Русская поэзия | Владимир Соколов

Рощу и поле дождём замутило.

Помню, какая тоска охватила

От усложненного эхом гудка,

Словно из юности, издалека.

Несостоявшееся навалилось,

Дробью колёсною заколотилось.

Что ж мы настолько зависим от них,

Этих гудков бесконечно глухих.

Словно мы прожили жизнь по мотивам

Повести, сложенной локомотивом,

Шпалой и рельсом, железом и рвом,

А не созвездием и соловьём…

Что это, что это было и есть?

Это уже бесконечная весть,

Это дождя отшумевшего шорох

В листьях и память о тех, о которых…

Это закат на пруду и на вербе,

Это шампанское марки «ихъ штербе»,

Это случайный отъезд на века

Без проводницы и проводника.

1989

Хотел бы я долгие годы

На родине милой прожить,

Любить её светлые воды

И тёмные воды любить.

И степи, и всходы посева,

И лес, и наплывы в крови

Её соловьиного гнева,

Её журавлиной любви.

Но видно, во мне и железо

Сидит, как осколок в коре,

Коль, детище нежного леса,

Я льну и к Магнитной горе.

Хочу я любовью неустной

Служить им до крайнего дня,

Как звёздам, как девочке русой,

Которая возле меня.

Нет школ никаких. Только совесть,

Да кем-то завещанный дар,

Да жизнь, как любимая повесть,

В которой и холод и жар.

Я думаю, припоминая,

Как школила юность мою

Война и краюшка сырая

В любом всероссийском раю.

Учебников мы не сжигали,

Да и не сожжём никогда,

Ведь стекла у нас вышибали

Не мячики в эти года.

Но знаешь, зелёные даты

Я помню не хуже других.

Черёмуха... Май... Аттестаты.

Берёзы. Нет школ никаких...

ВЕНОК

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви...

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове

Возле одной из церквей.

Там не признал этой росстани

Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,

Не позабыв ничего,

Как удивительно в паузах

Воздух поёт за него.

Как он ликует божественно

Там, где у розовых верб

Тень твоя, милая женщина,

Нежно идёт на ущерб.

Истина не наказуема.

Ты указала межу.

Я ни о чём не скажу ему,

Я ни о чём не скажу.

Видишь, за облак барашковый,

Тая, заплыл наконец

Твой васильковый, ромашковый

Неповторимый венец.

МУРАВЕЙ

Извилист путь и долог.

Легко ли муравью

Сквозь тысячу иголок

Тащить одну свою?

А он, упрямец, тащит

Её тропой рябой

И, видимо, таращит

Глаза перед собой.

И думает, уставший

Под ношею своей,

Как скажет самый старший,

Мудрейший муравей.

«Тащил, собой рискуя,

А вот, поди ж ты, смог.

Хорошую какую

Иголку приволок».

Что сердце! Оно по мне

Не этот комок в обрубках –

А бабушкин дом в весне,

Где притолока в зарубках.

И девушка, как ничья,

Стоящая в отдаленье.

И снег, и его ручья

Мерцательное биенье...

Как я хочу, чтоб строчки эти

Забыли, что они слова,

А стали: небо, крыши, ветер,

Сырых бульваров дерева!

Чтоб из распахнутой страницы,

Как из открытого окна,

Раздался свет, запели птицы,

Дохнула жизни глубина.

Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек.

Я давно уже ангел, наверно.

Потому что, печалью томим,

Не прошу, чтоб меня легковерно

От земли, что так выглядит скверно,

Шестикрылый унёс серафим.

Пластинка должна быть хрипящей,

Заигранной... Должен быть сад,

В акациях так шелестящий,

Как лет восемнадцать назад.

Должны быть большие сирени –

Султаны, туманы, дымки.

Со станции из-за деревьев

Должны доноситься гудки.

И чья-то настольная книга

Должна трепетать на земле,

Как будто в предчувствии мига,

Что всё это канет во мгле.

На влажные планки ограды

Упав, золотые шары

Снопом намокают, не рады

Началу осенней поры.

– Ты любишь ли эту погоду,

Когда моросит, моросит

И жёлтое око на воду

Фонарь из-за веток косит?

– Люблю. Что, как в юности бредим,

Что дождиком пахнет пальто.

Люблю. Но уедем, уедем

Туда, где не знает никто.

И долго ещё у забора,

Где каплют секунды в ушат,

Обрывки того разговора,

Как листья, шуршат и шуршат.

Вдали от всех парнасов,

От мелочных сует

Со мной опять Некрасов

И Афанасий Фет.

Они со мной ночуют

В моём селе глухом.

Они меня врачуют

Классическим стихом.

Звучат, гоня химеры

Пустого баловства,

Прозрачные размеры,

Обычные слова.

И хорошо мне... В долах

Летит морозный пух.

Высокий лунный холод

Захватывает дух.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты меня не оставляешь,

Что ты лица не закрываешь,

Себя не прячешь ни за что.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты единственное чудо,

Что ты душа, а не причуда,

Что для кого-то ты ничто.

Спасибо, музыка, за то,

Чего и умным не подделать,

За то спасибо, что никто,

Не знает, что с тобой поделать.

Что-нибудь о России?

Стройках и молотьбе?..

Все у меня о России,

Даже когда о себе.

Я среди зелени сада

И среди засухи рос.

Мне непонятна отрада

Ваших бумажных берёз.

Видел я, как выбивалась

Волга из малых болот.

Слышал, как песня певалась

И собиралась в поход.

Что-нибудь о России,

Стройках и молотьбе?..

Все у меня о России,

Даже когда о тебе.

Паровик. Гудок его глухой.

Ночь. Платформа. Думы об одном.

Снег метался, тонкий и сухой,

Железнодорожным полотном.

Извивался в свете фонаря,

Шёл в порывах. Дрогнул паровик,

Белый дым, волнуясь и паря,

Снизу вверх окутал мост на миг.

Мост был выгнут через полотно.

Кто-то шёл по этому мосту.

Шёл незримо в клубах дыма, но

Сбоку луч вонзился в темноту.

И на дым летучий, на ничто

Пала человеческая тень.

Тень людская: кепка и пальто.

Дым качнулся, свет умчался в темь.

Паровик прогрохал под мостом,

Электричка встречная прошла.

И исчезла в воздухе пустом

Тень, что дымом поймана была.

Я не знал, что делать мне с тоской

О часах текучих... А кругом

Снег метался, тонкий и сухой,

Задыхался и бежал бегом.

Только я запомнил не его.

Свет и дым, и чью-то тень навек.

И не знал об этом ничего

Тот, мостом прошедший человек.