* * *
Сказал рассудку вопреки,
Не помышляя об удаче.
Там, по ту сторону строки,
Не так, как здесь, там всё иначе.
-
Там – несгоревшие дрова,
Хоть тень от дыма – на сугробе.
Там и жена моя жива,
Которая теперь во гробе.
-
Не вздрагивай.
Не прекословь,
Жизнь не приестся, не насытит.
Там, по ту сторону, любовь.
И жалок всё-таки эпитет.
-
Вчера цвели твои жарки –
Они в гербарии сегодня.
Но по ту сторону строки –
Господня воля.
Да, Господня.
* * *
Жил на выселках я у шестого ставка,
Где построил совхоз лесопилку.
Говорила хозяйка: «Жарища яка!
Помяну я, прости меня Бог, Василька…»
И в стакан наливала горилку.
-
Террикон загорался: то солнечный диск
Падал прямо в Скворчиную Балку.
Наконец прекращался за окнами визг.
Говорила хозяйка: «Напиться бы вдрызг
Да взорвать эту вдовью хибарку!..
-
По ночам мне кричат мои тридцать годков
Про отбойный его молоточек.
Сколько в шахте засыпало тех Васильков!
Нарожала б ему двух чернявых сынков,
А за ними – двух беленьких дочек…
-
Да не прячь от меня ты сегодня ножи.
Хватит в книжках мудрёных копаться.
Ведь глаза твои, хлопчик, – ну чисто стрижи.
Так пойдём на ставок. Сарафан сторожи.
До утра буду голой купаться!»
* * *
О.Г.
Нет домов в Вишнёвом переулке –
Лишь глубокий голубой просвет.
Это точно так же, как в шкатулке
Нету писем и записок нет.
-
Только где-то детский голос слышен –
Может, за оврагами, внизу.
И варенье варится из вишен.
Где – не знаю. В золотом тазу.
-
Разве ж не топились эти печи,
Не спалось в берёзовом дыму?
Мы с тобой поставим в храме свечи,
А за что – не скажем никому.
ПО ПУТИ В СОЦГОРОДОК
-
Вот ветер был за Джезказганом!
Мы с мамой шли в соцгородок.
И в этом воздухе стеклянном
Уже я двигаться не мог.
-
И вьюга мне глаза колола
И люто била по ногам.
А в это время наша школа
В тепле читала по слогам.
-
Я стал почти что как ледышка.
Вокруг синё. Хоть волком вой.
И вдруг я вижу: рядом – вышка,
На ней – в тулупе часовой.
-
Он закричал: «А ну, отрава!
Погибель ищешь пацану?
С дороги повертай направо.
Давай скорей, не то пальну!»
-
И тут раздался голос зека:
«Ведь там сугробы, душегуб!»
У пожилого человека
Чернели корки вместо губ.
-
Стоял он около подвала.
И свирепел собачий лай.
А мама до смерти устала.
«Стреляй! – сказала. – Ну, стреляй!»
ЯМЩИЦКАЯ СЛОБОДА
-
Был снег и ноздреват, и плотен.
Вся слобода – и «Ну!» и «Тпру!»
Из продымлённых подворотен
Возки взлетали поутру.
Заря врасплох их не застала.
Не таял иней на узде.
Ещё Рогожская застава
Свет зажигала не везде.
Ямщик, постой, и я с тобою.
Я воду подносил коню.
Тут все – живущие гоньбою.
Так ведь и я себя гоню.
Возле коровинского дома,
Где тени трёх богатырей,
Удары дворницкого лома
И пар горячий из ноздрей.
И выплеснутые остатки
Из протрезвевших полпивных.
Со мною все мои манатки –
И нет давным-давно иных.
Я выкарабкался и вылез
И в сено рухнул на возок.
А у посудомойки вырез
Был вместе с крестиком глубок.
Владимирку мы поутюжим,
И глянут арестанты вслед
Всё с тем же конвоиром дюжим.
Ну что ж, другой дороги нет.
* * *
У речушки, у холма, у стога,
У последней на земле версты
Я благодарю сегодня Бога
За преодоленье немоты.
-
И за тайну древнего кургана,
И за то, что вспенена Угра,
И за Откровенье Иоанна,
И за два послания Петра.
* * *
Совок с метлой стоят в углу.
Намокла под дождём фанера.
Вот ходит голубь по столу
В кафе заброшенного сквера.
-
Стакан с окурками на дне,
Где истину искать не надо
И где, отчётливо вполне,
Мазок оставила помада.
-
Что это? Сцена из кино,
С ума сводившего когда-то?
Да нет.
Я жду тебя давно
Здесь, где часы без циферблата.
КОЛПАЧНЫЙ ПЕРЕУЛОК
-
Тут был трактир.
Тут – дверь с подковкой.
Тут гужевались кучера.
