Русская поэзия | Стихи о деревне

Обелиски густы на селе.

Край пронзили собой обелиски.

В дождевой и проржавленной мгле

Растворяются длинные списки.

Прочитал я – и скорбно примолк:

Тут, руками отцов бронирован,

Молодой громыхающий полк

На озёрном холме сформирован.

А сегодня долины пусты.

Вьётся-бьётся дорога печально.

Палисадников бывших кусты

По бокам шевелятся прощально.

Перепахан погост и ужат,

Вдовы ранние, горе-старухи

Одиноко в могилах лежат,

К миру этому праведно глухи.

Только свист одичалых стрижей.

Вздох берёзовый, тягота звуков.

Всё война забрала: и мужей,

И сынов у несчастных, и внуков.

Стало некому в избах рожать.

И осилив последнее горе,

Им, солдатам, лежать и лежать

В этом русском великом просторе.

Москва

Валентин Сорокин

Феликсу Кузнецову

Если спросишь меня: ты откуда такой?

Я отвечу тебе: там, вдали, за рекой

Деревушка стоит на угоре,

Где хлеба колосят,

Где хвосты поросят

И весёлый петух на заборе…

…Там, вдали, за рекой не слышны голоса,

Не звенит по зелёной отаве коса,

Не шипит молодое варенье,

Не пищит в полусгнившей скворешне скворец,

И в телегу коня не впрягает отец –

Лишь глухая трава запустенья.

Как расскажешь тебе, что вдали за рекой

Там любовь, и работа, и вечный покой,

И упавшая наземь ограда,

И заросшие кустики дивных цветов,

И сухие распятия древних крестов,

И рябина горит, как лампада.

Но мне слышатся скрипы ворот и телег.

И огнёвка ныряет в нетронутый снег.

И петух гомонит ку-ка-ре-ку.

Вот такие дела, дорогой человек,

Там, вдали, за рекою кончается век.

Только я переплыл эту реку!

Москва

Владимир Костров

1935 – 2022

Анатолий Абрамов,

простой деревенский мужик...

...Анатолий Абрамов – простой деревенский мужик,

патриот своей родины, ею же битый и мятый,

просто так – ни за что – защищавший её рубежи

с автоматом в руках с сорок первого по сорок пятый,

до Берлина дошедший ещё безбородым юнцом,

положивший начало холодной войне (но не миру),

в грудь и в правую щёку отмеченный вражьим свинцом,

сорок лет «отпахавший» в деревне своей бригадиром,

в сенокосные дни выводивший народ на луга,

что тянулись вдоль тракта – грунтовой шоссейной дороги, –

он умел и любил аккуратные ставить стога –

на абрамовских пожнях скульптуры стояли – не стоги!

Он в любую жару «самолично» взбирался на стог,

брал за длинную ручку стальные трёхрогие вилы

и при помощи вил и – стог надо утаптывать – ног

создавал «монумент», да такой, что взглянуть – любо-мило!

Как стога украшали подстриженный наголо луг!

(Он их сам у себя принимал по бумажному акту.)

Из кабин любовалась твореньем абрамовских рук

(ну, и ног) шоферня, проезжая по этому тракту...

Анатолий Абрамов, болевший всегда и всерьёз

за добро за народное, честный, простой, как лопата,

ныне спит под крестом и под сенью весёлых берёз –

не дала посмотреть застарелая рана солдату

на развал той страны, где он жил и где ставил стога,

за которую кровь проливал на сражения поле.

Он сумел бы поднять Горбачёва на вильи рога,

на трёхрогие вилы, – была бы возможность, а воля

у него бы была. Хорошо, что под крест он свой лёг

в 90-м году при живом ещё СССРе.

Он на этот бардак равнодушно смотреть бы не смог,

он бы горькую запил и запер ворота и двери,

чтоб не видели люди запойного вида его,

чтоб действительность вся обернулась на время кошмаром.

...На абрамовских пожнях теперь не увидишь стогов –

там торчат среди трав одиноко сухие стожары.

На стожарах в плохую погоду сидит вороньё,

будто время само здесь на многие годы застыло.

Луг не кошен стоит. Зарастают тихонько быльём

сенокосные дни и трёхрогие длинные вилы.

