Русская поэзия | Николай Тряпкин

Николай Тряпкин

 
 
ТРЯПКИН Николай Иванович (1918 – 1999) родился в деревне Саблино Тверской губернии. В 1930 году семья перебралась в село Лотошино. В 1939 году поступил в Московский историко-архивный институт, война прервала учёбу. По состоянию здоровья его не взяли на фронт, находился в эвакуации на Русском Севере. Позже он писал: «В этой маленькой северной деревнюшке и началась моя творческая биография... Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди... А где-то там, совсем рядом, прекрасная Вычегда сливается с прекрасной Двиной. И повсюду – великие леса, осенённые великими легендами». После войны окончил Высшие литературные курсы. Поэтические сборники: «Первая борозда» (1953), «Распевы» (1958), «Краснополье» (1962), «Гнездо моих отцов» (1967), «Златоуст» (1971), «Стихотворения» (1983), «Излуки» (1987), «Горящий водолей» (2003) и другие. Лауреат Государственной премии Российской Федерации, академик Академии российской словесности. Жил в Москве.
 

  Мать. О Русь моя!..
У самого края
Песнь о лучшей собаке
Стихи о Николае Клюеве
"Я не был славой затуманен..."
"Бабочка белая! Бабочка белая!"
Жили мы вчетвером…
"Сколько было сродников в округе..."
Изба
"Не алтари и не пророчества..."
"Деревенька была небольшая, совсем небольшая..."
Песнь о великом нересте
Песня
Стихи о борьбе с религией
Песня казачьей дивизии 1943 года
"Поменьше снисхожденья, командор!"
Ты прости меня, дед…
"Среди лихой всемирной склоки..."
"А жизнь прошла. Закончены ристанья"
"Погулял с котомочкой немного..."
"Засмеялась калина, краснея счастливо..."
 

Мать. О Русь моя!..


Когда Он был, распятый и оплёванный,

Уже воздет

И над крестом горел исполосованный

Закатный свет –

Народ притих и шёл к своим привалищам –

За клином клин,

А Он кричал с высокого распялища –

Почти один.

Никто не знал, что у того Подножия,

В грязи, в пыли,

Склонилась Мать, Родительница Божия, –

Свеча земли.

Кому повем тот полустон таинственный,

Кому повем?

«Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,

Прощаю всем».

А Он кричал, взывая к небу звездному –

К судьбе Своей,

И только Мать глотала кровь железную

С Его гвоздей...

Промчались дни, прошли тысячелетия,

В грязи, в пыли...

О Русь моя! Нетленное соцветие!

Свеча земли!

И тот же крест – поруганный, оплёванный.

И столько лет!

А над крестом горит исполосованный

Закатный свет.

Всё тот же крест... А ветерок порхающий –

Сюда, ко мне:

«Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:

Они во тьме!»

Гляжу на крест... Да сгинь ты, тьма проклятая!

Умри, змея!..

О Русь моя! Не ты ли там – распятая?

О Русь моя!..

Она молчит, воззревши к небу звездному

В страде своей.

И только сын глотает кровь железную

С её гвоздей.





У самого края

-

Посидеть бы на той ступеньке

Да у края той деревеньки,

У того ль придорожного ската,

Где стояла отцовская хата.

-

Деревенька моя, деревенька!

Ну ещё раз – приснись маленько.

Заглянуть бы в твои закуточки,

Пожевать бы твои колобочки.

-

И такой бы я сказ раскинул,

Ничего б не забыл, не минул,

Даже старого пса Янычара,

Что сидел на цепи у амбара.

-

И во все свои гусли-оды

Я воспел бы твои огороды,

И во все свои сны-былины

Расхвалил бы твои овины.

-

А потом бы я лёг на скамейку,

Оглядел бы свою келейку,

Принакрылся бы старчей схимой:

Забери мя, Господь родимый!





Песнь о лучшей собаке

-

И продали коня наконец. И всё было готово.

Ничего не припомню – как шли там пред этим дела.

Только видел в окно: изогнулась рогами корова,

Уперлась тяжело – и за кем-то устало пошла.

-

Только где-то вверху прокричала испуганно галка,

И на сердце моё навалился неведомый груз.

