляться за жизнь, как за мамину юбку,

И отталкивать смерть, словно ведьму во сне.

Жаль: простилась деревня с пастушьей свирелью.

Небо дышит, однако, крестьянской дежой...

Ни души, лишь старуха сидит под сиренью

И соцветий касается скорбной душой.

Скоро лето придёт. Мы с тобой за малиной

В лес пойдём, чтобы там помолиться судьбе.

И не мне ль суждено лишь безмолвной могилой

В мире память оставить о смертном себе?

И усну я тревожно под звёздною сенью,

И приснится мне хата с пустою дежой,

И у хаты старуха сидит под сиренью –

И соцветий касается вещей душой.

Был певцом я не только травы и отавы –

Я касался крылом золотящихся звёзд.

Был отмечен я славой. Но хватит ли славы,

Чтобы кто-то пришёл на забытый погост?

И, быть может, одно донесётся до слуха:

Средь незыблемой суши, средь буйных морей,

Смертных всех пережив, с вещим ликом старуха

Куст сирени сажает у могилы моей...

Смоленск

Виктор Смирнов

1942 – 2016

Не мостил я на небо дороги,
Но любил только то, что любил.
Не хотел быть несчастным и строгим,
Никогда не хотел – и не был.
И когда было невыносимо –
Предавали, кто дорог и мил, –
На могиле погибшего сына
Я себе повторял, говорил:
– Слава Богу!
Всё будет в порядке,
А как выйдет? Не знаю и сам...
Пусть покажется вам, что всё гладко,
Всё легко – пусть покажется вам.

Сыктывкар

Андрей Попов

АЛЕКСЕЮ ДОШЛОВУ

Научись одиночеству, друг.

Этой горькой российской науке.

Никого не осталось вокруг,

только с неба знобящие звуки.

Только струйка листвы над рекой

всё порхает, как будто взлетает.

И такой наступает покой,

словно осень в глазах горностая.

Шумный бал отзвучал навсегда.

Затерялась в низовьях дорога.

И в колодце видений вода

отражает лишь небо да Бога.

Чита

Михаил Вишняков

1945 - 2008

У Верхнего Алопова сверну,

И сразу – вниз, к стогам намокшим, к Жиздре,

Чтобы припомнить давнюю вину.

Вины всё больше – и всё меньше жизни.

И облака в речушке по утрам

Плывут подобно оглушённым рыбам.

А вон – обрыв, и над обрывом – храм.

И снова – храм, и снова – над обрывом.

Их два креста – для неба и реки,

В которой гаснет медленно лампада.

Кто строил их, знал про мои грехи,

А больше никому и знать не надо.

Москва

Владимир Мощенко

По пыльной дороге, где пахнет полынью,

где свист воробьиный,

Где избы вдали и церквушка с погостом,

пригорок с рябиной,

По шумным кварталам, богатым порталам,

коврам, а в итоге –

По пыльной дороге, где пахнет полынью,

по той же дороге…

г. Тосно
Ленинградская область

Не арест, не ссылка, не опала,

не позорный столб, не эшафот…

Просто жизнь промчалась, как попало,

и пропала вдруг за поворот.

Не плетей отсчитано с избытком,

не хулы отмерено с лихвой…

Испытанье это или пытка –

непробудной общей глухотой?

Всё промчалось. Нет, не промолчалось, –

просто получалось вкривь и вкось

и ни до кого не достучалось,

странным звуком лишь отозвалось.

Так случилось. Поздно торопиться.

Лишь крылом коснувшись на лету,

серая невидимая птица

прокричала что-то в темноту…

Комсомольск-на-Амуре

Валерий Левченко

ОХОТА

Слезлив стал…

Да, видимо, возраст,

Хоть вроде и рано о том.

А может быть, осень…

Задумчивый воздух,

Осина с багряным листом…

Давно не случалось такого вот лёта −

Стреляют с обеих сторон.

Но медлит, как будто припомнивши что-то,

К стволу поднесённый патрон.

И ветер мышонком, забравшимся в сенцы,

Шуршит в побелевшей куге…

Наверное, осень…

А может быть, − сердце,

Что было сродни пустельге:

Глядело далёко, летало высоко,

Не мучилось зряшной виной.

И падало долго, как маленький сокол,

Задетый дробиной шальной…

с. Петропавловка
Воронежская область

СВЕТ ЗОЛОТОЙ

Думал – всё впереди,
За горою, за тем поворотом...
Но смутилась душа
От шагов, что уже под окном.
Крикну я: «Заходи!» –
И не буду расспрашивать: «Кто там?» –
От тебя не запрёшься,
Ты сквозь стены проходишь, как гром.

Что-то стал по ночам
Я всё чаще поглядывать в космос,
Что-то стал я с участьем
Заглядывать встречным в глаза.
Ты идёшь, как зима,
Узнаю твою грозную поступь –
Вон качаются люди,
Как от ветра речная лоза.

Ах, как мир засиял,
Золотой он, зелёный и синий,
Жизнь однажды пришла,
Но проходит, как всякая боль.
Ты идёшь по земле,
И холодный, сверкающий иней
На пути роковом
Проступает, как горькая соль.

Вот и чаша твоя,
И питьё в ней замешано круто,
А горька до того,
Что не знаю я, чем и запить...
Паренька пощади,
Отведи ему с бритвою руку,
Подскажи дураку,
Что его ещё будут любить.

Ты в любые дома
Входишь так – без звонков и без стуков,
Ради дружбы со мной,
Ну хоть деда того уступи,
Пожалей старика,
Дай ему дорастить своих внуков,
Намекни, что пора, но не слишком его торопи.