Но мне хочется верить, что нынче не здесь, а в раю

Анатолий Абрамов стога аккуратные ставит,

на небесных лугах ему ангелы песни поют

и он Господа видит во всём Его блеске и славе.

И когда в жаркий полдень по небу плывут облака

над жильём городским, над крестами старинными храмов, –

я умом принимаю, что это и есть те стога,

что поставил в раю мой земляк Анатолий Абрамов...

Архангельск

1954 - 2011

На берегу пустом…

Виталию Богомолову

Болит моя душа в постылом

отдаленье

От материнских мест –

Уж столько лет подряд!

И вот хожу-брожу

В забытых снах деревни,

Шатаюсь по лугам

куда глаза глядят.

Стою, смотрю до слёз

На синь озёрных плёсов,

И упаду в траву,

И памятью души

Услышу перезвон весёлых сенокосов –

Вот здесь, на берегу,

Стояли шалаши!

Вот здесь, на берегу,

Я костерок затеплю,

Глаза свои смежу

И в отблесках зари

Увижу, как идут,

Идут косою цепью,

По грудь в траве

идут враскачку косари.

А вёдренный денёк

Встаёт, дымясь в росинках.

И далеко видать:

Цветасты и легки,

пестреют на лугу

платочки и косынки,

А впереди – в отрыв –

Идут фронтовики.

…Вот здесь, на берегу,

В подлунном свете тонком,

В кругу встречались мы,

забыв-избыв дела.

И краше всех в кругу

была моя девчонка,

Гармонь моя в кругу

Звончей других была!

…Как отзвук жизни той,

Которой нет успенья,

Доносит до меня, не ведая препон,

Под шелест камыша и волн

озёрных пенье,

Молитвенный распев

И колокольный звон.

И сердцем этот звон

Вдруг радостно восхитишь,

Воочью разглядишь –

до камушек на дне –

Звонит в колокола

невидимый град Китеж

И главами церквей сияет в глубине!

Там всё родное мне!

Вон мать идёт с причастья.

Вон сверстники в лапту играют

Под крыльцом.

А ближе подойди –

расслышал бы сейчас я,

О чём на пашне дед беседует с отцом.

Он только что с войны.

Он был убит под Ржевом.

И на шинели след

от пули разрывной.

Он с дедом говорит –

Дед озабочен севом.

И вот сейчас отец

обнимется со мной!

И вся деревня здесь,

И вся родня – живая!

И вот уже поёт

И плачет отчий дом!..

На берегу пустом,

лица не отрывая,

Сижу и плачу я

На берегу пустом…

Пермь

1941 – 2021

Вечный свет

В суете городов,

задохнувшихся шумом и смогом,

озираюсь с тоской:

ну зачем вдруг сюда занесло?

И подолгу стою

на просёлочной тихой дороге,

где так пахнет землёй,

и на сердце, как в детстве, светло.

Сколько б раз ни пришлось

по проспектам бродить необычным,

сколько б ярких реклам

ни мигало мне в дымке ночной,

я забыть бы не смог,

даже ради прописки столичной,

ни тайгу и ни степь,

ни просёлок, ведущий домой.

Пусть толкут без меня

по Москве горделиво-спесивой

митинговую пыль

чьи-то нервные пары штиблет,

всё ж большая Москва –

слава богу, ещё не Россия

и не в звездах Кремля

самый чистый и праведный свет.

Не от чёрных машин,

что фырчат у парадных подъездов,

не от властных дворцов,

где, как прежде, не верят слезам, –

я беру этот свет

от улыбки далёкого детства,

от высокой мечты,

давшей ветер моим парусам.

Я беру этот свет

в свои песни, надежды и память

от степных родников,

утолявших печали не раз,

от ночного костра,

навсегда уронившего пламя,

словно в синий туман,

в поволоку единственных глаз.

От лесов и полей,

от озёр красоты несказанной,

от рассветных лугов,

затаивших вселенскую грусть,

я беру этот свет,

самый чистый и праведный самый,

что веками хранит

деревенская горькая Русь.

с. Труновское
Ставропольский край

Андрей Бахтинов

1946 - 1993

ДЕРЕВНЕ

Как весной ты травку торопила!

