Русская поэзия | Николай Колычев

Николай Колычев

 
 
КОЛЫЧЕВ Николай Владимирович (1959 − 2017) родился в городе Мурманск. Окончил музыкальную школу, три года учился в Ленинградской мореходке. Сменил несколько профессий, пока не стал первым мурманским фермером, но через несколько лет хозяйство разорилось. Поэт долго жил в Кандалакше, которая стала его «поэтической родиной». Полгода работал на островах в Норвегии. Поэтические сборники: «Цветы и люди» (1987), «Учусь грустить и улыбаться» (1990), «Звонаря зрачок» (1993), «И вновь свиваются снега» (1997), «Есть у каждого Русь изначальная» (2005), «Гармония противоречий» (2007) и другие. Составитель книги «Духовная поэзия Севера. Мурманская антология». Лауреат Всероссийских премий «Ладога» имени А. Прокофьева, «Неизбывный вертоград» имени Н. Тряпкина, «Золотое перо России» (дважды), Большой литературной премии, премии имени А. Подстаницкого (Мурманск). Жил в Мурманске.
 

  "Прошёл в ночи неторопливый снег"
"О Русь! На все четыре стороны..."
"В позабытой деревне, где жителей нет..."
"Приморозило. И снег уже – стойкий"
"Прощай, листва. Прощайте, птицы"
"Здравствуй, церковь! Примешь? Впустишь?"
"В беззакониях зачат, во гресех роди меня мати…"
"Отче наш… Шепчу слова молитвы..."
Ангел белый
"Крохи робких надежд пожирает за сводкою сводка..."
Пасха
Валитов камень
Монастырский наволок
Беломорье
"Пить и пить – и не испить до донышка..."
"В чаще – протяжный горестный вздох"
Коле-соседу
Поезд
24 октября
"Тёплый взгляд, лучистый, томный..."
"Знаешь, отчего светлеют дали?"
"До чего же утро-то хорошее!"
Морошка
Грустника
Пушкину
"– Больно!"
На земле, где кончается всё
Сказание о ста шестнадцати мучениках
"В небе серо, в небе грустно"
Посадите в тюрьму Сердюкова!
"Я за речку пойду... Там кончается город деревнею"
Ковда
"Пахло в её избе хлебом и ладаном..."
Непостроенный храм
"Седыми мхами редколесья..."
Смерть каждому готовит пьедеста
"О, русская душа! Она – причина..."
"Когда б они меня убили сразу..."
 

* * *

Прошёл в ночи неторопливый снег.

Вновь на земле торжественно и строго.

Скажи, зачем ты вспомнил, человек,

О том, что где-то здесь была дорога?

-

Скажи мне, от каких великих мук

Бежишь, врезаясь в вязкие сугробы,

Дорогою, не нужной никому,

К тем избам, от которых пахнет гробом?..

-

…Дороге так хотелось быть длинней,

Она петляла, за  ноги цеплялась.

Приехал человек проститься с ней,

Она – с последним путником прощалась.

-

И до утра дрожащий огонёк

В густую тьму гляделся одиноко…

И вздрогнул в небесах дремавший Бог,

Не верящий в народ, забывший Бога.





* * *  

О Русь! На все четыре стороны –

Просторы стонущей земли.

Зловеще застят небо вороны,

Тщедушно жмутся воробьи.

-

Глотают бездну – «Вымираем мы!» –

Могилы ртов землистых лиц.

Кричат отчаянно окраины,

Не докричаться до столиц.

-

Но Вера – запредельно зрящая,

Не сломлена в душе Твоей,

Но древо, на ветру свистящее,

Стоит средь вымерших полей.

-

В чахотке ветра листья выболят,

Но свист  ветвей и скрип корней

Не разлюблю!

В болезни, в гибели

Родимое – ещё родней.

-

Гляжу в Твои глаза голодные,

Но вижу – золотое дно.

Люблю Твои поля безродные –

Иных мне в жизни не дано.

-

Не вырвать из меня проклятия,

С Тобой – и жить, и умереть.

Осенним лиственным распятием

На древе Родины гореть.





 * * *

В позабытой деревне, где жителей нет,

Отбивает рябина поклоны

Той избе, где старик со старухой в окне,

Словно древние лики с иконы.

-

– Как вы жили? – губами коснулся стекла,

Приминая траву и цветы я.

– Как вы жили?

– Мы жили… с грехом пополам…

«Значит, наполовину – святые».

-

Прижимаясь к окну, я стоял против них,

Но напрасно отыскивал взглядом

Половину греха…

Став одной  на двоих,

Жизнь глядела безгрешно и свято.





     * * *

Приморозило. И снег уже – стойкий.

За окном  в сугробах – автомобили.

Бич на  улице замёрз. На помойке.

Нынче ночью. Поутру  вывозили.

-

Что с того? Однажды смерть встретит каждый.

Может, к лучшему – отмучился, бедный.

Он, вообще-то, был нисколько не страшный,

Не назойливый, не наглый, не вредный…

-

Смерть одна, да помираем – все розно.

Жизнь одна, да всяк по-своему мерит…

А в подъезде он, поди, не замёрз бы.

Но вы видели подъездные двери?

-

Я проснулся нынче ранней порою,

Я глядел в окно – его увозили.

Вы стучитесь – учат нас – вам откроют…

Вряд ли кто-то вам откроет в России.

-

Умер бич. Не друг, не враг… Просто – лишний,

Только сердце болью стиснуло – ой, как!

Ведь Христос всегда ходил к людям нищим.

Кто мне скажет, кем он был – бич с помойки?

-

Малодушны стали мы, узколобы!

Обезлюбели, мечтая о чуде…

Человек – он всякий – Богу подобен.

Постучит Христос – вы впустите, люди?

-

…Сам себе организую попойку,

Ночь повиснет за окном темью вязкой…

Бич на улице замёрз. На помойке.

Ну, и Бог-то с ним…

И Бог – с ним!

А я – с кем?!





* * *

Прощай, листва. Прощайте, птицы.

Оплакан скорбный ваш отлёт.

Душа к высокому стремится,

Туда, откуда снег идёт.

-

Я слышу неземное пенье,

Туда, туда мой путь лежит.

Земля – снегов успокоенье,

А небеса – земля души.

