* * *
Я думаю о Вас ночами
и днями думаю о Вас,
и вырастает за плечами
подобье крыльев каждый раз.
-
Я не надеюсь на свободу
быть Вами понятой, увы,
я каждый день вхожу, как в воду,
в сияющий поток травы.
-
От жарких полдней холодею
и, странности свои виня,
я попросить Вас не посмею
мне верить и любить меня.
-
Я Вас сама не понимаю,
и всё, должно быть, оттого,
что проходящих принимаю
всегда за Вас, за одного...
Мать партизана
-
Там, говорят, дорога гиблая,
там ветру стыть, там выпям выть,
туда одна старуха хриплая
в ночи повадилась ходить.
-
Она сидит на белом камешке
среди нехоженых болот
и на ладони будто шанежки
на сковородочке печёт.
-
Там ей знакомы все извилины,
все камни, ветки и сучки,
к ней поворачивают филины
свои безумные зрачки.
-
Порою утренней, туманною,
когда кровавится восток,
перед могилой безымянною
она оставит узелок.
-
И побредёт. Мне повстречается
и скажет: «У сынка была.
Уж мне там славно отдыхается,
уж я там ела да пила.
-
Невестка добрая, опрятная,
внучок – головушка светла…
Да тяжела путя́ обратная,
поди, в последний раз была».
* * *
Свет и мрак в переплетенье.
Радость с горечью – узлом.
Умирает поколенье –
то, где девушка с веслом,
-
лётчик в белоглазом шлеме,
три танкиста, два бойца,
в завершившейся поэме
закалённые сердца.
-
Провожает их, седея,
поцелуем в льдину лба,
их высокая идея,
несравненная судьба,
-
до последнего предела
не желая понимать,
смотрит вслед осиротело,
как оставшаяся мать.
* * *
На этой улице просторной,
где ветер странствия сквозит,
окно – площадкою обзорной –
над гнётом времени висит.
На этой улице, где лица
витринами оглушены,
где трели взвившейся синицы
и не слышны, и не нужны,
где вечная бредёт идея,
последний испытав удар,
где совесть мучит чародея,
забывшего свой чудный дар.
На этой улице – ужели?
На этой улице – с тобой
мы повстречаться не сумели,
хоть рядом шли густой толпой.
На этой улице мне было
темно в сплошных лучах огней.
Я эту улицу забыла,
хоть каждый день хожу по ней.
* * *
Настолько отважен и светел,
что лампу пора погасить,
прошлое бросить на ветер,
будущего не просить.
Мой голос, рыдает, смеётся,
ищет несказанных слов.
Последней любовью зовётся
гулко-пронзительный зов.
Прошлое?
Там был предтеча.
Единственного ждала.
Здравствуй, великая Встреча,
ради которой жила.
* * *
Задвигались ветры весною,
Заснились тревожные сны –
Затмение перед войною,
Безлуние после войны…
За дальним крутым косогором
Послышался сдержаный крик.
Я вышла, и смотрит с укором
Пять войн переживший старик.
Он ладит дырявые сети,
Снует очень быстро игла,
И кажется мне – я на свете
Пять жизней чужих прожила.
Рогнедой была, Ярославной
Разбитого князя ждала,
Княгинею Ольгой тщеславной
Народную ненависть жгла.
Крестьянкою землю месила,
Не зная что ждёт впереди,
Монашкой-черницей носила
Комочек земли на груди.
От люльки брела до погоста,
Не зная – простить ли, понять,
И даже свободно и просто
Всю Землю в ладони принять.
Свободы искала и славы,
Свободу нашла… и беду.
Старик усмехнулся: «Пошла бы –
Без дела стоишь на ветру!»