Русская поэзия | Геннадий Кононов

* * *

Вот диплом мой и паспорт. Возьми, полистай не спеша.

Всех живых я живее, и свет мой не сгинет во мраке.

Я не бомж, господа. Говорят, у меня есть душа.

Я плачу за жильё, состою в профсоюзе и браке.

В документах указаны имя, и возраст, и пол.

Без труда в пять минут я любую анкету заполню.

Снимки предков я в старом альбоме недавно нашёл.

Рассмотрел – с ощущением странным, как будто их помню.

Я люблю свою землю, и я не уеду в Париж,

что бы тут ни случилось. У нас есть надежды и силы.

У страны есть герои: Добрыня, Мальчиш-Кибальчиш.

Так что я не безроден. Придётся – умру за Россию.

Мир погряз наш во зле, справедливости нет на земле.

Но не зря приходили волхвы со святыми дарами.

Я читал, что распяли Христа за меня в том числе.

Он не русский, но наш. Иногда я бываю и в храме,

и висит грозноликий, внушающий мужество Спас

над рабочим столом в нашей тихой, уютной квартире.

Есть двуглавый орёл. Думцы думают думу за нас,

господин Президент обещал, что замочит в сортире

всех врагов государства. Пусть жизнь в нём висит на соплях,

мы должны делать дело на совесть и ладить с законом.

Я на службу хожу. Получаю зарплату. В рублях.

Вам охранник покажет мой письменный стол с телефоном.

У меня есть друзья – и, скажу вам, немало друзей,

стоит номер набрать – обласкают, нальют и накормят,

в этой пятиэтажке когда-нибудь будет музей.

Посмотреть бы – да жалко, без нас это дело оформят.

Так вела колея, так дорога сложилась моя.

Я чирикал в пути, хоть насквозь простудился и вымок.

Есть листы со стихами – считаюсь их автором я.

На журнальных страницах найдёшь мое имя и снимок.

Опекают меня. А могли б, например, посадить.

Всё сложилось о´кей на пути моём мягко-пологом.

Но – при этаком счастье – боюсь, не смогу подтвердить

своего бытия после смерти пред Господом Богом.

* * *

Зашатаются стены, вино растечётся по венам…

Через час или два ты легко примиришься со всем.

Ласков праздник любви, и ложится ладонь на колено,

и текут разговоры – нежнее, чем сливочный крем.

В блеске глаз удивлённых и в линиях рук оголённых

ощутишь ты привычно такую знакомую дрожь –

словно губы цветов прикасаются к лицам влюблённых…

Через час или два ты, танцуя, фигуру зевнёшь.

И в угаре игры, забывая, что чувственный рынок

запирают к утру, две души выгорают, как спирт,

и взрывают судьбу на какой-нибудь из вечеринок –

там, где водка, и «Спрайт», и стихи, и гитара, и флирт…

Не даю никому ни по роже, ни в долг, ни советов.

И не знаю, к чему бы я мог относиться всерьёз.

Жизнь была так длинна. Я в ней выслушал сотни ответов,

но любил только тех в ней, кто грамотно ставил вопрос.

КАРДИОГРАММА

Мы работаем, зло не считая за труд,

и от пота сияет чело.

Стрелки наших часов безнадёжно врут.

Сердце встало… Опять пошло…

В полумраке, средь сумерек и воды,

под луною блестит стекло.

Здесь цветок отрицает свои плоды.

Сердце встало… Опять пошло…

Мы лишь тихие гости из мёртвых царств.

Нам в кромешной ночи светло.

Спирт - ты знаешь - основа любых лекарств.

Снова встало… Опять пошло…

МОКРАЯ ЭЛЕГИЯ

Это август, промокший до самого дна.

У меня на висках плесень и седина.

Запоздалым бальзамом на раны

тихо капает время из крана.

Все пути, все тропинки меж сосен и трав,

и весёлые реки, где нет переправ,

завершаются северным летом

и стандартней плацкартных билетов.

Нету места сухого на круглой земле.

Обручальные кольца ржавеют в столе,

отсырели сберкнижек страницы,

и плюются телами больницы.

Топятся печи. Ну и погодка.

Смутные речи, горькая водка.

ТО, ЧТО КОНЧЕНО, КОНЧЕНО

Вновь – июльское кружево.

Вновь – ночей белый соус.

Хамство сходит за мужество,

а усталость – за совесть.

Дразнит лето холодное

переменами лика

и в каком-нибудь Лондоне,

и на спуске к Великой.

Но в душе закорочено.

Нет ни капли смущенья.

То, что кончено, кончено.

Не просите прощенья.

* * *

Шоссе. Дома в один этаж

стоят спокойно и тверёзо.

Сквозь нераскрашенный пейзаж,

как дым, струятся ввысь берёзы.

Плеснёт заката холодный луч

в окно, немытое от века.

Дремучесть слов, липучесть туч –

тут всё по росту человека.

Тропа. Сарай. За ним сортир.

Забор полутораметровый,

а в тёмной глубине квартир

любовь, как оголённый провод.