И заплакала мать, заслонясь уголком полушалка,

И родитель, вернувшись, под стол запустил свой картуз.

-

И настало то утро, зачавшее это сказанье,

И подводы со скарбом стояли уже у крыльца.

И столпился народ и галдел, как на общем собранье,

Хлопотали отцы, не забыв про стаканчик винца.

-

И стучал молоток, забивая горбыльями окна,

И лопата в саду засыпала у погреба лаз.

И родная изба, что от слёз материнских промокла,

Зазвучала, как гроб, искони поджидающий нас.

-

Это было – как миф. Это было в те самые годы,

Где в земной известняк ударял исполинский таран.

И гудела земля. И гремели вселенские своды.

И старинный паром уходил в Мировой океан.

-

И скрипели воза. И мотались тюки и подушки,

И все бабкины кадки вели стукотню на ходу.

И не я ль восседал там на самой последней верхушке

И дудел на прощанье да в ту ли пастушью дуду?

-

Уж давно деревенька ушла за овсяный пригорок,

А народ – всё старался, держась возле наших телег.

И совали нам пышки и всякое млеко и творог,

Словно там, впереди, ожидал нас лихой печенег.

-

Было всё, как и надо, и слёзы, и пляска, и драка.

Только – что там за крик у последних заветных берёз?

Обернулись, глядим: а за нами там шпарит собака,

Дорогая собака – мой собственный праведный пёс!

-

Ах ты, рыжий космач! Золотой мой чумазый дружище!

Да куда ты бежишь? Для какой неизвестно блохи?

Уходи-ка назад и храни там своё пепелище,

И грызи свою кость под крылом уже новой стрехи.

-

Успокойся, прошу. Не скачи ты ко мне на поклажу.

Я и сам вот реву. И готов за тобою везде.

Только мы ведь тебя передали в колхозную стражу, –

Послужи-ка, вахтёр, на иной, небывалой стезе.

-

А меня позабудь. Не рискуй своей пёсьей отвагой.

Уезжаю туда, где совсем не такие дворы.

Я и сам ведь, кажись, проживу захудалой дворнягой,

И тебе уже, брат, не отыщется там конуры…

-

А собака всё мчалась, визжа и крутясь под ногами,

И пронзали меня эти вопли, как спицы, насквозь:

Это сердце моё по-собачьи визжало за нами…

Это детство моё, как собака, за мною гналось…

-

Ах ты, псина моя! Ты послушай, как стонут кукушки!

Пронесутся года и такой прошумит тарарам!

И никто здесь не вспомнит о той ли смешной деревушке,

Где мы вместе с тобой кувыркались по вешним цветам.

-

Пронесутся года – и взойдут здесь вселенские маки,

И сгорят наши кости в горниле закатов иных…

А уж если ко мне и приткнутся другие собаки,

Я припомню тебя – и для внука спою этот стих.





Стихи о Николае Клюеве

От Вытегры до Шуи

Он избраздил весь край

И выбрал кличку – Клюев,

Смиренный Миколай.

                         С.Есенин

Хотим иль нет, а где-то вьётся нить:

Звенит струя незримого колодца!

Мы так его стараемся забыть –

И всё-таки забыть не удаётся.

-

Где скрылся он – тот огнепалый стих?

Он где-то в нас – под нашей тайной клетью.

Знать, так живуч смиренный тот жених –

Сей Аввакум двадцатого столетья!

-

Он сам себе был жертва и судья.

Он крепко спит – крамольник из Олонца.

Но этот крин, та звонкая струя

Из тех лесов, где столько тьмы и солнца!

-

Из тех пещер, от тех пустынных дюн,

От тех былин полунощного взморья!..

И сам он лёг – замшелый, как валун,

У колеи железного Егорья.

-

Он сам себя швырнул под ту пяту,

Из-под которой – дым, и прах, и пламя.

Зачем же мы всё помним ярость ту

И не простим той гибели с мощами?

-

Давным-давно простили мы таких,

Кому сам Бог не выдал бы прощенья.

А этот старец! Этот жалкий мних!

Зачем в него летят ещё каменья?

-

Давно с землёй смешалась та кутья,

Давно истлел тот скрытник от Олонца.

