* * *
Гуляет ветер в камыше,
пылит разбитая дорога,
шумит река, и на душе
так хорошо и одиноко.
Прощай, весёлая пора,
случайно выпавшая милость,
как дым угасшего костра,
ты в синем небе растворилась.
Что говорить! Конечно, жаль
живую грусть осенней воли,
и остывающую даль,
и отцветающее поле.
Но чтоб не очень тосковать,
чтобы перенести разлуку,
я научился понимать
одну жестокую науку:
я научился каждый час,
который родиной даётся,
любить как бы в последний раз,
как будто больше не придётся.
* * *
Непонятно, как можно покинуть
эту землю и эту страну,
душу вывернуть, память отринуть,
и любовь позабыть, и войну.
-
Нет, не то чтобы я образцовый
гражданин или там патриот –
просто призрачный сад на Садовой,
бор сосновый да сумрак лиловый,
тёмный берег да шрам пустяковый –
это всё лишь со мною уйдёт.
-
Всё, что было отмечено сердцем,
ни за что не подвластно уму.
Кто-то скажет: «А Курбский? А Герцен?» –
всё едино я вас не пойму.
-
Я люблю эту кровную участь,
от которой сжимается грудь.
Даже здесь бессловесностью мучусь,
а не то чтобы там где-нибудь.
-
Синий холод осеннего неба
столько раз растворялся в крови,
не оставил в ней места для гнева –
лишь для горечи и для любви.
* * *
Как разорвать мне мою пуповину
С древним погостом, с холодной Окой?
Выйду к обрыву, взгляну на равнину –
Вечное счастье и вечный покой!
-
Если желанье одно, умирая,
Будет позволено выдохнуть мне, –
Я возжелал бы из ада иль рая,
Но возвращаться к несчастной земле.
-
Тенью иль светом – разочек в столетье!
Чтоб успокоиться, глядя на вас,
Русские веточки, правнуки, дети...
Живы?.. О Господи!.. Слёзы из глаз!..
Размышления на Старом Арбате
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты – моя религия.
Из популярной песенки
Где вы, несчастные дети Арбата?
Кто виноват? или Что виновато?..
Жили на дачах и в особняках –
Только обжили дворянскую мебель,
Время сломалось и канули в небыль…
Как объяснить? – Не умею никак…
-
Сын за отца не ответчик, и всё же
Тот, кто готовит кровавое ложе,
Некогда должен запачкаться сам…
Ежели кто на крови поскользнулся
Или на лесоповале очнулся,
Пусть принесёт благодарность отцам.
-
Наша возникшая разом элита,
Грозного времени нервная свита,
Как вам в двадцатые годы спалось?
Вы танцевали танго и чарльстоны,
Чтоб не слыхать беломорские стоны
Там, где трещала крестьянская кость.
-
Знать не желают арбатские души,
Как умирают в Нарыме от стужи
Русский священник и нищий кулак…
Старый Арбат переходит в наследство
Детям… На Волге идёт людоедство.
На Соловках расцветает ГУЛАГ.
-
Дети Арбата свободою дышат
И ни проклятий, ни стонов не слышат,
Любят чекистов и славят Вождя,
Благо пока что петух их не клюнул,
Благо из них ни один не подумал,
Что с ними станет лет семь погодя.
-
Скоро на полную мощность машина
Выйдет, и в этом, наверно, причина,
Что неожиданен будет итог…
Кронос, что делаешь? Это же дети –
Семя твоё! Упаси их от смерти!..
Но глух и нем древнегреческий рок.
-
Попировали маленько – и хватит.
Вам ли не знать, что история катит
Не по коврам, а по хрупким костям.
Славно и весело вы погостили
И растворились в просторах России,
Дачи оставили новым гостям.
-
Всё начиналось с детей Николая…
Что бормотали они, умирая
В смрадном подвале? Всё те же слова,
Что и несчастные дети Арбата…
Что нам считаться! Судьба виновата.
Не за что, а воздаётся сполна.
-
Чадо Арбата! Ты злобою дышишь,
Но на грузинское имя не спишешь
Каждую чистку и каждую пядь –
Ведь от Подвала в Ипатьевском Доме
И до Барака в Республике Коми,
Как говорится, рукою подать.
-
Тётка моя Магадан оттрубила,
Видела, как принимала могила
Дочку наркома и внучку Шкуро.
Всё, что виновно, и всё, что невинно,
Всё в мерзлоту опустили взаимно,
Всё перемолото – зло и добро.
-
Верили: строится прочное дело
Лишь на крови. Но кровища истлела,
И потянулся по воздуху смрад,
И происходит ошибка большая –
Ежели кровь не своя, а чужая…
Так опустел предвоенный Арбат.