-

Не проклиная мир нелепый,

Увязший в безнадёжной мгле,

Поэты выпадают в небо,

Когда им тяжко на земле.

-

И вечный сон гнетёт ресницы,

И вечный хор поёт: «Прощай»…

Душа к высокому стремится,

Куда-то выше, чем печаль.





* * *   

Здравствуй, церковь! Примешь? Впустишь?

Каюсь, грешен, жил безбожно.

Я пришёл, поскольку – русский.

Я пришёл, поскольку – тошно.

-

Гадок плен чужой свободы –

Беспредельной, злобной, ложной.

Я пришёл под эти своды

Исцелиться Словом Божьим.

-

В мире – умопомраченье,

Больше некуда укрыться.

Добрый батюшка-священник,

Научи меня молиться.

-

От дурмана истин лживых

Гаснет разум. В сердце – мглисто.

Душен мир. Но души – живы

Ясным светом вечных истин!

-

Крест кладу я неумело.

Непривычен... Не приучен...

Но душа  переболела.

И на сердце – светлый лучик!





* * * 

В беззакониях зачат, во гресех роди меня мати…

Не омыли в купели, по жизни  пустили бескрестным.

Над попами смеялись. Детишек пугали распятьем

И учили орать на собраньях безбожные песни.

-

Но в минуты отчаянья – «Господи!» – к Богу взывал я.

То душа моя плакала, каялась – Веры просила.

То по церкви родной православная суть тосковала,

По молитвам – во мне – православная кровь голосила.

-

И, когда, замерев пред часовней иль храмом Господним,

Шестикрылые песни крестов целовал я глазами,

Памятливые пальцы сжимались невольной щепотью

И беспамятный лоб осеняли трёхперстным касаньем.

-

И в беспамятный лоб приходило прозренье по мере

Осознанья того, что любовь – это степень страданья.

И огарок души потянулся – всей жаждою – к Вере,

Корешками судьбы прорастая во глубь мирозданья.

-

И – никто не велел. Но душа – в Божьи длани уткнулась,

Божьим сыном вернулась к Отцу из скитаний напрасных.

В русских жилах моих православная кровь не свернулась,

Вековая свеча Православья во мне не погасла.

-

Только в церкви восходит до Господа царство земное,

Только в церкви нисходит Небесное Царство на грешных.

Слава Богу, вернулась душа, причастилась покоя,

Слава Богу, не будет вне дома страдать безутешно.

-

…Под иконами свечи поставлю за маму и папу,

Никого средь людей не нашёл я на свете дороже…

Золотою слезой будет воск по подсвечнику капать.

Ошибаются люди, но Бог – ошибиться не может.





     * * *   

Отче наш… Шепчу слова молитвы

И целую взглядом небеса.

Далеко-далёко от земли Ты,

Но – во мне, и в поле, и в лесах…

-

Да святится имя… Словно песня!

Да приидет Царствие Твое…

Волею Твоею все воскреснем,

Бренный прах оставив на земле.

-

Даждь нам днесь наш хлеб насущный, Боже,

Долги наши пред Тобой – прости,

Якоже и мы прощаем тоже.

Господи, грехи нам отпусти.

-

Отче наш… любовь и утешенье.

Отче наш… заблудшим душам Спас.

Боже, не введи во искушенье

И гони лукавого от нас.





Ангел белый

-

Побирушка, побирушка…

Жизнь рожденьем наказала.

Большеглазая девчушка –

Побирушка у вокзала.

-

Платьице на тонких ножках,

Личико… да горстка боли –

Утлой лодочкой ладошка

Плещется в народном горе.

-

Наливаясь солнцем рыжим,

Задыхался город душный.

И слетал, толпе не слышный,

Детский лепет с губ синюшных:

-

«Ангел белый, ангел белый,

Забери на небо к маме…»

Взгляд переполняла Вера,

Разум истекал слезами.

-

Но безликим злом гонимо,

Месиво мужчин и женщин

Протекало молча мимо

Девочки с ума сошедшей.

-

«Ангел белый, ангел белый…»

Большекрылый плеск во взгляде, –

«В этом мире добрый – беден,

А богатый – зол и жаден…»

-

Тощий звон ей в ноги падал

Милосердием грошовым.

А глаза искали – взгляда,

А душа просила – Слова!..

-

К ней, в безумии тоски, я

Сердцем не сумел пробиться.

Не должны глаза такие

Прорастать на детских лицах.

-

Я стоял оторопело,

Призывая смерти чудо:

«Ангел белый, ангел белый,

Забери меня отсюда!»





* * * 

Крохи робких надежд пожирает за сводкою сводка

Вся Россия глядит, как бессильно, прижавшись ко дну,

У родных берегов умирает подводная лодка,

И в сердцах умирает последняя вера в страну.

-

Ни отчаянный вопль, ни проклятья, летящие в море,

Ни молебные бденья… Ничто их уже не спасёт.

Над холодной водой голосит всероссийское горе,

Вопрошая: «За что?» у бесцветных молчащих высот.

-

И любовь, и судьба – всё теперь в саркофаге железном,

Стонет чья-то жена, захлебнувшись последним: «Вернись!»

Смерть любая страшна, но страшнее – когда бесполезна,

Значит, надо искать оправдание смерти и смысл.

-

Опускают венки на суровую скорбную воду.

Да прозреют живые, поняв, как друг другу нужны.

Вся Россия скорбит. Значит, мы остаёмся народом!

В общей боли и муках срастается тело страны.





Пасха 

-

...И опять налетели, Россию на части кромсая.

И, натешившись вволю, гадают: умрёт – не умрёт?

А народ уже тысячу лет по весне воскресает.

Как бессмертен Господь, так бессмертен казнимый народ!

-

Оправдали всемирный обман и воспели жестокость.

Но никто не отменит весны, не затмит небеса.

И душа потянулась к незыблемой сути истоков,

И в бреду перемен неизменного ищут глаза.

-

И в безродье племён пробуждается семя былого,

Просыпается совесть, и в колокол память звонит,

И звучит в православных церквях сбережённое Слово,

Разливаясь пасхальной надеждой: спасёт! сохранит!

-

Шелухою от лука, как издревле, крашены яйца.

Сладкий хлеб и кутья на столах – как столетья назад.

Изменяется мир. Но народу нельзя изменяться.

Проклянут нас потомки. И предки за то не простят.