Но этот крин, та звонкая струя,

Где столько трав и северного солнца!

-

Теперь бы здесь да белый голубец,

Зелёный клён да ковшик из бересты.

Сюда бы шли и старец, и юнец,

И грозный страж, и милые невесты.

-

Пускай придут – и вспомнить, и почтить,

И зачерпнуть из древлего колодца…

Мы так его стараемся забыть –

И всё-таки забыть не удаётся.





* * *

Я не был славой затуманен

И не искал себе венца.

Я был всегда и есть крестьянин –

И не исправлюсь до конца.

-

И вот опять свой стих подъемлю

Пред ликом внуков и сынов:

Любите землю, знайте землю,

Храните землю до основ.

-

Не будьте легче мысли птичьей –

Врастайте в землю, как в гранит.

Она всему даёт обличье

И всё навеки утвердит:

-

И нашу суть, и нашу славу,

И запах лучшего плода, –

И нашу русскую державу

Оставит русской навсегда.

-

И потому-то землю надо

Особой меркой измерять:

Она не только хлеб и стадо,

Она ещё сестра и мать.

-

И потому-то в поле вешнем

Сними-ка, братец, сапоги,

И постарайся быть безгрешным,

И никогда земле не лги.

-

И я не с тем ли, не затем ли

Даю стихам высокий лад

И вот кричу: – Не грабьте землю,

Не будьте прокляты стократ!

-

Она не только хмель и сыта,

Она ещё сундук и клеть,

И нашей речи знаменитой

При ней вовек не оскудеть.

-

И нашу суть, и нашу славу

Она не спустит без следа

И нашу русскую державу

Оставит русской навсегда.





     * * *

К востоку, всё к востоку 

Стремление земли. 

               В.А. Жуковский

Бабочка белая! Бабочка белая! 

    В травах горячих земля.

Там, за притихшей лесною капеллою, 

    Слышится всхлип журавля.

-

Речка бежит, загибая за просеку, 

    Жёлтый погнавши листок.

Бабочка белая с чёрненьким носиком! 

    Лето пошло на восток.

-

Чуешь, как мир убегает в ту сторону – 

    Горы, леса, облака?

Сосны гудят – и старинному ворону 

    Прошлые снятся века.

-

Сколько жилось ему смолоду, смолоду 

    В гулкой лесной глубине?!

Ты же погибнешь по первому холоду. 

    Много ль держаться и мне!..

-

Думы наплыли, а сосны качаются, 

    Жёлтый кружится листок.

Речка бормочет. Глаза закрываются. 

    Время бежит на восток...

-

Пусть же послышится песня знакомая 

    Там, за Вечерней Звездой.

Может, и мы здесь июльскими дрёмами 

    Завтра провеем с тобой.

-

Годы промчатся, как соколы смелые, 

    Мир не устанет сиять...

Бабочка белая! Бабочка белая! 

    Кто бы родил нас опять!





Жили мы вчетвером…

-

Жили мы вчетвером. Это прежде – мамаша с папашей.

А потом уже – бабка Настасья. И, стало быть, я.

Невелик был актив. А семейная хлебница наша

Не скудела, кажись. И под квас выпадала статья.

-

Принимали гостей. Ибо сами гоститься любили.

И скажу – не гордясь, а всего только суть возлюбя:

Не любили заплат. И лаптей никогда не носили.

В подковырянных валенках тоже не помню себя.

-

Сам глава был столяр и с весны уходил на подряды.

Значит, править хозяйством семья оставалась втроём.

А ведь были – крестьяне. И все наши копны и гряды

Не давали нам скидок в положенном круге своём.

-

И косить, и пахать, и ходить за скотиной и птицей,

Убираться в полях и держать весь порядок в дому –

Это всё было наше, и не с кем тут было делиться,

И за каждый пробел это всё нам сулило суму. 

-

Я всего был клопéц – только-только спровадили в школу,

А ведь вот – управлялись, и всё у нас шло чередом:

И с полей уберём, и зерно приготовим к помолу,

И для странников нищих всегда запасёмся куском.

-

Ни зернинки под снег. И под дождь – ни единой сенинки.

Ни косилок, ни жаток. Они только снились отцам.

