ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ

-

ветер тянет задумчиво с гор.

огонёчки в степи там и тут.

эй, солдат, передёрни затвор.

нас на родине девушки ждут.

-

с металлическим вкусом вода –

в мятой фляжке, с колючим песком.

на войне будет всё как всегда.

а потом будет всё как потом.

-

а над полночью всадник летит

с острой пикой, солдатский Егор.

эй, служивый, пока не убит,

не ленись, передёрни затвор.

-

потому что ты нужен живой.

потому что подъём будет крут.

потому что Егорий – святой.

потому что на родине ждут.

* * *

жизнь летит арабом,

забирая вниз.

был бы друг мой рядом,

подсказал бы: чи-из!

-

вышли бы на глянце

в полный рост и цвет

пара оборванцев

двадцати двух лет –

-

в тéльниках линялых,

в хаки цвета беж –

пара генералов

собственных надежд,

-

пара командиров

собственных судеб,

половину мира

разломив, как хлеб.

-

...эх, простые души!

знать бы наперёд,

что судьба на мушку

нас сама берёт.

-

выстрелит – не спросит.

спросит – не простит.

нету друга, просто 

в Боснии убит...

-

пустота полёта,

лихо на парад

вверх идёт пехота,

падает араб!

перебирая наши даты,

начни отсчёт с восьмидесятых.

высоцкий и афганистан,

дырявый флаг олимпиады,

винил-джинса, мечты-бравады.

и каждый призван, но не зван.

-

а в девяностых стало просто

для вышедших лицом и ростом.

не бьют – беги, бери, что хошь.

в стране раздетых прокуроров,

собачьих свадеб мародеров

царили токарев и нож.

-

теперь настали нулевые.

башка с мошной пусты навылет.

сиди, смешной, крути винил –

морской калибр, 12 дюймов...

кого прихлопнут первым? думай!

и ты там был, мёд-пиво пил.

. . . . . . . .

-

ознобной ночью, до рассвета

приедет чёрная карета.

они войдут без лиц, толпой –

не снимут обувь у порога,

не зачитают некролога

и навсегда возьмут с собой.

РУССКИЙ БОГ НИКОЛА

-

шли по трапу навстречу судьбе

и заменщикам,

из китового чрева борта –

на прозрачную, ясную стынь

лейтенанты-мальчишки, майоры-папаши

и женщины,

а у каждой из женщин в союзе – долги

да при бабушке сын.

паспортами рябили в глазах

коменданта, позёвывал

комендант и командною жестью

едва дребезжал,

и песчаной позёмкой,

как сутки назад ещё –

снежной позёмкою,

отходили налево,

кто раньше сюда не летал.

-

я – направо, в фуражке

с дурацким багряным околышем,

стыдно вспыхнувшим вдруг

на бесцветном, тягучем ветру.

и лежали у сердца жетон офицерский

с николою,

что, угодник, женою положен

был ночью, украдкой – на вдруг.

не заметил, смолчал, на прощанье такое

не выскажешь:

скольких лучших спаситель не спас,

тут какой-то святой

охранить меня должен в стране этой

проклятой, выжженной –

стариковской, картонной, почти

невесомой рукой.

-

слышь-ко, дедушка, стар ты, поди,

для заступника,

будь ты даже моложе,

и то – больно каторжен труд.

вон нас сколько на этой земле собралось,

божьих путников.

может, тех, кто слабее, вперёд защитишь,

может, я – как-нибудь…

я-то знаю, что ждан и любим, и любимою

выпрошен

у судьбы ли, у бога ли – страстной,

отважной мольбой.

охрани, николай, прежде тех, кто

в войну эту выброшен

одиночеством,

случая прихотью барской,

нуждой.

-

охрани прежде тех, кого ждёт эта мука –

заветное выстрадать,

тех, кого не отчаянно ждут,

или вовсе не ждут –

от подрыва слепого,

болезни смертельной,

от выстрела

охрани их, никола…

а я – как-нибудь…

задохнулась душа

долгим перечнем вычетов.

русский дом,

русский дым снеговой,

узкий краешек русского дня

я несу – с образком рядом –

тайно крещённым язычником,

свою веру нехитрую

строго и честно храня.

     * * *

когда садился семьдесят шестой,

ракеты в небо сыпал, будто звёзды,

я загадал: увидимся с тобой

пусть осенью, пусть даже очень поздней.

-

загадывал вперёд, когда месил

густую пыль наш бэтээр горбатый,

как побежит навстречу мне мой сын

и, узнавая, скажет: здравствуй, папа!

-

загадывал вперёд, когда шагал

по склону каменистою тропою, –

обнимешь и прошепчешь: ты устал...

и я устала порознь быть с тобою...

-

когда, таясь, калёный моджахед

к плечу приклад неторопливо ладил,

загадывал: семь бед – один ответ,

на все семь бед – ты, мой далёкий ангел.

-

я загадал: судьба меня хранит,

пока дарит мужским нехитрым счастьем –

пока есть путь, которым уходить,

и женщина, к которой возвращаться.

ЦПКиО ИМЕНИ МАЯКОВСКОГО 

-

зоряночка свистнула, ворон прокаркал,

водой наполняется след,

по джунглям глухим маяковского парка

иду под дождём на рассвет – 

-

заморский шпион, окруженец, зырянин,

беглец, сам себе партизан,

иду на шоссе, где рыдают зверями,

и стонут, и бьют по газам 

-

тяжёлые фуры, бандитские бехи

и прочий буржуйский ленд-лиз.

а в соснах гудит отсыревшее эхо

и валится с каплями вниз 

-

на ржавую хвою, в интимный подлесок,

в котором, натешась игрой,

ознобно дрожа, в кучу сгрудились бесы,

воняя собакой сырой. 

-

– что, нечисть, устала цепляться за ноги?

намучилась дядьку кружить?

я выйду – назло тебе – выйду к дороге,

где мне остановит мужик 

-

в восьмёрочке латаной, широколобой:

– куда? – да поближе к жилью!

туда, где я высушу мокрую обувь

и, может быть, душу свою, 

-

туда, где есть люди, и нету старенья,

вези меня, добрый таксист,

где свет невечерний любви и смиренья

сияет пронзительно чист.

       * * *

я видел: пел глухонемой –

как дерево, махал руками,

мотал кудлатой головой,

мычал и топал каблуками.

-

среди асфальтовых полей,

где острый снег сипел прибоем.

для обеззвученных людей,

один как перст, изгой изгоем.

-

конечно, пьяный вдрабадан,

конечно, дело у вокзала.

там под землёй играл баян,

а на земле – метель играла.

-

а он ни капли не играл

под репродуктором глумливым.

он был один, кто точно знал:

финал обязан быть счастливым.

-

и чтобы счастье не спугнуть,

мужские сдерживая слёзы,

он песню вёл, и песне путь

торили в небе паровозы.

-

сияй, подземный переход...

мети, стерильная позёмка...

пой, взбунтовавшийся урод!

нас ждёт родимая сторонка.

* * *