-

Здравствуй, сладкая Пасха – веселье разливов весенних!

Здравствуй, радостный свет – половодье растаявшей тьмы!

Мы воскреснем! Сегодня – не верить нельзя в Воскресение,

Потому что едины и Бог, и природа, и мы.

-

Слышу мысли грядущей листвы на певучих деревьях,

Слышу вечную песню земли, что споют зеленя...

Так ликуй и целуйся,  народ, в городах и деревнях!

Мы воскреснем, воскреснем!.. Не будем себе изменять!





Валитов камень

-

                                               Михаилу Орешете

-

Ледяная волна каменистые гладит плешины.

Здесь – начало России, лишь море – за краем земли…

Пять столетий назад отстоял эту землю с дружиной

Русский воин, карельский посадник Василий Валит.

-

Чужеземцев побив, он поставил для памяти камень,

Обозначив твердыней твердыню: Российский рубеж.

Где искать этот камень? Стирается память веками.

Это страшно… Бездушье, безлюбье найдут эту брешь.

-

Человек забывает – земля поминает забытых.

Древний гурий соседствует здесь с пограничным столбом.

Может, гурий и есть неотысканный камень Валитов?

Знает холм каменистый, в молчанье упёршийся лбом.

-

Что за сила меня заставляет ходить здесь по кругу?

Словно я потерял дорогое, родное, своё…

Кольца вбиты в скалу – швартовались ушкуи и струги,

Вот останки фундаментов – значит, стояло жильё…

-

И как будто не ветер, а стрелы калёные свищут,

И не волны холодные плещут, а лязгает сталь…

И я верю почти, что Валитово здесь городище,

Может быть, ошибаюсь, но так ошибаться – не жаль.

-

Можно сжечь письмена, но судьбу из народа не вычтешь,

Души предков в незримом строю средь пришедших взамен.

Древний каменный гурий и нынешний столб пограничный

В неусыпном дозоре стоят на лобастом холме.





МОНАСТЫРСКИЙ НАВОЛОК* 

-

Я выхожу к заливу на пустырь,

И, становясь к векам минувшим ближе,

Там, где сегодня рушатся кресты,

Я вижу Кандалакшский монастырь

И колокол, гудящий мерно, слышу.

-

Мне кажется, забыл я что-то здесь.

«Забыл, забыл…» – кивают сосен кроны.

Выходит в кандалах Иван Неронов**,

Двуперстье гордо к небесам воздев.

-

И слово драгоценное звучит,

Такое слово, что послушать впору

Царю в стенах Казанского собора…

Высок страдалец, проигравший в споре.

Звенят, звенят келейные ключи.

-

Приморский край…

Я вижу паруса,

Скользящие над синевой залива.

И бьют зверьё несметное в лесах,

И ловят сёмгу в полноводной Ниве.

-

И высоко, в обитель облаков,

Взлетают плачи Севера России,

И с песнею в певучем клюве Сирин

Летит к истокам Клюевских стихов…

-

Ты не умеешь говорить, пустырь.

Мне незнаком язык листа и ветки,

Я многого о вас не знаю, предки…

Могилы впалые… забытые кресты…

Шуршат обёртки, и гниют объедки.

-

------------------------------

*Монастырский наволок – место городских

массовых гуляний в Кандалакше

(Мурманская область).

-

**Иван Неронов – видный религиозный деятель

17 века, протопоп Казанского собора,

противник реформы Никона, узник

Кандалакшского монастыря (1654 г.)





Беломорье

Виталию Семеновичу Маслову

1

О, как премудра вязь Господних дум!

Как сеть Любви крепка – из нитей Горя.

Я пойман. Я отсюда не уйду.

Темно моей душе без Беломорья.

-

Я от солёных брызг не огрубел,

Не разлюбил дубящий кожу ветер.

Над Белым морем свет всё лето бел.

Какое счастье – жить на БЕЛОМ свете!

-

Зовёт заря прозрачную луну,

Повечеревший день к закату клонится.

Протоптана тропинка в тишину

Мозолистой пятой босого солнца.

-

И столько света – в каждом бугорке

Живой волны – пологой, но упругой!

И томные тюлени на корге

Лежат, лаская ластами друг друга.

-

Амбар… Изба… Собака у крыльца…

В большом чану – треска, в тазу – селёдка.

На привязи, как блудная овца,

Пасётся в зеленях волнистых лодка.

-

В избе, на лавке – ребятня – рядком,

На тёплой русской печке – дед суровый.

Хозяйку за вечерним молоком

Зовёт большая добрая корова…

-

Какое счастье!

Вот оно и есть:

Любить свой край – прекрасный, щедрый, вольный.

Родиться здесь и жить достойно здесь,

Здесь умереть и в землю лечь достойно.

-

Не можешь так – тогда с природой в лад

Плыви в моря, ищи иного счастья.

Но возвращайся – сёмгою – назад.

Сдирая кожу, мясо – возвращайся!

2

… И я хотел вернуться. Но куда?

Я долго шёл следами жизни прежней…

О, море! Почему твоя вода

Не отражает счастья сёл прибрежных?

-

Я шёл, искал и, находя, – скорбел.

Ветвилось горе на прибрежных взгорьях…

И видел я, что свет уже не бел,

Бесцветный свет, объявший Беломорье.

-

Я шёл… Никто не узнавал меня,

Иссякший мир не наполняли дети.

И лодки рассыхались на камнях…

И вешалá забыли тяжесть сети…

-

Спросить... О чём? Сказать... А что сказать,

Когда нас всех одна болезнь изгрызла?..

Мне стыдно людям заглянуть в глаза,

Мне страшно в окна вглядываться избам,

-

Из них предсмертным оком смотрит ночь…

О, как черна тоска избёнок тощих!

Забыв (навек?) свою былую мощь,

Поморских сёл гниют святые мощи.

-

Беда! Беда! Беда! Беда! Беда!

Всё рухнуло... По замыслу? Иль сдуру?

А иностранцев всё везут сюда,

К «обломкам экзотической культуры».

-

…Пусть говорят: «Былого не вернёшь».

Люблю и помню – сладким сновиденьем.

И сны мои реальнее, чем ложь

О том, что можно всё купить за деньги.

-

Родные виды… Мудрый добрый быт…

И крестный сон столетий на могилах…

Ни за какие деньги не купить

Того, что люди разлюбить не в силах.