А ведь крякали утки, звенели молочные кринки,

И готовилось пиво ко всем храмовым торжествам.

-

Никаких орденов. Ни похвал, ни речей, ни медалей.

Я и так был герой. Только дайте мне вожжи и кнут.

На рабочую силу в столицу заявок не слали.

Приезжала родня. Да и то – гамаки привезут.

-

Да ведь нам это к чести. А мне и подавно не худо:

Мать за плугом идёт – я, как воин, верхом на коне,

Мать с косою в лугу – я с граблями за нею повсюду,

Бабка щей принесёт, – я кричу уже: «Бабушка! Мне!»

-

И ласкали гостей. Ибо сами ласкаться любили.

И скажу не в упрёк, а всего только суть возлюбя:

В города не рвались. И за счёт государства не жили.

И у кур на смеху не бывали в дому у себя.





 * * *

Сколько было сродников в округе,

Столько было праздников вокруг.

У двора позванивали дуги,

А с реки за стругом чалил струг.

-

Не хватало сил у красноборья

Нарожать малины и грибов:

Столько было всякого застолья!

Столько было всяких едоков!

-

Запрягал в коляску мой папаша

Своего любезного Серка.

Деревенская Россия наша

Не жалела хлеба-молока.

-

Незабвенны родственные встречи

У церквей, у рыночных рядов.

Хлебосолен был Иван Предтеча,

Густотравен праздничек Петров.

-

Исполать вам, прежние молодки,

Ты, мой дед, и вся твоя семья!

Исполать вам, сельские пролётки,

Что летели прямо до Кремля.

-

Испивались рюмочки – до капли,

А резные ковшики – вверх дном.

И, пожалуй, целые спектакли

Затевались тут же, за столом,

-

Затевались игры в шуры-муры,

И никто, пожалуй, не смекнул,

Что под красным небом Диктатуры

Скоро будет красный Барнаул;

-

Что по нас уже во все катушки

Загрустила красная Ухта,

Что, пожалуй, сам товарищ Пушкин

Не разжал бы там свои уста…

-

А пока что – взванивали дуги,

И с реки за стругом чалил струг.

Сколько было сродников в округе,

Столько было праздников вокруг.





Изба

-

Мой отец был столяр, а не пожил в тесовых прохладах,

И по звонким сеням погулять нам недолго пришлось,

Непробудным глушьём зарастали отцовские гряды,

И в дорожную пыль закатилась отцовская ось.

-

Это было в те дни, что приснятся и в славе грядущей.

Побросали мы всё – и, дай Боже, скорей наутёк.

Поскорее – туда, к подмосковным спасительным кущам,

Под казённую крышу, на твёрдый совхозный паёк!

-

Только там уж – увы! – не пеклись домовитые хлебы,

Ибо в тесном бараке была коммунальная печь.

И под сенью своей не справлялись домашние требы,

И под сенью своей не звучала семейная речь.

-

Разгуляйный шалман! Забулдыжное злое раздолье!

Даже кошки сбегали из наших каморок шальных.

И рыдал мой родитель за каждым угарным застольем,

Призывая на помощь забытых пенатов своих.

-

А совхозные боги входили во всём снаряженье:

В грозовых портупеях, в надраенных скрип-сапогах...

И родитель кружил вечерком по окрестным селеньям:

Приискать бы избёнку! Хотя бы на курьих соплях!

-

И сыскал наконец. Да при всей вот такой благодати:

Три окошечка в мир. И на левый бочок перекос.

Домовитая печь. А при ней – золотые полати.

А за правой стеной, через поле, – всё тот же совхоз.

-

И воспрянул папаша пред видом такого сюрприза:

Занимай свою должность, стругай под совхозным крылом,

А под вечер – домой, на свою деревенскую мызу:

Ковыряйся в навозе! Работай печным помелом!

-

И сказал: «Решено!» И наскрёб для покупки деньжонок.

А затем по рукам! И в конце – магарыч на двоих.

До свиданья, барак! Прощевай, коммунальный котёнок!

Принимай же, Изба, недостойных овечек своих.

-

Принимай же, Изба! Распахни свои древние прясла!

Приголубь же меня, пацана из тверских деревень!

