Русская поэзия | Станислав Куняев

Станислав Куняев

 
 
КУНЯЕВ Станислав Юрьевич – русский поэт, публицист, литературный критик. Родился в 1932 году в Калуге. Окончил филологический факультет МГУ. Работал в газете «Заветы Ленина» в городе Тайшет Иркутской области. Первый поэтический сборник «Землепроходцы» вышел в 1956 году. Затем последовали «Звено» (1962), «Метель заходит в город» (1966), «Свиток» (1976), «Глубокий ров» (1978), «Путь» (1982), «Мать сыра земля» (1988), «Русские сны» (1990), «Сквозь слёзы на глазах» (1996) и другие. С 1989 года – главный редактор журнала «Наш современник». Автор книги (вместе с сыном Сергеем) о С. Есенине, вышедшей в серии ЖЗЛ, сборников литературно-критических статей. Лауреат Гоударственной премии имени М. Горького, литературной премии «России верные сыны». Живёт в Москве.
 

  "Гуляет ветер в камыше..."
"Непонятно, как можно покинуть..."
"Как разорвать мне мою пуповину..."
Размышления на Старом Арбате
Памяти Н. Рубцова и А. Передреева
"Семь лет никчемных разговоров"
"Зимний рассвет просочился сквозь занавес синью..."
"Реставрировать церкви не надо..."
Путь змеи
"Как посветлела к осени вода..."
"Церковь около обкома..."
 

     * * *

Гуляет ветер в камыше,

пылит разбитая дорога,

шумит река, и на душе

так хорошо и одиноко.

Прощай, весёлая пора,

случайно выпавшая милость,

как дым угасшего костра,

ты в синем небе растворилась.

Что говорить! Конечно, жаль

живую грусть осенней воли,

и остывающую даль,

и отцветающее поле.

Но чтоб не очень тосковать,

чтобы перенести разлуку,

я научился понимать

одну жестокую науку:

я научился каждый час,

который родиной даётся,

любить как бы в последний раз,

как будто больше не придётся.





  * * *

Непонятно, как можно покинуть

эту землю и эту страну,

душу вывернуть, память отринуть,

и любовь позабыть, и войну.

-

Нет, не то чтобы я образцовый

гражданин или там патриот –

просто призрачный сад на Садовой,

бор сосновый да сумрак лиловый,

тёмный берег да шрам пустяковый –

это всё лишь со мною уйдёт.

-

Всё, что было отмечено сердцем,

ни за что не подвластно уму.

Кто-то скажет: «А Курбский? А Герцен?» –

всё едино я вас не пойму.

-

Я люблю эту кровную участь,

от которой сжимается грудь.

Даже здесь бессловесностью мучусь,

а не то чтобы там где-нибудь.

-

Синий холод осеннего неба

столько раз растворялся в крови, 

не оставил в ней места для гнева –

лишь для горечи и для любви.





     * * *

Как разорвать мне мою пуповину

С древним погостом, с холодной Окой?

Выйду к обрыву, взгляну на равнину –

Вечное счастье и вечный покой!

-

Если желанье одно, умирая,

Будет позволено выдохнуть мне, –

Я возжелал бы из ада иль рая,

Но возвращаться к несчастной земле.

-

Тенью иль светом – разочек в столетье!

Чтоб успокоиться, глядя на вас,

Русские веточки, правнуки, дети...

Живы?.. О Господи!.. Слёзы из глаз!..





Размышления на Старом Арбате

                  Ах, Арбат, мой Арбат,

                  ты – моя религия.

                  Из популярной песенки

Где вы, несчастные дети Арбата?

Кто виноват? или Что виновато?..

Жили на дачах и в особняках –

Только обжили дворянскую мебель,

Время сломалось и канули в небыль…

Как объяснить? – Не умею никак…

-

Сын за отца не ответчик, и всё же

Тот, кто готовит кровавое ложе,

Некогда должен запачкаться сам…

Ежели кто на крови поскользнулся

Или на лесоповале очнулся,

Пусть принесёт благодарность отцам.

-

Наша возникшая разом элита,

Грозного времени нервная свита,

Как вам в двадцатые годы спалось?

Вы танцевали танго и чарльстоны,

Чтоб не слыхать беломорские стоны

Там, где трещала крестьянская кость.

-

Знать не желают арбатские души,

Как умирают в Нарыме от стужи

Русский священник и нищий кулак…

Старый Арбат переходит в наследство

Детям… На Волге идёт людоедство.

На Соловках расцветает ГУЛАГ.

-

Дети Арбата свободою дышат

И ни проклятий, ни стонов не слышат,

Любят чекистов и славят Вождя,

Благо пока что петух их не клюнул,

Благо из них ни один не подумал,

Что с ними станет лет семь погодя.

-

Скоро на полную мощность машина

Выйдет, и в этом, наверно, причина,

Что неожиданен будет итог…

Кронос, что делаешь? Это же дети –

Семя твоё! Упаси их от смерти!..

Но глух и нем древнегреческий  рок.

-

Попировали маленько – и хватит.

Вам ли не знать, что история катит

Не по коврам, а по хрупким костям.

Славно и весело вы погостили

И растворились в просторах России,

Дачи оставили новым гостям.

-

Всё начиналось с детей Николая…

Что бормотали они, умирая

В смрадном подвале? Всё те же слова,

Что и несчастные дети Арбата…

Что нам считаться! Судьба виновата.

Не за что, а воздаётся сполна.