    * * *

Пить и пить – и не испить до донышка...

Сладкий поцелуй неутолимый.

Надо мною – тёплое, как солнышко,

Ясное лицо моей любимой.

-

Я не слышу, как трава качается,

Даже голос близкой речки замер.

И течёт в меня, и не кончается

Эта синь, что я зову глазами.

-

Только в небе видел, да в воде ещё,

Я такую чистую безбрежность.

В чёрный лес волос моих редеющих

Десятью лучами пальцев – нежность.

-

Этот свет и радость до могилы я

Пронесу и не отдам другому.

Ты прости меня, родная, милая,

Что мои глаза темны, как омут.

-

Сам я их забил поганым илищем.

Боже, сколько лет промчалось мимо!

Многих целовал, но не любил ещё,

Да и не был я никем любимым.





* * *

В чаще – протяжный горестный вздох.

Чудится, что ли?

Ветер качает на нитях снегов

Зыбкое поле.

-

Длинные тени… Чьи это сны –

Ближе и ближе?

Черепом белым в свете луны –

Ферма без крыши.

-

Дверь уцелевшая: «быть иль не быть?»

Ноет скрипуче.

Лунное тело несут хоронить

Мёрзлые сучья.

-

Крест над сугробом? Иль воткнута жердь?

Слеп от пурги я.

Родина, милая, что это, смерть?

Нет, летаргия.

-

Как разбудить тебя? Чёрная высь –

У изголовья.

Длинное, рваное чьё-то «проснись!»

Тонет в безмолвье.

-

Ферма без крыши, тени из тьмы…

Путь мой – по кругу.

Мы не живём и не умерли. Мы –

Снимся друг другу.

-

Гаснет в пустой глазнице окна

Память о свете…

Господи, дай пробуждения нам

Ранее смерти.                                      





КОЛЕ-СОСЕДУ 

-

Ни огней, ни дымов…

Хоть бы чей-нибудь шаг

Проскрипел у домов,

Растревожил собак.

-

Хоть под чьей бы ногой

Скрипнул старенький мост.

Беспредельный покой.

Не деревня – погост.

-

Ни тепла, ни души,

Нечем сердце согреть.

Здесь минувшее – жизнь,

Здесь грядущее – смерть.

-

Холодна-холодна

Проплывает луна.

Тишина, тишина,

Тишина, тишина.

-

Вдруг внезапный, как гром,

Грянул голос в ночи,

Выше крыш, выше крон

Он летит, он звучит.

-

То – метнётся к земле,

То – опять до небес.

Заблудилась во тьме

Одинокая песнь.

-

Но бескрайний покой

Простирался до  звёзд,

И молчал за рекой

Деревенский погост.

-

И, остыв в небесах,

Голос хрип и рвался:

«Песня вся, песня вся…

Песня кончилася».





ПОЕЗД

1

Колёс заслышав перестук,

Забьётся сердце, беспокоясь.

Вонзаясь светом в темноту,

Грохочет и скрежещет поезд,

От напряжения дрожа…

Как будто взрезанной рукою,

Тьма хочет поезд удержать,

И приласкать, и успокоить…

-

Куда там…

Он летит, трубя,

Крича, хмелея от движенья.

В окне – лишь только отраженья…

Ну что ж, посмотрим на себя.

Там, в отражённой голове,

Мелькают люди, сёла, даты…

-

Вот дико паровоз взревел –

И все поехали куда-то.

Мужик на бойню гнал  стада,

И в две доски крестили окна…

Куда вы, люди?

В города…

Куда? Куда же вы?

Далё-о-о-ко-о…

-

Какая позвала вас даль?

А эта речка? Это поле?

Да как же вы смогли?!.

Мне жаль

Лишь тех, кто ехал поневоле.

-

Тьма закачала головой.

Той, отражённой головою:

Неволя – не всегда конвой.

А голод – разве не неволя?

-

И мнится голос в темноте:

«Ты разобраться хоть пытался?

А может быть, виновней тех,

Кто уезжал,

Те, кто остался?»

-

Да… Ничего не знаю я.

Но что за светопреставленье?

Кочует Родина моя

Из поколенья в поколеннье…

2

Нет, стук колёсный неспроста

Напоминает гул сердец.

О, кто из нас родился там,

Где родились их мать, отец?

Тем боле деды…

Вот ведь штука.

Пути-дороги вкривь и вкось…

Укладывает бабка внуков,

Везёт на Родину, небось.

-

Везёт туда, к могилам древним,

К истокам, к родникам своим…

Приедут дачники в деревню,

Туда, где жить бы надо им.

-

И внуков жизнь сгребёт в охапку

И тоже бросит в поезд их…

В одном краю схоронят бабку,

В другом – родителей своих.

-

И на поминках, при подпитье,

Споют про край, что сердцу мил…

Как много на Руси забытых

И неухоженных могил!

3

Гремит железная гроза,

И вспышка над электровозом

То куст бросает мне в глаза,

То столб, то ёлку, то берёзу…

-

И снова за окном темно.

О, как мгновенна вспышка эта!

И нам – в вагоне – не дано

Понять, что там, за гранью света.

-

Куда же мы? Как будто крик

Всё явственней:

Чего мы ищем?..

Вагон, поставленный в тупик…

Да, символичное жилище.

-

Страдают люди по вагонам,

Страдают без людей дома.

Виденья за стеклом оконным –

Как бред сошедшего с ума…

-

Всё громче, громче сердца стук.

Нет, я вовек не успокоюсь,

Пока, вонзаясь в темноту,

Грохочет и скрежещет поезд.

-

Нам от себя не убежать.

Не зря же взрезанной рукою

Тьма хочет поезд удержать,

И приласкать, и успокоить…





24 октября

-

Вот и вечер омыт в заре.

Красногруд он и чернобров.

Осень – трепетная свирель

В узких дырочках сквозняков.

-

Осень – поздняя песнь осин,

Осень – шелестный мёд берёз.

Зелень вёсен врастает в синь,

Я всецело в предзимье врос.

-

Кроны туч на стволах дождей

Вижу, словно с речного дна.

Наугад расту, в темноте.

Осень – это моя весна.

-

Эти сумерки жуть таят,

И глазами грозящих дул

Зачернела свирель моя –

Белогубый в неё задул.