И я сделаю всё, чтобы печка твоя не погасла,

Подновлю твои стены, украшу сиренью плетень.

-

И провеют над нами все наши московские зори,

Да и младость моя пробежит вся у вас на виду.

И протенькает птичка. И сядет вот здесь, на заборе.

Это муза моя прилетит в заповедном году.

-

И возьму я свирель – и сокроюсь в колосья ржаные.

Забушуют хлеба, загремят полевые столбы.

И воссветится Песня. И схлынут все мороки злые

С наболевшего сердца. И с нашей невинной судьбы.





* * *

Не алтари и не пророчества,

Не брага Звёздного Ковша –

Меня хранит от одиночества

Моя крестьянская душа.

-

И всеми стужами вселенскими

Не заглушить моих углей.

Горю дровами деревенскими,

Дышу от дедовских печей.

-

И суть моя такого качества –

За звёздный короб не дрожу.

И к пряслу сельского землячества

Пегаса крепче привяжу.

-

Тому ль святителю извозному

Служи, мой конь, по мере сил.

Из деревенской нашей роздыми

Ты никогда не выходил.

-

Не постесняйся, будь товарищем,

Люби оглобли и супонь.

И пусть про Вязьму и про Старицу

Опять звенит моя гармонь.

-

И снова сочными отавами

Дохнут поляны в сентябре.

И вновь за теми переправами

Запахнет гарью на заре.

-

И никакого там пророчества,

И никаких других святынь…

А если жить уж так расхочется –

Да примет отчая полынь!





* * *

Деревенька была небольшая, совсем 

                                                небольшая.

За полсотню дворов – на пригорке, поросшем 

                                                                    травой.

В два порядка дома. Дом родителей с самого 

                                                                      края.

Вот он смотрит на юг. Там овины и клин

                                                         полевой.

-

А за нами сараи в извечных метёлках пырея,

И в поленницах дров, и с помётом от кошек и 

                                                                      птах.

И под  солнцем весенним сушились верёвки и

                                                                      шлеи,

Хомуты и седёлки, и дровни при всех копылах.

-

А кругом – всё поля, да луга, да угодья лесные.

И хлеба колосились  буквально – у самой избы,

И могу повторить, что родился я в сердце

                                                              России,

Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.

-

И в густейшем укропе тонули все наши

                                                        усадьбы,

И в пасхальных качелях звенели все наши

                                                               дворы.

А по свежим снегам проносились весёлые

                                                            свадьбы, 

И пестрели на санках дерюжные наши ковры…

-

До чего же давно прошумели все эти

                                                       забавы!

И давно уже нет на земле деревеньки моей.

Там весною теперь зацветают покосные травы,

И в густом ивняке запевает в ночи соловей.

-

Но живут в моём сердце все те перезвоны

                                                              ржаные,

И луга, и стога, и задворки отцовской избы,

И могу повторить, что родился я в сердце

                                                             России,

Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.





ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ НЕРЕСТЕ

-

Августовские ночи! Августовские ночи!

              Индевеющий злак!

Это было на Пижпе, в сосняковом урочье,

              У подводных коряг.

-

Заворачивал с моря долгожданный ветрюга,

             Забурунный, как дед.

Августовские ночи!.. У Студёного круга

             Замирал полусвет.

-

И стучался к нам Полюс. И речонка, попятясь,

             Вдруг пошла на отход.

И сказали вдруг люди: «Это наша удача.

             Это сёмга идёт».

-

Августовские ночи! И сузём, и лешуга.

             И земной полубред.

Это было на Пижме, у Полярного круга,

             У застывших комет.

-

Заворачивал ветер. И гудели затворы

             У Печорских ворот.

И заплюхалась Пижма. И сказали поморы: 

             «Это сёмга идёт»,

-

Заработали вёсла, изготовились руки,

             Замахнув гарпуны.

И всю ночь раздавались бесподобные стуки

             Из речной глубины.

-

И земля колотилась, как в начале творенья,

             Закипала вода.

Это семужьи орды, разрывая коренья,

             Пробивались сюда.

-

А над миром сияли полуночные горы

              В полуночном венце.

Это было в Начале, у истоков Гоморры, 

             Это будет в Конце.

-

И созвездья, как нерест, заполняли все своды

             У неведомых шхун.