-
Новое время шумит на Арбате,
Всюду художники, как на Монмартре,
Льются напитки, готовится снедь…
Я прохожу по Арбату бесстрастно,
Радуюсь, что беззаботно и праздно
Можно на древние стены смотреть.
-
Помнишь, Арбат, социальные страсти,
Хмель беззаконья, агонию власти,
Храм, что взорвали детишки твои,
Чтоб для сотрудника и для поэта
Выстроить дом с магазином «Диета»?
Вот уж поистине храм на крови…
-
Радуюсь, что не возрос на Арбате,
Что обошло мою душу проклятье,
Радуюсь, что моя Родина – Русь,
Вся – от Калуги и аж до Камчатки,
Что не арбатских страстей отпечатки
В сердце, а великорусская грусть!..
ПАМЯТИ
Н. Рубцова и А. Передреева
-
Мои друзья, вы вовремя ушли
От нищеты, разрухи и позора,
Вы стали горстью матери-земли,
Но упаслись объятий мародёра.
-
Я всех грешней. Есть наказанье мне:
В своей стране живу как иностранец,
Гляжу, как воцаряется в Кремле
Очередной законный самозванец.
-
Какая неожиданная грусть –
На склоне дней подсчитывать утраты
И понимать, как распинают Русь
Моих времён иуды и пилаты.
* * *
Семь лет никчемных разговоров!
А нужно было-то всего
десяток бронетранспортёров,
три танка – больше ничего...
И демократия окрепла,
теперь начнутся чудеса...
А кто был против – горсткой пепла
и дымом взвился в небеса.
Осень 1993 г.
* * *
Зимний рассвет просочился сквозь занавес синью...
Может, с эпохой прощаюсь, а может быть, с жизнью.
Я насмотрелся и крови, и грязи. Довольно.
Всё отболело. И даже почти что не больно.
Всё отболело... А что напоследок осталось,
выпало, словно осадок, в такую усталость,
что неохота вставать,
говорить,
просыпаться,
что неохота на имя своё отзываться...
Осень 1993 г.
* * *
Реставрировать церкви не надо –
пусть стоят как свидетели дней,
как вместилища тары и смрада
в наготе и в разрухе своей.
Пусть ветшают...
Недаром с веками
в средиземноморской стороне
белый мрамор – античные камни –
что ни век возрастает в цене.
Штукатурка. Покраска. Побелка.
Подмалёвка ободранных стен.
Совершилась житейская сделка
между взглядами разных систем.
Для чего? Чтоб заезжим туристам
не смущал любознательный взор
в стольном граде иль во поле чистом
обезглавленный тёмный собор?
Всё равно на просторах раздольных
ни единый из них не поймёт,
что за песню в пустых колокольнях
русский ветер угрюмо поёт!
ПУТЬ ЗМЕИ
Змея вползла, приподняла главу
с Кремлёвского холма под небом хмурым,
и на остолбеневшую Москву
взглянула алчно, с ленинским прищуром.
Шли времена, перерождалась плоть,
змея росла и сбрасывала шкуру,
но тварям не дано перебороть,
как не линяй, ни душу, ни натуру.
И наконец, остановился рост.
Рептилия движением усталым
к разверстой пасти подтянула хвост
и укусила с ельцинским оскалом.
* * *
Как посветлела к осени вода,
как потемнела к осени природа!
В моё лицо дохнули холода,
и снегом потянуло с небосвода.
Мои края, знакомые насквозь:
пустынный берег, подзавалье, речка…
Так кто же я – хозяин или гость?
И что у нас – прощанье или встреча?
От холода я задремал в стогу,
как зверь, готовый погрузиться в спячку,
проснулся, закурил на берегу,
и бросил в воду скомканную пачку,
и не решил, что ближе и родней –
вчерашний шум берёзы отшумевшей
или просторы прибранных полей
и тусклый блеск травы заиндевевшей.
И, затянувшись горестным дымком,
спасая тело от осенней дрожи,
я вдаль глядел и думал об одном:
чем ближе ночь, тем родина дороже
* * *
Церковь около обкома
приютилась незаконно,
словно каменный скелет,
кладка выложена крепко
ладною рукою предка,
простоит немало лет.
Переделали под клуб –
ничего не получилось,
то ли там не веселилось,
то ли был завклубом глуп.
Перестроили под склад –
кто-то вдруг проворовался,
на процессе объяснялся:
дети… трудности… оклад…
Выход вроде бы нашли –
сделали спортзал, но было
в зале холодно и сыро –
результаты не росли.
Плюнули. И с этих пор
камни выстроились в позу:
атеистам не на пользу,
верующим не в укор.
Только древняя старуха,
глядя на гробницу духа,
шепчет чьи-то имена,
помнит, как сияло злато,
как с причастья шла когда-то
красной девицей она.
1964