-

Пусть надежда листвы дрожит,

Обрывается связь с людьми.

Я приемлю и эту жизнь,

Я восславлю и этот мир.





* * *

Тёплый взгляд, лучистый, томный,

По-кошачьи щурит печка.

Выйду с вёдрами из дома

По певучему крылечку.

Дым растёт из крыши старой

Белым деревом высоким.

Солнышко снежинкой алой

Мне покалывает щёки.

На заборе-частоколе

Чудо-холст – парчовый иней.

И заснеженное поле

Розовым цветёт и синим.

С куполов небес берёза

Потянула чуткий лучик,

Звонким языком мороза

Тронув колокол плакучий.

Светлым тоном, чистым ладом

Осыпают звуки душу…

Никуда спешить не надо,

Замерев, смотри и слушай.

Суета от веку лжива,

До покоя – не домчаться.

Лучше с вёдрами большими

Каждый день ходить за счастьем

Меж сугробов по дорожке…

Там, совсем по-человечьи

Грея берегов ладошки,

Полыньёю дышит речка.





* * *

Знаешь, отчего светлеют дали?

Зреет в них весеннее веселье.

Скоро зацелует – до проталин –

Солнышко заснеженную землю.

-

Я прошу тебя: представь попробуй

Звонкие весенние аллейки.

Мы идём с тобой – а из сугробов

Прорастают синие скамейки.

-

Снег и солнце! Света – много-много!

Заставляет свет глаза прищурить.

Испугался старый дом за окна,

Прикрывает пятернёй сосулек…

-

Не гляди ты так на двор заснеженный,

Лету щедрым быть, коль много снега.

А весна на свете – неизбежность,

Так же, как любовь для человека.





     * * *

До чего же утро-то хорошее!

Синее бескрайнее раздолье.

Как большой телёнок новорожденный – 

Мокрое взъерошенное поле.

И на сосны, в небеса простёртые,

Ранней лаской первый луч струится.

Дрогнули смолы живинки жёлтые,

Вспыхнули росинки на ресницах.

Слышно ранней птицы щебетание,

Но покой покуда не нарушен.

Только семенят по делу раннему

Краем поля блёклые старушки.

Вам бы отдыхать, а вы всё странствуете,

Надо же в такую рань проснуться!

Подойдут, а я скажу им: «Здравствуйте!»,

И они в ответ мне улыбнутся.

Золотой поток скользит по зелени,

Протекает в сумерки под кроны.

Люди щедро нежностью засеяны,

Их бы только добрым словом тронуть! 





Морошка

-

Капельки солнца в зелёных ладошках.

Капельки света.

Жёлтые россыпи ягод морошки –

Щедрое лето.

-

Над головой комариная стая

Тучею вьётся.

Я не спасаюсь.

Я запасаю на зиму солнце.

-

Крошка-морошка… Ягодка эта –

Солнечный дар нам.

Светятся с блюдца капельки лета

Ночью полярной.





Грустника

-

Густо рассыпаны алые бусины.

Вот и созрела ты, ягода поздняя.

Самая вкусная, самая грустная,

Самая-самая – родом из осени.

-

Лето, прощай! А казалось – не кончится.

Горстками черпаю ягоды эти.

Сладко! И всё же нельзя не поморщиться,

Не пожалеть о промчавшемся лете.

-

Полнится небо печальными криками,

Жалость глаза мои переполняет.

Я называю бруснику – грустникою,

Пусть меня все без конца поправляют.

-

Выйду из леса я с полной корзинкою

И повезу в своё многоэтажие

Сладость с кислинкою, радость с грустинкою –

И… что-то большее. Нужное. Важное.





Пушкину

-

Речка Чёрная в белых тонула снегах,

Небо серое сеяло пасмурный свет.

Шаг навстречу Судьбе, пистолеты в руках…

Приготовьтесь, сейчас Вы умрёте, Поэт!

-

Пусть России вовеки не выплакать Вас,

Но в трагедии правда великая есть…

Приготовьтесь, Поэт, Вы умрёте сейчас.

Вы умрёте сейчас за Любовь и за Честь!

-

Взгляд в Бессмертие гордо несёт голова.

В чистом, праведном пламени – дерзость и риск.

Вы умрёте, Поэт, но завидую Вам,

Доказавшему – Совесть  дороже, чем Жизнь!

-

Да хранит Вас в покое заоблачный свет.

Я прошу: не глядите в мои времена.

Вы посмертно умрёте от горя, Поэт.

Здесь без власти – народ, здесь без гимна – Страна.

-

Здесь так трудно остывшую Веру согреть,

Здесь в безлюбых сердцах холодна пустота…

Я не смерти боюсь, я боюсь умереть

Ни за что ни про что, умереть – просто так!

-

Пусть в Кремлёвских курантах, на Русских часах,

Вызревает страны очистительный час.

Позовёт меня звон, отпевающий страх,

Умирать – за Любовь, за Россию, за Вас!





* * *

– Больно!

Это меня от корней

Отрезают пилою хрипатою.

– Больно! 

Дерево веры моей

Зашумело, качнулось и падает.

– Ой, родные!

Но в горле слеза

Гасит возглас.

И слышится:

«Выродки!»

Там, где раньше стояли леса,

Нынче только обрубки да вырубки.

-

Мать-природа… Поруганный труп…

Боже, лучше не видеть мне бы,

Как насилуют тысячи труб

Воду, землю, леса и небо!

-

Как исправишь теперь? Как вернёшь?

Больно! Больно!.. И души кровим мы,

Обдирая присохшую ложь

Уверений, что всё поправимо.

-

Остаётся нагая беда,

Остаётся виновность убийцы…

Если это уже никогда

Не исправится – пусть не простится.





НА ЗЕМЛЕ, ГДЕ КОНЧАЕТСЯ ВСЁ

1

Ощутив неизбежность беды,

Предвещая погибельный срок,

Сквозь пустыню людской глухоты

Продирался хрипящий пророк:

-

«Скоро здесь будет нечего есть,

Вымрет разум и совесть умрёт.

И, отравленный голодом, здесь

Человек человека пожрёт».

-

Остывая в глухой пустоте,

Стон последний истёк из груди…

Но никто замечать не хотел,

Что земля больше хлеб не родит.

-

Но никто не хотел замечать

Мёртвый лес над агонией вод…

Но никто не хотел отвечать

И спасать обречённый народ.