И летел уже Месяц в закипевшие воды –

             Изострённый гарпун.





Песня

-

Ничего мне не надо от жизни моей –

                         Только б видеть тебя,

Только б видеть тебя да коснуться рукой

                         До плеча твоего.

-

Чтобы ты простучала по звонким мосткам

                         И вбежала ко мне,

И запахло бы снова зелёной травой

                         От сапожек твоих.

-

И пускай там всю ночку поют соловьи

                         И скрипит коростель,

И под лунным сияньем воркует река

                         И блестит серебром.

-

Ничего мне не надо от жизни моей –

                         Только б видеть тебя,

Только б видеть тебя да коснуться рукой

                         До плеча твоего.





Стихи о борьбе с религией

-

Раз приходит отец – вечерком, с трудового ристанья,

Покрутил моё ухо и чуть посвистал «Ермака».

«Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье –

Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».

-

«А что будет потом?» – «А потом-то кратки уже сборы:

С полутонны взрывчатки – и вихорь к седьмым небесам.

Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы.

Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам».

-

А во мне уже юность звенела во все сухожилья

И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли.

А за полем вечерним, расправив закатные крылья,

Византийское чудо сияло в багряной пыли.

-

Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные звоны, и свист неуёмных стрижей.

Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность

И всю нашу юдоль освящавший короной своей!

-

Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился,

Но, когда с колокольни звала голосистая медь,

Заходил я в притвор, и смиренно в дверях становился,

И смотрел в глубину, погружённую в сумрак на треть.

-

Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье,

А гремящие хоры свергали волну за волной.

И всё чудилось мне, что ступил я в предел Мирозданья

И что вечность сама возжигала огни предо мной.

-

Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском,

И душа замирала совсем под другим вольтажом.

Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!

Это бедное сердце, омытое лучшим дождём!..

-

И пришёл я туда – посмотреть на иную заботу!

Не могу и теперь позабыть той печальной страды, –

Как отцовские руки срывали со стен позолоту,

Как отцовский топор оставлял на иконах следы.

-

Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты,

И горчайшая пыль закрывала все окна кругом.

И стояли у стен наши скорбные тётки Улиты,

Утирая слезу бумазейным своим лоскутком.

-

А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки,

Как напарник его молчаливо заглатывал снедь…

Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки,

И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.

-

Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней…

Этот дедовский храм, возведённый строителем местным

И по грошику собранный в долах Отчизны моей!

-

И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,

Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.

И не знал я тогда, что запало горчайшее семя

В это сердце моё, что грустило у сваленных риз.

-

И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,

И припомнится всё – этот храм, и топор, и стрижи, –

И про эти вот стены сложу я вот это сказанье

И высокую Песнь, что споётся у этой межи.

-

Пусть послухает внук – и на деда не смотрит столь криво:

Хоть и робок бывал, а любил всё же правду старик!..

Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы

И за этот мой горестный крик.





Песня казачьей дивизии 1943 года

     1

Немцу ль щупать наших окуней в затоне?

Аль нам, хлопцы, тесаки не по ладони?

-

Али слабы д-наши кони вороные?

Тесно ль в полюшке на волюшке в России?

-

Нет, пока д-ещё мы в драке не зеваки,

А в том поле много воли д-нам, казаки!

-

Гайда, хлопцы! По коням – на те курганы!

Да прихватим-ка сармацкие арканы!

Свист!

      2

Подъезжают казаки,

Ой, ко батьке кó Дону.

Волгой мыты сапоги,

Рекошетой глоданы.

-

К бережку да к бережку

Развернись, чубатые!..

Пистолеты на боку,

С Паулюса снятые.

-

Пистолеты на боку –

С разрывной приправою.

Батьке Дону-казаку

Кланяемся славою!

-

Батька Дон басит: –А ну

Сотенка линейная!

Срок добыть и на Дону

Сабельку трофейную.

        Р-рысью!





     * * *

Поменьше гуманизма!

Демократический призыв Риммы Казаковой

Поменьше снисхожденья, командор!

Зачем щадить мою холопью шкуру?

Тебе вручают плётку и топор

Не кто-нибудь, а мастера культуры.