Как скотину таскивала в ров!

И, ремни продев через стропила,

Поднимала выживших коров.

И шутили грустно старичишки,

Пахнущие мохом щукари:

– Вот и нас до пенсии под мышки

Кто б подвесил.

Чёрт его дери!

Нет, за недоимки не стегала

Кумачом расцвеченная власть,

Но порою лишнее тягала,

Дозволяя доблестно пропасть.

На тебе росли плотины-глыбы,

Домны, заводские корпуса,

А тебя всё гнули перегибы,

Деревенька, горькая лоза.

Всё ждала, что кто-никто приедет

И устроит жизнь твою ловчей.

...Разве только прежним бедам светит

Горький свет некрасовских очей!

Если б все идеи, что в наличье

До тебя касательны, отжать:

Вот мужик, а вот – земля мужичья,

И не надо мужику мешать.

Вспомнит он и песни, и сказанья,

Травы станет звать по именам,

И взрастит под Тулой ли, Рязанью

Златоуста новым временам.

И земля хозяев ожидает,

Чтобы показать им в тайный срок,

Как снега Мария зажигает

И кропит Авдотьюшка порог.

Московская область

Николай Дмитриев

1953 - 2005

Как же ты пахнешь, сырая земля!

Этот бы пласт, перевёрнутый плугом,

Взять в обе руки и есть, не соля,

Не оснащая ни мёдом, ни луком.

Как же ты тянешь, родная земля

В эти пласты, как в ладони родимой,

Ткнуться лицом, ни о чём не моля,

Лишь бы с любимою – неразделимо.

Лишь бы ответить теплом на тепло...

Плакать мне – не о чем, каяться – не в чем.

Знаешь сама: где тебе тяжело,

Детям твоим достаётся не легче.

Каждый мой шаг – у тебя на груди,

С самого первого детского следа...

Что позабыто мной – разбереди,

А сомневаешься в чём – исповедуй.

Песню ли в голос, часы ли молчком,

Всё разберёшь – переводчик не нужен:

Ты – без асфальта, и я – босиком,

Ты – из-под снега, и я – после стужи.

Вологда

1937–2023

У самого края

Посидеть бы на той ступеньке

Да у края той деревеньки,

У того ль придорожного ската,

Где стояла отцовская хата.

Деревенька моя, деревенька!

Ну ещё раз – приснись маленько.

Заглянуть бы в твои закуточки,

Пожевать бы твои колобочки.

И такой бы я сказ раскинул,

Ничего б не забыл, не минул,

Даже старого пса Янычара,

Что сидел на цепи у амбара.

И во все свои гусли-оды

Я воспел бы твои огороды,

И во все свои сны-былины

Расхвалил бы твои овины.

А потом бы я лёг на скамейку,

Оглядел бы свою келейку,

Принакрылся бы старчей схимой:

Забери мя, Господь родимый!

Москва

Николай Тряпкин

1918 - 1999

Домики к речке сбежали,

Стали над сонной водой.

Дымкой подернуты дали –

Тающей голубизной.

Пашня чернеется. Редко

Птица над нею вспорхнёт.

Клочья тумана на ветках

Порозовеют вот-вот.

Зыбкому облаку солнце

Выцветший край золотит.

Женщина ворот колодца

Крутит и цепью звенит.

Воду несёт. Напевает.

Медлит у низких ворот.

В правом ведре рассветает.

В левом займётся вот-вот.

Ростов-на-Дону

Виктор Шостко

Дорога припорошена сенцом,

На скрип саней собаки брешут вяло,

Спит деревенька безмятежным сном,

Храня тепло под снежным одеялом.

Как будто век двадцатый не задел

Своим крылом российскую глубинку.

Метелица поймала на прицел

Сбегаюшую к озеру тропинку.

Луна растает в небе поутру,

Петух заголосит и оборвётся,

Цепь у колодца звякнет по ведру,

И Родина моя тогда проснётся.

Миасс
Челябинская обл.