2

Словно нерв, обретающий боль,

Стонет ночь, потерявшая сон.

Рассыпается звёздная соль

Над землёй, где  кончается всё.

-

Над землёй, где кончается всё,

Стынет облако гибнущих вер,

Из земли, где кончается всё,

Смотрит в нас огнедышащий зверь.

-

Наша плоть скоро станет золой.

Нет, никто здесь не будет спасён!

И парит кто-то чёрный и злой

Над землёй, где кончается всё.

-

Стонет ночь, потерявшая сон,

Сто кошмаров бушуют во мне…

На земле, где кончается всё,

Тяжело умирать вместе с ней.





СКАЗАНИЕ О СТА ШЕСТНАДЦАТИ МУЧЕНИКАХ 

-

 Поэма 

 1

Мне полюбилось Печенгой дышать,

Сплетая речь свою с речною речью...

Здесь тянется к бессмертию душа,

Средь суеты забывшая о вечном.

-

Что свято – то не может постареть.

Молитвословно мне нашепчут воды,

Как Трифон, просветитель лопарей,

Прославился в делах богоугодных.

-

Печенгский монастырь... Смотрю с тоской:

Какая дряхлость, обветшалость, хилость...

Восставший из немилости людской,

Ты сам собой являешь Божью милость.

-

Святое место Мурманской земли!

Прости нас, грешных, за твою убогость,

За скупость человеческой любви,

За скудость веры в Родину и в Бога!

-

Горит закат, стекая свысока

В теченье вод, чтоб стать теченьем века.

Над сопкою двуглавой – облака...

И облако одно – белее снега.

-

Не облако! Но – стая лебедей!

Не лебеди, но – души убиенных...

Всё отгорит, но в памяти людей

Нетленное останется нетленным. 

2

Стяжатели молитвы и труда,

Носители духовности России,

Они пришли за Трифоном сюда,

Подвластны Божьей воле – высшей силе.

-

Был свят порыв и помысли чисты,

Царя, народ и государство славя,

Взрастал и креп Печенгский монастырь –

Рубеж страны. Твердыня Православья.

-

И слава простиралась – велика,

Ведь сильному не надо и сражаться...

В ту пору к монастырским берегам

Боялись иноземцы приближаться.

-

Кому грозить? Он был грозою сам –

Монахов собиратель седоглавый...

Но время шло. И Трифон угасал.

А с ним – монастыря былая слава.

-

Дано святым в грядущее глядеть,

И прослезившись, у порога гроба

Всей братии  мучительную смерть

Предрек с последним вздохом преподобный.

3

... Пророчество сбылось. Пришли враги

И вторглись в храм, нарушив мир молитвы.

Ни возгласом, ни манием руки

Никто не положил начала битвы.

-

Величье Духа не объять уму.

Всё сразу меркнет – доводы, слова ли.

И гложет червь сомненья: почему

Себя спокойно смерти отдавали?

-

Ведь Александр Невский бил врага,

И били их Ослябя с Пересветом...

-

В былую жизнь, в минувшие века

Я продирался. Вспять. Из лета – в лето.

И вдруг – прозрел. И мысль меня прожгла:

Быть жертвой – подвиг духа в высшей мере.

Пусть хоть убьют – будь добрым среди зла!

Пусть растерзают – верь среди безверья!

4

... Струилась кровь – красна и горяча,

Живого мяса дёргались лохмотья.

– Где золото?

– Где жемчуг?

– Отвечай!

И свейский меч купался в русской плоти.

-

Одних страдальцев разрубали вдоль.

Другим крошили с хрустом руки, ноги...

И возопил монах сквозь кровь и боль:

«Не в силе русский Бог, но сила – в Боге!

Коли меня! Терзай! Руби меня!

Но покорить Россию – невозможно!

Сокровищ веры силой не отнять!

Мечом не завоюешь Царства Божья!»

-

Последний стон...

-

Средь жуткой тишины

Вдруг замерли враги, зрачки расширив.

Те, кто живыми были им страшны,

Ещё сильней посмертно их страшили.

-

И так, оторопев, утратив речь,

Они стояли долго без движенья.

Пока не прохрипел их конунг: «Сжечь!

И русский храм, и русское селенье!» 

5

... И стеклянели мёртвые глаза,

Гнетя сквозь пламя уходящих  спины.

И тяжкий грех тянул убийц назад.

И ветер взвыл, и затряслись трясины...

-

Брели враги, угрюмо говоря:

«Деля на всех, придётся бить на части

Серебряную утварь алтаря

И золочёный кубок для причастья».

-

Косматый свей, кривя в усмешке рот,

Взревел:

«А мне испить из злата – любо!»

Он черпал из ручьёв, озёр, болот...

Но наполнялся русской кровью кубок.

-

А в спины им глазами мертвеца

Глядела смерть, выстуживая души.

И ужас переполнил их глаза.

И сбил с пути. И свёл с ума их ужас...

6

Смешался пепел храма с пеплом тел.

Всё стало тленом, чтоб взойти из тлена.

Предали – с Богом – те, кто уцелел,

Земле сырой останки убиенных.

-

Крылато по земле скользнула тень.

И люди, глядя в небо, увидали,

Как сто шестнадцать белых лебедей

Над сопкою двуглавою взлетали. 

-

 .... Дрожит роса, как слёзы на траве.

Печальный монастырь на горьком прахе...

Их было сто шестнадцать человек:

Работники, послушники, монахи...

-

Деревья.  Травы. Облака в воде.

Всё станет тленом. Всё взойдет из тлена!

Я слышу кличи белых лебедей!

Я знаю – это душ убиенных.

-

А за рекой – двуглавая скала

Простёрлась широко и величаво,

Подобием российского орла,

Хранителя величия державы.

-

-

Эпилог

-

За Печенгой-рекой печальный вид.

Переминаюсь, словно виноватый:

Мемориальный памятник Солдату

Который год некрашенный стоит.

-

А по другую сторону дороги

Церквушечка – Печенгский монастырь...

Прокляв марксизм, задумались о Боге.

А в душах – ни Креста и ни звезды.

-

Ни памяти, ни славы, ни бесславья...

Всё близится к какому-то концу.

Там – памятник советскому бойцу.

Здесь – памятное место Православья.

-

Я – русский! Мне судьбу не поменять!