-

Жрецы искусства, истины жрецы –

Они цветы и честь твоей кареты.

А мой удел – священный долг овцы

Всегда идти владыкам на котлеты.

-

Не унывай, не хмурься, президент,

Поскольку мудрость всех владык – в кинжале.

И на кинжал божественный патент

Тебе дают служители морали.

-

Творцы высоких гимнов и поэм –

Они и тут вскочили на запятки.

Ах, не скупись, подбрасывай им всем

Послаще кукурузные початки.

-

И не стыдись, не кайся, командор,

Что разодрал мою холопью шкуру.

Тебе вручают плётку и топор

Не кто-нибудь, а мастера культуры.





Ты прости меня, дед…

-

Ты прости меня, дед, что пою – не кую,

Что пою – не кую ни кольчуг, ни мечей.

Скоро я искуплю эту немощь свою,

Ибо чую – стою перед смертью своей…

     Ты прости меня, дед.

-

Проклинаю себя, что не смог умереть,

Что не смог умереть за Отчизну свою.

Был я молод, здоров, а решил постареть

За игрой этих струн – и не сгинул в бою.

     Проклинаю себя.

-

Что же делать мне, внук, если ты не живёшь,

Если ты не живёшь, а смердишь на корню?

За постыдную жвачку ты честь отдаёшь,

А страну отдаёшь на раздел воронью.

     Что же делать мне, внук?





* * *

Среди лихой всемирной склоки,

Среди пожаров и смертей

Все реки наши и потоки

Для нас всё ближе и святей,

-

И каждый цвет, и прозябанье,

И солнца вешнего набат...

Земля моя! Мое сказанье!

Мой неизбывный Вертоград!

-

Но как страшны твои дороги

Среди людских кровавых смут!

Какие дьявольские роги

Из каждой пропасти ревут!

-

И рвутся взрывы огневые,

Живую плоть твою губя.

И не хотят сыны мирские

Прожить достойными тебя.

-

И кто решит: какую участь

Готовит нам железный хай?

И я молю твою живучесть

И вновь кричу: не иссякай!

-

Увы! Не древние Титаны

Из бездны дыбом поднялись,

А племена твои и страны

В звериной ярости сплелись.

-

И расщепляются  стихии,

И рвутся тверди под Ядром.

И снова ты, моя Россия,

Встаёшь смирительным щитом.

-

Прости, великая Отчизна!

Не утомлю тебя хвалой.

Но не справляй последней тризны

Над этим прахом и золой.

-

Не допусти такого срока!

Да сгинет в прорву сатана!

И подвиг святости высокой

Зачтут Иные времена.

-

И повторят твоё названье

И всякий зверь, и всякий гад...

Земля моя! Мое сказанье!

Мой неизбывный Вертоград!





     * * *

А жизнь прошла. Закончены ристанья.

Исправим печь. И встретим холода.

И только смутный гул воспоминанья

Проходит вдруг по жилам иногда.

-

Он пронесётся там, как в шахтах воды,

Промчится гул – и снова забытьё.

И перед древним сумраком природы

Горит свеча – окошечко моё.





  * * *

Погулял с котомочкой немного,
Подремал в лесу у шалаша.
А теперь в последнюю дорогу
Дай нам бог собраться не спеша.

Дай нам бог последнего смиренья –
Всё как есть оплакать и простить,
За дворами отчего селенья
Свой последний цветик посадить.

Ни вражды, ни горечи, ни страха.
Припадём к заветному пеньку –
И под солью дедовского праха
Превратимся в щебень и муку.





* * *

Засмеялась калина, краснея счастливо, 
Заплела меня в зелень косы. 
И надела калина мне перстень красивый 
В заревых самоцветах росы. 

Точно совы, кругом, с голубой поволокой, 
Трепыхались зарницы в лугу. 
Вот о чём-то правдивом, простом и широком 
Заиграл гармонист на кругу. 

Но казалось − по скатам самим откровеньем 
Замерцали пруды и стога. 
Но казалось − девичья слеза от волненья 
Синей каплей сбегает с листка. 

И шептала калина: «Возьми без остатка 
Все созревшие гроздья мои!» 
И смеялись мы с нею, и верили сладко 
В нераздельную душу земли.