Александр Петров

Дождь в стороне,
Сияет свет,
Сияет воздух свежий!
И на большак выводит след
Просёлочный, тележный.
А в колее блестит вода,
Высь ясно отражая.
Как не любить её,
Когда
Своя, а не чужая
Земля,
Земелька,
Дух земли,
И власть её, и зовы.
Не оттого ли журавли
Печалят криком зори?
Не в том ли счастье,
Что живём?
Поём, смеёмся, плачем,
Детей растим
И хлеб жуём,
И, твёрдо стоя на своём,
Не можем жить иначе.

г. Орёл

Игорь Крохин

1940–1992

Жил и шёл по земле не спеша,

Но гляжу на былое сквозь слёзы:

Зацепилась за солнце душа,

За подсолнух, за ветку берёзы.

За лесную тропинку, где я

Посмотрел на земную работу:

На трудящегося муравья,

Что иголку тащил, как заботу.

Я не жил, превращая в гульбу

Жизнь свою, как распущенный барин.

Зацепилась душа за избу –

И за это судьбе благодарен!

Рязань

Валерий Самарин

Шесть утра – и в переулке

Заскрипела ось во втулке.

Пахнет солнцем. Здравствуй, день!

Сон ещё тягучий, сладкий,

Говор утренней касатки,

Покосившийся плетень…

Вот оно – моё, родное,

Вечное, не проходное –

Цок подковы, удила.

Росами пропахший воздух,

Жеребца тяжёлый роздых

И – рассвет в конце села.

пос. Кузьмолово
Ленинградская область

Виктор Брюховецкий

Ты знаешь, как рассветы вызревают

В деревне на Рязанщине моей?

Сначала петухи их вызывают

Из глубины заоблачных морей.

Потом в саду сиреневом за баней,

Где медуницей каждый лист пропах,

Влюблённые заманчиво забавно

Вынашивают зори на губах.

А чуть попозже молоком туманов

Река Ока напоит берега.

И лишь потом торжественно и плавно

Идёт с косцами солнце на луга.

Рязань

Анатолий Сенин

1941-2000

Как молоко парное в кружке,

Чуть розовата и тепла,

На крыши сонной деревушки

Заря июньская текла.

Она плескалась в листьях сада,

Росой играла на лугах,

Её медлительное стадо

Несло на выгнутых рогах.

Она росла и созревала,

До удивления тиха,

И алым светом полыхала,

Как красный гребень петуха.

Вздымалась кверху,

Стлалась низом

И, утверждая с миром связь,

Рвала туман, как полог сизый,

Погожим утром становясь.

Брянск

Николай Поснов

1946–2005

В ДЕРЕВЕНСКОЙ БАНЕ

Камни выли, злые от веселья.

Дядька сыпал: «Жив курилка, жив».

Словно бык на выгоне весеннем,

Пар ревел, потёмки оглушив.

«Пар, племяш, для ревматизма смазка,

Всё равно, что дёготь для колёс...»

Из котла я черпал старой каской,

Из дыры-пробоины лилось.

«Не жалей, поддай ещё немного.

Ну, уважил. Ну, попарь теперь!»

Проклиная всех чертей и бога,

Вышибал я низенькую дверь.

Охмелев от банного разлива,

Я сбежать хотел куда-нибудь,

А в окно заглядывали ивы,

Словно норовили подмигнуть.

Бородёнку гладя, в хлопьях мыла,

С листьями на розовой спине,

Дядька ухал: «Боль в ноге томила...

Дай-ка, Димка, рукавицы мне!»

Рыжий, битый, словно жердь, костлявый,

В шрамах, что кричат который год:

Этот – полоснуло под Любавой,

Этот – у Полибинских высот.

Белый пар – берёзовая кладезь.

«Растерял дружков в одном году,

За дружка Терентия попарюсь,

А ещё за Федю Лободу».

По худым плечам носился веник.

«Всей хворобе фронтовой капут!»

Баня, приподнявшись с четверенек,

Смаху плюхнуться хотела в пруд.

Солнце, плавясь, по садам катило,

Рыжий дядька крякал: «Благодать!»

Раскалённый дядька, как светило,

Выходил из бани подышать.

г. Пушкин
Ленинградская обл.

Вадим Хрилёв

1934 – 1998

УХОДИЛО СОЛНЦЕ В ЖУРАВЛИХУ

Уходило солнце в Журавлиху,

Спать ложилось в дальние кусты,

На церквушке маленькой и тихой

Потухали медные кресты.