Душа моя разорвана дорогой

На то, что, поминая, – не хранят.

И то, что вспомнить, позабыв, не могут.

-

Не уберечь в разорванной душе

Ни образы, ни имена, ни были...

У нас на память денег нет – уже,

На веру  мы – ещё – не накопили.

-

Мы забываем предков имена.

Мы – памяти своей самоубийцы!

Как запретить усопших поминать?

А просто – надо отучить молиться. 

-

 Беспамятство души... Духовный мрак.

Народ – без рода... Рвётся там, где тонко!

Ведь только тело убивает враг,

А душу могут отмолить потомки!

-

У нас, в краю страдающих берёз,

Смешно рыдать и радоваться грустно.

Здесь вся земля горька от русских слёз,

И пота, и молитв, и крови русской.

-

Мне мир – не мил! Мне белый свет – не бел!

Живём, плодя беспамятных незнаек!

Ведь наши дети знают – о себе! –

Лишь из заморских Соросовских баек.

-

Что памятник, когда в душе – пустырь.

Всё станет прахом, порастёт травою.

О, Господи!..

Крещусь на монастырь.

Безверье – смерть!

А для живых – живое!





* *

В небе серо, в небе грустно.

Луг пожух, и лес испуган.

Плачут лебеди да гуси

И текут по небу к югу. 

-

Птицы плачут – сердцу больно,

Оттого ль за острым клином

Побежал мужик по полю

От хибары, от скотины. 

-

От жены, трудом согбенной,

От детей, вослед кричащих,

От скирды гнилого сена...

Он хотел взлететь над чащей. 

-

Он хотел обняться с высью,

Он хотел расстаться с пашней,

Он хотел взлететь над жизнью,

Над собой – смешным и страшным. 

-

И вонзал он в небо руки

С криком – чуть не журавлиным,

И ветвились в сладкой муке

Струны жил на шее длинной. 

-

«Улечу!» – и с этой верой

Он бежал, взлетая в волю...

И упал комочком серым

На краю родного поля. 

-

Подошла жена родная,

Голову взяла в ладони:

– Ты куда бежал?

– Не знаю.

– Ты чего хотел?

– Не помню.





ПОСАДИТЕ В ТЮРЬМУ СЕРДЮКОВА!

Господин Президент, право слово,
Над народом нельзя издеваться.
Посадите в тюрьму Сердюкова
И Васильеву – лет на пятнадцать.

Полетели с коррупции перья!
Покоряются праведной силе!..
Может, мы б в эти речи поверили,
Если б не Сердюков да Васильева.

По домам губернаторов шарят,
Выгребают валюты – вагоны...
Сердюкова с подругой – на нары,
Вот тогда мы поверим в законы.

Тянут дело – ни шатко, ни валко...
Президент, Ваша совесть жива? Нет?
Сердюков разъезжает с мигалкой,
А Васильева клипы снимает.

Надо всё – на законной основе?
Но не долго ли следствие длится?
На делянку пора Сердюкову,
А Васильевой – шить рукавицы.

Президент! Обращаюсь к Вам снова!
По делам надо всякого мерить.
Посадите в тюрьму Сердюкова,
Людям хочется в Путина верить.

Президент! Надо жить по закону!
Не сорите пустыми словами!
Сердюкова с Васильевой – в зону!
И народ всей душой будет с Вами.

Мы за всё отпустили грехи Вам,
И ошибок былого – не видим.
Мы – горою за Вас после Крыма...
Сердюкова с мадам – посадите!

Мы – народ! Мы поднимем Россию!
Мы добудем Донбассу свободу!
Неужель Сердюков и Васильева
Вам дороже, чем вера народа?




* * *

Я за речку пойду... Там кончается город деревнею.
Я за речку пойду. Там всегда хорошо, за рекой.
Я пройду по деревне к поморскому кладбищу древнему,
Там, над мысом, свиваются ветры – лесной и морской.

Ах, какая погода сегодня на счастье мне выдалась!
Нет синей этой сини! И зелени нет зеленей!
Я пройду вдоль семейных оград и слегка позавидую.
Мне свои не объехать по нашей огромной стране.

Там, глаза распахнув, буду пить беломорское небо я
И почувствую вечность нутром, как незримую связь
От далёких времён, когда нас на Земле ещё не было,
До далёких времён, когда мир позабудет о нас.

На фундаменте церкви, что кто-то когда-то здесь выстроил
Для потомков своих и которую правнук сносил,
Тихий шум разнотравья... Но край этот горестный выстоял
Не крестами церквей, так крестами поморских могил.

Все мы, все мы привыкли надежду под сердцем вынашивать
На родные места, что помогут осилить беду…
Если станет мне тяжко, приеду в свою Кандалакшу я
И за речку пойду. И за речку… за речку пойду…





КОВДА

Игумену Аристарху 

Шёл дождь. Ботинки хлюпали водой.
А я – одет совсем не по погоде,
Бродил, отогреваясь красотой,
По древнему селу – поморской Ковде.
Я был пленён. Точнее – влит звеном
В цепь вечного согласия и счастья,
Где всё, что есть, – тому подчинено,
Чему и я безропотно подвластен.
Аукалось родство окрестных мест,
Я ощутил знакомыми до боли
И крест над храмом, и поклонный крест,
И крест над обновлённой колокольней.
И кованые ковдские кресты,
Могучие, как те, кто жил здесь прежде…
И чаек крик, и лодки у воды,
И этот дождь, стекавший по одежде.
В лицо хлестали мокрые кусты,
Но я уже не разбирал дорогу…
Я понял – мы ушли из красоты,
Для нас однажды сотворённой Богом.
Мы строим Вавилоны, вновь и вновь
Теряя рай. Довольствуемся адом,
Бетонных обитатели кубов
И чёрных почитатели квадратов.
А красота сквозь слёзы смотрит вслед,
Не веря в то, что брошена навеки,
Родителя всего на всей земле
Пытаясь видеть в каждом человеке.




     * * * 

Пахло в её избе хлебом и ладаном, 
Медная длань проползла 
по лицу бледному. 
С белых волос пёрышко вниз падало. 
Медленно. 
Медленно… 
Ликам икон пела псалмы женщина, 
Время текло голосу в лад – плавное. 
Тестом, 
с края стола свешивающимся, 
Воска слезой, 
выплавленной пламенем. 
 