-

Чадо Арбата! Ты злобою дышишь,

Но на грузинское имя не спишешь

Каждую чистку и каждую пядь –

Ведь от Подвала в Ипатьевском Доме

И до Барака в Республике Коми,

Как  говорится, рукою подать.

-

Тётка моя Магадан оттрубила,

Видела, как принимала могила

Дочку наркома и внучку Шкуро.

Всё, что виновно, и всё, что невинно,

Всё в мерзлоту опустили взаимно,

Всё перемолото – зло и добро.

-

Верили: строится прочное дело

Лишь на крови. Но кровища истлела,

И потянулся по воздуху смрад,

И происходит ошибка большая –

Ежели кровь не своя, а чужая…

Так опустел предвоенный Арбат.

-

Новое время шумит на Арбате,

Всюду художники, как на Монмартре,

Льются напитки, готовится снедь…

Я прохожу по Арбату бесстрастно,

Радуюсь, что беззаботно и праздно

Можно на древние стены смотреть.

-

Помнишь, Арбат, социальные страсти,

Хмель беззаконья, агонию власти,

Храм, что взорвали детишки твои,

Чтоб  для сотрудника и для поэта

Выстроить дом с магазином «Диета»?

Вот уж поистине храм на крови…

-

Радуюсь, что не возрос на Арбате,

Что обошло мою душу проклятье,

Радуюсь, что моя Родина – Русь,

Вся – от Калуги и аж до Камчатки,

Что не арбатских страстей отпечатки

В сердце, а великорусская грусть!..





ПАМЯТИ

Н. Рубцова и А. Передреева

-

Мои друзья, вы вовремя ушли

От нищеты, разрухи и позора,

Вы стали горстью матери-земли,

Но упаслись объятий мародёра.

-

Я всех грешней. Есть наказанье мне:

В своей стране живу как иностранец,

Гляжу, как воцаряется в Кремле

Очередной законный самозванец.

-

Какая неожиданная грусть –

На склоне дней подсчитывать утраты

И понимать, как распинают Русь

Моих времён иуды и пилаты.





  * * *

Семь лет никчемных разговоров!
А нужно было-то всего
десяток бронетранспортёров,
три танка – больше ничего...
И демократия окрепла,
теперь начнутся чудеса...
А кто был против – горсткой пепла
и дымом взвился в небеса.

Осень 1993 г.






   * * *

Зимний рассвет просочился сквозь занавес синью...
Может, с эпохой прощаюсь, а может быть, с жизнью.
Я насмотрелся и крови, и грязи. Довольно.
Всё отболело. И даже почти что не больно.
Всё отболело... А что напоследок осталось,
выпало, словно осадок, в такую усталость,
что неохота вставать,
говорить,
просыпаться,
что неохота на имя своё отзываться...

Осень 1993 г.






  * * *

Реставрировать церкви не надо –
пусть стоят как свидетели дней,
как вместилища тары и смрада
в наготе и в разрухе своей.
Пусть ветшают...
                 Недаром с веками
в средиземноморской стороне
белый мрамор – античные камни –
что ни век возрастает в цене.
Штукатурка. Покраска. Побелка.
Подмалёвка ободранных стен.
Совершилась житейская сделка
между взглядами разных систем.
Для чего? Чтоб заезжим туристам
не смущал любознательный взор
в стольном граде иль во поле чистом
обезглавленный тёмный собор?
Всё равно на просторах раздольных
ни единый из них не поймёт,
что за песню в пустых колокольнях
русский ветер угрюмо поёт!






ПУТЬ ЗМЕИ

Змея вползла, приподняла главу 
с Кремлёвского холма под небом хмурым,
и на остолбеневшую Москву 
взглянула алчно, с ленинским прищуром.

Шли времена, перерождалась плоть, 
змея росла и сбрасывала шкуру,
но тварям не дано перебороть, 
как не линяй, ни душу, ни натуру.

И наконец, остановился рост.
Рептилия движением усталым
к разверстой пасти подтянула хвост
и укусила с ельцинским оскалом.




* * *

Как посветлела к осени вода,
как потемнела к осени природа!
В моё лицо дохнули холода,
и снегом потянуло с небосвода.
Мои края, знакомые насквозь:
пустынный берег, подзавалье, речка…
Так кто же я – хозяин или гость?
И что у нас – прощанье или встреча?
От холода я задремал в стогу,
как зверь, готовый погрузиться в спячку,
проснулся, закурил на берегу,
и бросил в воду скомканную пачку,
и не решил, что ближе и родней –
вчерашний шум берёзы отшумевшей
или просторы прибранных полей
и тусклый блеск травы заиндевевшей.
И, затянувшись горестным дымком,
спасая тело от осенней дрожи,
я вдаль глядел и думал об одном:
чем ближе ночь, тем родина дороже




* * *

Церковь около обкома
приютилась незаконно,
словно каменный скелет,
кладка выложена крепко
ладною рукою предка,
простоит немало лет.

Переделали под клуб –
ничего не получилось,
то ли там не веселилось,
то ли был завклубом глуп.

Перестроили под склад –
кто-то вдруг проворовался,
на процессе объяснялся:
дети… трудности… оклад…

Выход вроде бы нашли –
сделали спортзал, но было
в зале холодно и сыро –
результаты не росли.

Плюнули. И с этих пор
камни выстроились в позу:
атеистам не на пользу,
верующим не в укор.

Только древняя старуха,
глядя на гробницу духа,
шепчет чьи-то имена,
помнит, как сияло злато,
как с причастья шла когда-то
красной девицей она.

1964