И тогда из дальнего оврага

Вслед за стадом медленных коров

Выплывала тёмная, как брага,

Синева июньских вечеров.

Лес чернел зубчатою каймою

В золоте закатной полосы,

И цветок, оставленной пчелою,

Тяжелел под каплями росы.

Зазывая в сказочные страны,

За деревней ухала сова,

А меня, мальчишку, слишком рано

Прогоняли спать на сеновал.

Я смотрел, не сразу засыпая,

Как в щели шевелится звезда,

Как звезда сквозь дырочки сарая

Голубые тянет провода.

В этот час, обычно над рекою,

Соловьёв в окрестности глуша,

Рассыпалась музыкой лихою

Чья-то беспокойная душа.

«Эх, девчонка, ясная зориночка,

Выходи навстречу – полюблю!

Ухажёр, кленовая дубиночка,

Не ходи к девчонке – погублю!»

И почти до самого рассвета –

Сил избыток, буйство и огонь –

Над округой царствовала эта

Чуть хмельная, грозная гармонь.

Но однажды где-то в отдаленье,

Там, где спит подлунная трава,

Тихое, неслыханное пенье

Зазвучало робкое сперва,

А потом торжественней и выше

К небу, к звёздам, к сердцу полилось...

В жизни мне немало скрипок слышать,

И великих скрипок, довелось.

Но уже не слышал я такую,

Словно то из лунности самой

Музыка возникла и, ликуя,

Поплыла над тихою землёй.

Словно тихой песней зазвучали

Белые аишнёвые сады...

И от этой дерзости вначале

Замолчали грозные лады.

Ну а после, только ляжет вечер, –

Сил избыток, буйство и огонь, –

К новой песне двигалась навстречу

Чуть хмельная, грозная гармонь.

И, боясь приблизиться, должно быть,

Все вокруг ходили на басах,

И сливались радостные оба

В поединок эти голоса.

Ночи шли июньские, погожие,

А в гармони, сбившейся с пути,

Появилось что-то непохожее,

Трепетное, робкое почти.

Тем сильнее скрипка ликовала

И звала, тревожа и маня.

Было в песнях грустного немало,

Много было власти и огня.

А потом замолкли эти звуки,

Замолчали спорщики мои,

И тогда ударили в округе

С новой силой диво-соловьи.

Ночь звездою синею мигала,

Петухи горланили вдали.

Разве мог я видеть с сеновала,

Как межой влюблённые прошли,

Как храня от утреннего холода, –

Знать, душа-то вправду горяча –

Кутал парень девушку из города

В свой пиджак с горячего плеча.

Москва

Владимир Солоухин

1924 - 1997

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Я этот день подробно помню.
Я не знавал краснее дней.
Горели яркие попоны
На спинах праздничных коней.
Гармошки ухали басисто,
И ликовали голоса
Людские. Ветром норовистым
Их выносило за леса.
Качались шторы из бумаги
У нас в избе. Качался дым.
И в кадке ковш на пенной браге
Качался селезнем седым.
В тот день гудела вся округа.
Под сапогами грохал гром,
И пол поскрипывал упруго,
И сотрясался старый дом.
В заслонку ложкой била шало
Варвара – конюха жена.
Мелькали юбки, полушалки,
Стаканы, лица, ордена.
А в стороне на лавке чинно
Курили едкий самосад
Деды и средних лет мужчины
Из тех, кому уж не плясать.
Тот с костылями, тот с протезом
Или с обвислым рукавом.
Их речь размеренно и трезво
Велась в масштабе мировом.
С печи, где валенки сушили,
Украдкой жадно слушал я,
Как вражью силу сокрушили
Соседи, братья и дядья.
И мне казалось, что я знаю
Свою и всех людей судьбу
И что проходит ось земная
Через отцовскую избу.

Красноярск

Александр Щербаков

СЕМЕЙНЫЕ ИКОНОСТАСЫ

Крестьянские лица – как лики…
Взирают из рам вековых –
И в избах печальных и хлипких
Как будто светлее от них…

Оконца в минувшее время,
Где живы ушедшие ввысь:
Далёкое дивное племя
Федотов, Матрён и Анфис.