Медленно-медленно пола 
коснулась коленями, 
Длилось и длилось мгновенье 
поклона последнего… 
Малая малость 
уже оставалась времени 
И потому и для неё 
текло оно – медленно. 
 
Внук заглянул в окно 
с улицы – надо же! –
Запечатлелось краткое, заоконное: 
Как перед смертью 
встала с лежанки бабушка 
И повалилась со стоном перед иконами.




НЕПОСТРОЕННЫЙ ХРАМ
 
Сопка простёрлась двуглавым орлом над дорогою,
Древние камни внимают протяжным ветрам.
В речку со склона взглянула церквушка убогая
И несказанно прекрасный увидела храм.
Храм отразился в реке небывалою небылью,
Светлой мечтой о великой счастливой стране,
Словно сквозь грёзы привиделось то, чего не было,
Словно сквозь слёзы пригрезилось то, чего нет.
Люди, придите, взгляните, родные, хорошие!
Видите, там, среди серых бесстрастных камней
То ли разбившийся храм безвозвратного прошлого,
То ли несбывшийся храм наших нынешних дней.
Люди, очнитесь! Проснитесь, селенья окрестные!
Люди, спуститесь к реке, чтоб на чудо глядеть!
Чёрные зданья торчат над безвидною местностью,
Тёмные тени молчат, не спускаясь к реке.
Осень рыданья несёт над холмами и топями
И наполняет дождливой слезой облака.
В небо глядит из реки нерождённый утопленник,
Песню непетую в море уносит река.
Люди, придите, нельзя не жалеть об утраченном!
Люди, взгляните, задумайтесь, что впереди!..
Дух преподобного Трифона ангелом плачущим,
Нас осеняя, над грешной землёю летит.
Единосущная и Нераздельная Троица,
Нашу страну и народы её пожалей.
Господи, силы нам дай, чтоб молиться и строиться!
Храм, отражённый в реке, сотвори на земле!




* * *

Седыми мхами редколесья
На взгорье вышел я устало
И обомлел  на этом месте
Чего-то остро не хватало.

Завяли выцветшие дали,
И я почувствовал спиною:
Сгорало солнце, опадая,
Листом осенним, там, за мною.

И тень моя на взгорье голом
Вдруг начала расти, ветвиться,
И стал слышнее ветра голос,
И на плечо мне села птица.

Я до себя хотел дотронуться,
Но выгнулся в скрипучем стоне,
И лист, напоминаньем солнца,
Скатился с ветки, как с ладони.

Горячий лист катился по небу,
Горел ожог заката ало…
И стало больно мне. Я понял:
Здесь прежде дерево стояло.




СМЕРТЬ КАЖДОМУ ГОТОВИТ ПЬЕДЕСТАЛ

Смерть каждому готовит пьедестал: 
Кому  повыше, а кому  пониже... 
Но вижу я, что лучше мир не стал, 
А значит, не был миром я услышан. 

Мне срок уже остался небольшой, 
И скоро час пробьёт  за всё ответить. 
Те строчки, что я выстрадал душой, 
Не дали счастья ни жене, ни детям. 

Ни матери, ни Родине моей 
Я не помог и не утешил боли... 
Народ внимал певцам иных кровей, 
А не стихам о горькой русской доле. 

Да будет надпись, как итог судьбе, 
Над местом тем, где буду упокоен: 
«Я памятника не воздвиг себе, 
Поскольку не был я его достоин». 

Но только, покорённые врагу 
В грядущем  не вините, как поэта. 
И к надписи добавьте лишь строку, 
Что я кричал, кричал, кричал об этом!




* * * 

О, русская душа! Она – причина 
Тому, что и за праздничным столом 
Вдруг кто-то запоёт с такой кручиной, 
Что всё веселье вдруг идёт на слом. 
И, головы вдавив между плечами, 
Играют желваками мужики, 
И в никуда, преграды не встречая, 
Плывут из лиц их мутные белки. 
Душа, душа – источник непокоя! 
Бей – не убьешь, но тронь – и заболит. 
И кто-то заблестит слезой скупою, 
А кто-то вдруг расплачется навзрыд. 
Так осенью на траурные воды 
С ветвей стекают листья горьких ив. 
Народ есть отражение природы, 
И потому – в печали молчалив. 
Но глянь сквозь рощу – кисть рябины дальней 
Покажется прикусом на губе, 
И звук с болота – сдавленным рыданьем 
О чьей-нибудь раздавленной судьбе. 
Молитвой скорбной размыкает ветер 
Холодные небесные уста. 
И каждая гора в Голгофы метит, 
Высматривая нового Христа. 
Известен мне исход такой печали! 
Когда в себя глядятся изнутри, 
То в тягостном отчаянном молчанье 
Рождается невыразимый крик... 
Так над природой и над нами всеми 
Начертано безжалостной судьбой, 
Что всё: и скорбь, и дума, и веселье – 
Исходит в сумасшествие и боль. 
Россия! Ширь и глубь – неодолимы. 
Я жив тобой, но я в тебе тону. 
Никто в стране людей необъяснимых 
Не может объяснить свою страну. 
Где безысходность рвёт сердца на части, 
Но сладко этой горечью дышать... 
А может быть, по-русски – это счастье, 
Когда болит и мается душа.




* * *

Когда б они меня убили сразу,
Когда б я не впадал в надежды прелесть...
Я понимал, что должен быть наказан,
Но, всё-таки мне очень жить хотелось.
Меня секли кнутом, сорвав одежду,
Потом ломали пальцы с жутким хрустом.
Но робкая цвела в душе надежда:
«Раз мучают – наверное отпустят...».
И на спине мне кто-то что-то резал,
И тяжкою дубиной били под дых,
И грудь мою калёным жгли железом
И требовали: «Кайся, грешник подлый!»
Но я уже не мог кричать и плакать,
И новым мукам не внимало тело.
Я даже вдруг от боли и от страха
Забыл свой грех. Мне только жить хотелось.
И едкий пот сливался со слезами,
Мешая разглядеть родной народ мой...
Тогда они устало камни взяли,
И замерли вокруг стеною плотной.
Глядели зло, играя желваками...
Я закричал, вложив в слова надежду:
«Кто вовсе без греха? Швырните камень!»
И был убит.
Я жил среди безгрешных.