Среднерусская дорога

-

Среднерусская дорога...

И ухабы, и морока,

и простая, как частушка,

вырастает деревушка:

восемь, что ли, там домов –

в общем, как в частушке слов.

-

Среднерусская дорога!

Каждый дом – шагах в пяти

от державного пути,

здесь отмеченного строго:

то квитанцией налога,

то медалью на груди.

-

Похоронок было много,

свадеб не было почти.

-

Среднерусская дорога

громыхает у порога –

ей как будто всё равно,

если здесь остынет печка,

и обрушится крылечко,

и доской забьют окно.

-

Разве что у мимоезжих,

мимолётных, мимоспешных

шелохнётся, ворохнётся

ощущение стыда,

что из отчего колодца

без следа ушла вода.

-

Среднерусская дорога

поднимается полого

мимо вымерзшего дома,

мимо вымершей избы –

это ясно и знакомо,

это вычерки судьбы,

это – выпало словечко,

укатилось, как колечко,

и не жжётся, не смеётся,

затерялось... 

                  И тогда

и частушка не поётся,

и Россия – сирота.

-

Среднерусская дорога...

Вот и снова – без упрёка –

вырастает, как частушка,

небольшая деревушка:

восемь, что ли, там домов –

в общем, как в частушке слов.

-

Если будет свет в окне –

мне светлей в моей стране.

ДЕРЕВНЯ БЕЛИЦА

-

Пекли мы воронят в лесу – мне доставались ножки,

и пескари считали попасть ко мне за честь,

бывало по полторбы мороженой картошки

я с поля приволакивал, тошнотиков поесть!

-

Хорошего, короче, бывало в детстве много,

и даже председатель катал меня в седле!

Но вот Василь Красевич отстёгивает ногу,

и в хате как-то сразу становится светлей…

-

Вся в коже лакированной, в стальной блестящей сбруе,

и дерево, как леденец, медовое насквозь…

Да я б отдал одну свою, а надо – и другую,

чтобы такую вот иметь! Увы, не довелось.

-

Василь Красевич умер. Протез лежит в курятнике,

загаженный, замызганный. Пропали ордена.

Ну, что, мои сограждане, соратники и ратники,

хоть рюмку с хлебом выставим? А может, на хрена?

-

И Мишка, младший сын его, в отряде космонавтов

зазря лет десять гробился, на пенсии теперь,

речушку осушители сделали канавой,

из леса изуродованного ушёл последний зверь.

-

Родную Могилёвщину, названию согласно,

угробил взрыв чернобыльский весенним тихим днём,

но это – дело прошлое, зачем рыдать напрасно,

двадцатый век закончили! С чего теперь начнём?

       * * *

Спокойно и весело даже

живётся на свете, когда

проходят шальные удачи,

и в губы целует беда.

-

И нет холоднее и чище

мгновения, нежели то,

когда невезение свищет

в осиновый сиплый свисток.

-

Ни строчкой не радует почта,

ни друга с тобой, ни жены,

а всё ж хорошо – оттого, что

мосты за спиной сожжены.

-

И нет опасений ни грамма,

шрапнельно поют соловьи,

и сомкнуты зло и упрямо

разбитые губы твои.

* * *

Жизнь должна быть неудачной –

так оно повеселей.

-

Вы хотели б жить на даче?

Я хотел бы – на Земле.

-

Жизнь должна быть неуютной.

Дверь уже отворена.

-

Вы сказали – слишком людно?

Просто комната тесна.

-

Жизнь должна быть несчастливой

в меру мужества и сил,

чтоб кулёчек чернослива

тоже счастье приносил.

-

Тот кулёчек, что в больнице

тихо лёг перед тобой –

из тетрадки ученицы,

из обложки голубой…

ГАГАРИН

Он шёл по ковровой тропинке,
Улыбку скрывал – и не мог…
Но вздрогнули мы: на ботинке
На левом, развязан шнурок.

И сразу весь мир задохнулся,
И сразу весь мир зашептал:
«О, только бы он не споткнулся!
О, только бы он не упал!»

Быть может, его оградила
От малой минутной беды
Того заклинания сила:
«Родной наш, не упади!»

И если бы после мы знали
Минуту последнюю ту, –
Да мы бы дыханьем держали
Его самолёт на лету!

* * *

Как странно, что отец и мама,
Семнадцать лет перед войной
В деревне жившие одной,
Знакомы были плохо, мало!
Я после понял, кто их сблизил,
Как в пыточных тисках войны
Концы деревни сведены:
Лишь две избы не сожжены
И малой горсткой – те, кто выжил…

    * * *