Во всём уповая на Спаса,
Держались они за родню.
Семейные иконостасы
Крепили простенков броню.

Казалось бы, что в них святого?
Солдаты в шинелях до пят,
Солдатки в суконных понёвах,
Ребята на лавке сидят…

Но словно лучатся их лица –
И взгляда от них не отъять…
Нам есть за кого помолиться,
За нас есть кому предстоять…

Липецк

Эмма Меньшикова

А у нас в деревне за домами,

За печными синими дымами

Тишина и снег – во все пути.

Лисий след у поля на груди.

По дороге – искры, по дороге

Вьются звёзды, ометая ноги,

И на ель у кладбища, как плед,

Восковой ложится лунный свет.

Скрип да скрип по снегу молодому.

Хорошо идти к родному дому.

Лай собачий из чужих дворов –

Так, на всякий случай, от воров.

Да и вор какой сюда заглянет?

Да и что он за собой потянет?

Этот снег? Дорогу? Облака?

Их душа удержит – не рука.

И глядит луна, глядят деревья

На дымки моей родной деревни.

Скрип да скрип – иду в свою избу,

Скрип да скрип – несу свою судьбу.

Москва

Жили мы вчетвером…

Жили мы вчетвером. Это прежде – мамаша с папашей.

А потом уже – бабка Настасья. И, стало быть, я.

Невелик был актив. А семейная хлебница наша

Не скудела, кажись. И под квас выпадала статья.

Принимали гостей. Ибо сами гоститься любили.

И скажу – не гордясь, а всего только суть возлюбя:

Не любили заплат. И лаптей никогда не носили.

В подковырянных валенках тоже не помню себя.

Сам глава был столяр и с весны уходил на подряды.

Значит, править хозяйством семья оставалась втроём.

А ведь были – крестьяне. И все наши копны и гряды

Не давали нам скидок в положенном круге своём.

И косить, и пахать, и ходить за скотиной и птицей,

Убираться в полях и держать весь порядок в дому –

Это всё было наше, и не с кем тут было делиться,

И за каждый пробел это всё нам сулило суму.

Я всего был клопéц – только-только спровадили в школу,

А ведь вот – управлялись, и всё у нас шло чередом:

И с полей уберём, и зерно приготовим к помолу,

И для странников нищих всегда запасёмся куском.

Ни зернинки под снег. И под дождь – ни единой сенинки.

Ни косилок, ни жаток. Они только снились отцам.

А ведь крякали утки, звенели молочные кринки,

И готовилось пиво ко всем храмовым торжествам.

Никаких орденов. Ни похвал, ни речей, ни медалей.

Я и так был герой. Только дайте мне вожжи и кнут.

На рабочую силу в столицу заявок не слали.

Приезжала родня. Да и то – гамаки привезут.

Да ведь нам это к чести. А мне и подавно не худо:

Мать за плугом идёт – я, как воин, верхом на коне,

Мать с косою в лугу – я с граблями за нею повсюду,

Бабка щей принесёт, – я кричу уже: «Бабушка! Мне!»

И ласкали гостей. Ибо сами ласкаться любили.

И скажу не в упрёк, а всего только суть возлюбя:

В города не рвались. И за счёт государства не жили.

И у кур на смеху не бывали в дому у себя.

Москва

Николай Тряпкин

1918 - 1999

ГНЕЗДО ПЕРЕПЁЛКИ

Не слыхать перепёлок во ржи,

Только спутник проносится, тикая,

И деревня стоит у межи

Обречённая,

Это все отболело давно,

Это месте зовётся Горелое,

Даже кладбище здесь сожжено, –

Плешь осталась песчаная,

Поднялась высоко лебеда,

Мы из лучшего в худшее сосланы,

То протаем весной изо льда,

То костями желтеем под соснами.

Не прощу я,

Не забуду,

Как свалилась ничком на юру

Догнивать у колодезя улица.

Лет полсотни пройдёт или сто,

Вы и мёртвые вспомните,

Деревеньку свою,

Разорённое, перепёлочье.

Москва

Геннадий Касмынин

1948 - 1997

ПУСТЫННЫЙ БЕРЕГ

Как-то грустно и сердцу обидно –

берега бузиной заросли,

в ядовитой траве и не видно

плодородной родимой земли.