Между Покровкой и Хохловкой
Мы жили тут ещё вчера.
-
Вчера ли, ну, позавчера ли –
Бог весть. Не всё ли вам равно.
Копейки лишней не содрали –
И боязно ведь, и грешно.
-
Выплясывали мы кадрипи
На Пасху и на Рождество!
Хоть нас за шапки материли,
Да не прибили никого.
-
Из-за чего мы угорели,
В сугробы спьяну забрели?
Нас околпачили апрели,
Зато отпели феврали.
-
Такого нету в ваших книжках,
Но загляните в образа
В церковке старой на Кулишках,
Где Трёх Спасителей слеза.
* * *
Ангеле святый, твою поруку,
Твои крылья ощущаю въявь.
Укрепи мою худую руку
И на путь спасения наставь.
-
На земле держусь я что есть мочи,
На земле, боготворящей высь.
Ты прости мне дни мои и ночи,
За меня ко Господу молись.
ВЕЛИКИЙ ПЯТОК
-
Воробышкам зёрнышек бросив,
«Снимаем?» – спросил Никодим.
И, перекрестившись, Иосиф
К распятью поднялся за ним.
-
«Ты знаешь, за что нам молиться?»
«Да что ж я глупее камней?»
Великий Пяток. Плащаница.
И тело Спасителя в ней.
-
То были не лица, а лики.
Солдаты забыли латынь.
Засохла на кончике пики
Кровь нашего Бога. Аминь.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
ВЕРБНОЕ
-
Воскресенье Вербное.
Снег сошёл с могил.
Знаю слово верное
И не разлюбил.
-
Головокружение.
Потеплело вдруг.
Храм Преображения.
Венчики вокруг.
-
Дело перед Пасхою.
Там – отец. Там – брат.
Пахнет свежей краскою
Множество оград.
-
Чья-то жизнь короткая
Обожжёт огнём.
Вот и стопка с водкою
И стакан с вином.
-
На скамье истерзанной –
Свежий огурец,
Чёрный хлеб нарезанный,
Солнце и скворец.
Меланья Семёновна
-
Пришла ты в апреле восьмого числа.
Ты нас разыскала, согрела, спасла.
Икону Царицы Небесной внесла
в домишко, недавней бомбёжкой помятый.
Сказала: «Сынок, не грызи карандаш.
Поправишься ты и экзамены сдашь».
И я за тобой повторял Отче наш.
Конечно, ты помнишь. Весна. Сорок пятый.
При чём же тут годы? При чём твой погост?
Меланья Семёновна, кончился пост.
У нас впереди Николаевский мост.
Китайских фонариков звёздочки всюду.
Они – продолженье пасхальных свечей.
Кончается ночь. Аромат куличей.
Чей взгляд у тебя? Догадаться бы – чей.
И первая зелень, подобная чуду.
Чей взгляд у тебя? Но не задан вопрос.
Я всё-таки выжил и всё же подрос.
Меланья Семёновна, слышишь? «Христос
воскресе!» И новая радость ответа.
И вот Николаевский мост позади.
Цветастая шаль у тебя на груди.
«Стучись хорошенько да всех разбуди».
Ещё не светает, но сколько же света!
ПОСЛЕ ВОЗНЕСЕНЬЯ
-
Хоть была Голгофа наяву,
Утром Ты пришёл ко Мне нежданно.
Я не одинока. Я живу,
Как велел Ты, в доме Иоанна.
Чей-то ослик около крыльца.
Улицы обыденные звуки.
Не забуду Твоего лица
И гримасу нестерпимой муки.
И следы Я помню от гвоздей.
Я Твои поцеловала ноги.
Я решила быть среди людей,
Выбрала, Сынок, Твои дороги.
Ходят к нам Твои ученики,
Просят у Меня благословенья.
Ты не осуждай Моей тоски
Ныне, в годовщину Воскресенья.
Если ночью не смыкаю глаз,
Я с Тобой. Меня Ты не оставишь.
И в Сионской горнице для нас
Ты опять Свое бессмертье явишь.
Тянутся томительные дни.
Знает мир: пуста Твоя могила.
Ну, а тех, кто требовал: «Распни!»,
Я и пожалела и простила.
ПОСЛЕДНЯЯ ПАСХА
-
Спускались они с Елеонской горы.
Встречал их народ, покидая дворы.
Встречали их визги и смех детворы.
Он ехал на ослике в чьей-то одежде.
Но даже и в ней узнавали Христа.
И кланялись люди Ему неспроста,
Особо радушные после поста.
Всё было не так. И всё было, как прежде.
Один только Он понимал – почему.
И люди дарили одежды Ему.
«Учитель, мы верим Тебе одному».
И ветки бросали они на дорогу.
Хотелось им слова Его и чудес,
Хотелось, чтоб Он не погиб, не исчез.