Ой, на синих лугах
Только чёрные кони пасутся,
Только свет золотой
Осыпается с неба, как рожь.
Дай секунду одну,
Дай на родину мне оглянуться!..
Но молчишь ты, молчишь...
Оглянуться и то не даёшь.

Ты меня поведёшь
По заброшенным этим просторам,
Дом стоит в стороне,
Покосишься на эти огни
И захочешь войти –
Отвлеку я тебя разговором,
И ты мимо пройдёшь,
Но поёжатся зябко они.

Ты идёшь, как ледник,
Узнаю твою грозную поступь,
Ты вздохнула и вот –
Даже листья с дубов сорвались...
Положи ты меня
На холме у того перекрёстка,
Где небесная птичья дорога
И путь человечий
Сошлись.

Москва

Владислав Артёмов

КОЛОКОЛЬЧИК

Начал с любви и любовью закончу!..
Ну-ка, игрец молодой,
чей колокольчик задорней и звонче?
– Да, разумеется, твой.

Ах ты, шельмец, догадался, уважил,
просто – а мило – соврал!..
На-ка клубок нескончаемой пряжи –
я её долго мотал.

На – и ступай напролом, без дороги,
как бы ни путалась нить…
Я бы и сам бы, да сбитые ноги
больше не могут ходить.

И колокольчик мой, видно, надколот,
а потому дребезжит.
Было ведь всякое – голод и холод,
и откровенье, и стыд.

Всякое… Всякое-бякое, мальчик…
Не было лишь одного…
Чей колокольчик тоскливей и жальче?..
Не говори ничего.

г. Арамиль
Свердловская обл.

Александр Чуманов

1950 – 2008

Только вечер махнёт
тёмно-синим, в горошек, платочком,
Только стихнет село
И устало вздохнёт от забот,
Из долины лесной
по тропинкам, оврагам и кочкам
На коленях туман
поползёт до тесовых ворот.

И какая его
грозно гонит незнамая сила?
Знает, знает ведь сам,
что его ожидает в конце.
Поцелует следы,
по которым вдова проходила,
Обречённо вздохнёт
на знакомом до боли крыльце…

г. Тосно
Ленинградская область

Смерть в окно постучится однажды

Лунной ночью иль пасмурным днём,

И к плечу прикоснётся, и скажет:

«Ты довольно грешила. Пойдём».

И в полёте уже равнодушно

Я взгляну с ледяной высоты

И увижу, как площади кружат

И вздымаются к небу мосты.

За лесами потянутся степи,

Замелькают квадраты полей,

Но ничто не кольнёт, не зацепит

И души не коснётся моей.

Лишь пронзительно и сиротливо

Над какой-нибудь тихой рекой

Свистнет ветер, и старая ива

Покачает корявой рукой.

Камышами поклонится берег,

И подёрнется рябью вода,

И тогда я, пожалуй, поверю,

Что прощаюсь и впрямь – навсегда.

И, быть может, на миг затоскую,

Увидав далеко-далеко

На земле возле стога – гнедую

Со своим золотым стригунком.

И рванусь, и заплачу бесслёзно,

И беспамятству смерти назло

Понесу к холодеющим звёздам

Вечной боли живое тепло.

Санкт-Петербург

Екатерина Полянская

Верю, всё закончится счастливо.

Я умру старухой некрасивой,

бесприютной (очень может быть).

Дунет ветер в узенькую щёлку.

«Отошла, – прошепчет, – богомолка»,

и пойдёт по улице кружить,

И притихнет где-то в редколесье.

Вспомнит ночи, что мы были вместе,

пусть по разным сторонам окна.

И в дороге, в сумерках промозглых.

Как сквозь сумрак пробивались звёзды!

И – великой радости полна –

вечности сияла, пела бездна!

И напрасно грозно и бесслезно

смерть стояла на моём пути.

Я жила... живу... а вот и ангел,

в том же всё – в хранителевом ранге.

Господи, помилуй и прости!

Архангельск

Елена Кузьмина

сынок не плачь

уж так случилось

проштрафилась

переключилась

спалилась не допев псалма

«изми мя от врагов мой Боже»

как мы с тобою непохожи

я так удивлена сама

не плачь

слезами не поможешь

ну что-нибудь продашь

заложишь

скопила много барахла

раздашь

оставь лишь платье в птицах

чтоб я могла тебе в нём сниться

чтоб помнить

что вообще жила

не плачь

мне это будет больно

я возвращу заём онкольный

а ты живи

гнездовье вей

с тобою буду я незримо

беда в молитве растворима

сынок

особенно в моей

Москва

Наталья Лясковская

Долгосрочный прогноз

Жили просто. Не копили сора.

Труд любили. Не любили спесь.

Мы и там не будем без призора,

Потому что честно жили здесь.

Омск

Владимир Макаров

1938 - 2010

Жизнь течёт, какая-никакая.

Дождь течёт, осенний, под откос.

Вот и я уже не понимаю:

Что природу тронуло до слёз.

Есть в душе огни и переливы.

Есть в душе вопросы и мечты.

Я умру спокойным и счастливым,

Но такой не будет красоты,

Чтоб душа болела и болела,

Сладко-сладко, словно по весне,

Чтоб надежда билась, но горела,

Как огонь в единственном окне.

Москва

Валерий Дударев

1965 – 2019

Пустотой дохнуло неживою,
дожили до осени времён...
Но, покуда сад не оголён,
вечности не видно за листвою.

Кажется бессмысленной игрушкой
в золото окрашенный покой,
ходики настенные с кукушкой
остановим собственной рукой.

Жалкий род людской, сосуд скудельный,
что мы сможем в вечность унести? –
только слёзы, только крест нательный,
только просьбу: «Господи, прости».

г. Лобня
Московская область