Не заметна улыбка заката,

да и не с кем сидеть допоздна.

Только смотрит с небес виновато

на заброшенный берег луна.

Не поёт над водой зимородок,

рыбаки к закуткам не спешат,

но зато за последних три года

сколько здесь развелось лягушат…

Было время,

заводили с утра хоровод,

им стрижи не давали покоя

над пучиной бушующих вод.

Не пугала озёрная тина,

не мешал золотистый камыш,

над обрывом не пахло чужбиной

от родных, но покинутых крыш.

г. Азов
Ростовская обл.

Николай Дик

Добрым делом путь земли увенчан,

Необъятней и просторней день,

Вздрагивают солнечные плечи

Придорожных русских деревень.

Пролетают запахи полыни,

Мне не страшно в этом утонуть.

Как стрела калёная, отныне

Вековая ширь пронзила грудь.

Больно как!

Не оттого ль во взоре

У меня дрожит твоя слеза,

Русь моя полынная, в которой

Затерялись небо и глаза.

Промелькнул платок, вослед рубаха,

И, ступая тихо сквозь туман,

Налегает на́ поле, как пахарь,

Старый,

Всеми брошенный курган.

Борис Примеров

1938–1995

День высокий, побудь со мной

Свистом, шелестом, разговором,

Вьюжным снегом меня умой,

Напои ледяным простором!

Дай коснуться твоих высот,

Как снежинка, взмывая круто,

Чтоб во мгле ощутить полёт

Света, бьющего ниоткуда.

Чтобы сердце

В вечерний час,

Замирая и холодея,

Словно в самый последний раз,

Оглядело свои владенья.

А потом

Навсегда верни

Ту дорогу

В сугробах вязких,

Где аукаются огни

Непокинутых хат крестьянских...

Ту дороженьку,

Где метель

Растревоженными ночами

Поля русского колыбель,

Укрывая собой, качает...

Белгород

Геннадий Островский

1950 - 2005

Погостили с тобой, у берёзки родной

погостили,

Оглянулись опять и схватились

за сердце рукой.

В самом центре России тоскуем с тобой

по России,

Где лазоревый свет, неизбывный

и кроткий такой.

Эта злая тоска, от которой ни сна,

ни покою,

Неразлучна с тобой, как твоя

невесёлая тень,

В самом центре любви, недалече

от Волги с Окою,

Там, где рощи да ржи, где осколки

былых деревень.

Эта грусть, эта боль бережёт

нашу душу от гнева

И спасает её на распутье

тревожных дорог

В самом центре России, где столько

пресветлого неба,

Где в зелёной траве, как лампадка,

горит клеверок.

г. Тосно
Ленинградская область

ДОМ

Дом у реки – резным фасадом к бору,

Где ежевика вьётся по забору

И яблоки запутались в траве –

Как о тебе я тосковал в Москве!

Теперь уже не встретят тесть и тёща.

Приют их вечный ныне там, где роща

И тёмные дубовые кресты…

Недалеко, всего-то две версты.

Дорога непроезжая горбата

К могилам тихим: узника штрафбата,

Пришедшего с войны в бинтах сырых,

И матери, поднявшей восьмерых.

А дом стоит, и сохранилась печка.

Напротив – лес, за огородом – речка.

Благословенны здешние места!

Вот только жаль: земля вокруг пуста.

Ушёл её рачитель и ходатай,

А я всего лишь праздный соглядатай,

Не знающий крестьянского труда.

Зачем же тянет вновь и вновь сюда?

Печь затоплю, потом иду к запруде;

Всё кажется, здороваются люди,

Которых знал, а их в помине нет…

Не век прошёл, всего-то двадцать лет.

Когда уснёт закат подслеповатый,

Я возвращусь, ни в чём не виноватый,

Забытый, как портреты на стене,

В том времени, в том доме, в той стране.

Москва

Виктор Кирюшин

Когда уходят хутора,

Крапива жжёт следы.

Как брошенная детвора,

Бредут в огонь сады…

И я былое не отдам,

Не крикну: «Отпусти!»

Словам, как брошенным садам,

Всё в полымя брести.