И вдруг Он почувствовал близость небес,
Доступную лишь милосердному Богу.
Чертили орланы над ними круги.
А люди просили Его: «Помоги!»
И были они фарисеям враги.
Тогда фарисеи Ему и сказали:
«Откуда Ты взял Своих учеников?
Народ они мутят. Народ бестолков.
Вели же молчать им во веки веков.
Не жди, Иисус, чтоб и их наказали».
И так Он ответил: «Нельзя им молчать.
Нельзя наложить на уста их печать.
Нельзя, говорю вам. Иначе кричать
Начнут даже эти холодные камни.
Не требуйте. Я говорю вам: нельзя.
Живёте вы в страхе, друг друга грызя.
И знают Мои, а не ваши друзья:
Открыты Мне души, открыты века Мне».
А ветер пасхальный свежей и свежей.
И вступит Он в храм. И прогонит взашей
Оттуда менял, ловкачей, торгашей
И даст голубям наконец-то свободу.
И будет улыбка Иуды хитра.
И что-то прочтёт Он во взгляде Петра.
…Но как же смеялась, визжа, детвора…
И грустно поднимет глаза к небосводу.
* * *
У Верхнего Алопова сверну,
И сразу – вниз, к стогам намокшим, к Жиздре,
Чтобы припомнить давнюю вину.
Вины всё больше – и всё меньше жизни.
И облака в речушке по утрам
Плывут подобно оглушённым рыбам.
А вон – обрыв, и над обрывом – храм.
И снова – храм, и снова – над обрывом.
Их два креста – для неба и реки,
В которой гаснет медленно лампада.
Кто строил их, знал про мои грехи,
А больше никому и знать не надо.
ВОСПОМИНАНИЕ О 16 МАРТА
А на что рассчитывать ты мог?
Почки на кустах набухли снова.
Над рыбокоптильнею дымок –
Чуть повыше запаха спиртного.
Может, ты увидел вдалеке
Чёрный блеск запиленной пластинки
И себя – уже в другом дымке,
В слове, горьковатом, как поминки.
Мотовозик гроб кому-то вёз.
Мостовая вдрызг была разбита.
А на ней – и лужи, и навоз,
И ещё кусочки антрацита.
Ты каких подарков ждёшь, малыш?
Разве март – не о тебе забота?
Что же ты, растерянный, стоишь
У ворот стекольного завода?
Рядом – кучи битого стекла.
Это сшибки света, радуг сшибки.
Это жизнь тебя подстерегла –
Что с того, что, может, по ошибке.
* * *
Всё думаю, всё думаю, всё думаю,
Как мне поменьше думать о тебе.
Светлана Кузнецова
А в шестидесятых было так…
Я не плачу, я смеюсь – дурак.
В восемнадцать двадцать улетаю.
Вслух твои «Проталины» читаю.
Не взлетел, а в облаках витаю.
Ведь не на год расстаёмся. Мрак.
Мы с тобой во Внукове сидим,
Где не поощряется интим.
Мне б завыть. Но я всё это скрою.
Я игрок, и я живу игрою!
Не пересечётся твой Витим
С вышедшей из берегов Курою.
Буду проклинать я в Тианети
Через пару дней мгновенья эти.
Тианети – вечности причал.
Там меня обступят ночью горы.
Ничего не стоят разговоры.
Ничего. Уж лучше бы молчал.
Девочка, ты женщина и гений.
Вот он, плен твоих стихотворений.
Я не прав. Тебе не до забав.
В самой страшной тишине обвала
Ты мне даже смертью доказала –
Даже смертью, как я был не прав.
СЕРАФИМ САРОВСКИЙ
Во дворцах и в избах лесом пахли ёлки.
Шёл проспектом Невским барин в треуголке.
Спал ямщик, подвыпив и забыв про вожжи.
Серафим молился: «Помози ми, Боже!»
В церковке больничной рядом с ним старушки
Медные монеты опускали в кружки.
Сельские мальчишки оседлали санки.
Новый год встречали песнями крестьянки.
А разбойник плачет. Да ещё как плачет.
Голову в ладонях заскорузлых прячет.
Топором ударил старца он давно ли.
Сам и помирает от великой боли.
Не было в той келье клада-захорона.
Несколько картошин и одна икона.
…В церковке больничной служат литургию.
Серафим Саровский видит всю Россию.
Видит всю Россию. Силы убывают.
Силы убывают. Люди убивают.
Вот уже у старца поникают плечи.
Но ко всем иконам он поставил свечи.
Своего убийцу Серафим не бросит:
У Христа с поклоном милосердья просит,
Чтобы завтра в келье и уснуть навеки,
Видя след пожара в этом человеке,
Чтоб уснуть на Книге, здесь, на аналое,
В день, открытый снегу и смолистой хвое.