с. Петропавловка
Воронежская область

Александр Нестругин

В час закатный стоят над безлюдьем полей,
в небеса вознесясь головой,
силуэты могучих ничьих тополей,
изваянья тоски вековой.

Там, где канули села в глубины земли,
где деревни рассыпались в прах –
молчаливо и мощно они возросли
на неведомых миру корнях.

Что из недр пробирается к кронам живым,
для кого этих листьев шлея?
Может, разум вселенский читает по ним
тайну нашего здесь бытия.

Не они ли в подземной сплелись темноте
километрами цепких корней,
общей жилой срослись: от версты и к версте
странный гул пробегает по ней?

И, срываясь, по ветру летят семена,
и в потоке воздушной волны,
шар земной огибая, текут имена,
что не нам и не нами даны.

Киров

Поставьте памятник деревне

Поставьте памятник деревне

на Красной площади в Москве,

там будут старые деревья,

там будут яблоки в траве.

И покосившаяся хата

с крыльцом, рассыпавшимся в прах,

и мать убитого солдата

с позорной пенсией в руках.

И два горшка на частоколе,

и пядь невспаханной земли,

как символ брошенного поля,

давно лежащего в пыли.

И пусть поёт в тоске и боли

непротрезвевший гармонист

о непонятной русской доле

под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут дети,

что в деревнях ещё растут, –

в наследство им на белом свете

всё тот же чёрный, рабский труд.

Присядут бабы на скамейку,

и всё в них будет как всегда:

и сапоги, и телогрейки,

и взгляд потухший... в никуда.

Поставьте памятник деревне,

чтоб показать хотя бы раз

то, как покорно, как безгневно

деревня ждёт свой смертный час.

Ломали кости, рвали жилы,

но ни протестов, ни борьбы –

одно лишь «Господи, помилуй!»

и вера в праведность судьбы.

Поставьте памятник деревне!

На Красной площади в Москве!

Там будут старые деревья

и будут яблоки в траве…

Москва

Николай Мельников

1966-2006

По Божьему Слову рождались сквозь муки.

Как яблоки, шлёпались в русские руки,

Чистейшие руки на этой земле,

Где матери светят, как звёзды во мгле,

Где матери шепчут молитву, как дети.

По этим молитвам росли мы на свете:

На свежих ветрах пузырились рубахи,

И голые пятки мелькали, как птахи.

И всё, что светилось, цвело и летало, –

Всё Родиной было, родимым дышало.

И речка омоет, и ветка укроет,

И птица, как мати дитя, успокоит.

Побалует сладкой малиной лесок,

И змейка покажет цветной поясок...

Но как уходили! Рвались без оглядки.

И с Родиной милой играли мы в прятки,

Без памяти светлой.

И будто гонимы –

в столицы,

Арбаты,

Иерусалимы.

С полянки – на площадь,

Из горниц – да в залы.

С амвонов – в салоны.

Из лада – в скандалы.

Высокие кафедры, громкие речи,

Банкеты, приёмы, бесплодные встречи.

Звонки и речисты.

И вроде, и вроде –

О русской беде и

о русском народе.

О русской избе, как о снеге вчерашнем,

О стылом колодце и брошенной пашне.

О святости русской, замученном Боге...

Но видится: Матерь нисходит к дороге,

Идет по той самой, какой убегали,

И в русские избы, и в русские дали.

И слышатся тихие речи в ночи,

Простые молитвы, как хлебы в печи.

И в окнах зарницы, где светят, как дети,

Последние русские люди на свете...

Иркутск

Валентина Сидоренко

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Солнышку кто же не рад? –

Хочешь паши, хочешь сей.

Встанет весною солдат

В ржавой шинельке своей.

Дома-то, братцы, милей.

Он не любимый ли сын?

Сколько в России полей,

Сколько лесов и долин!

Сколько пройдёт городов,

Сколько пройдёт деревень.

И под родительский кров

Встанет прозрачная тень.

«Слава Те...» Вот он пришёл,

Вот прислонился к стене.

Невыносимо тяжёл

Был его путь на войне.

Только от прежней поры

Здесь не осталось следа.

Там, где стояли дворы,

Глухо шумит лебеда.

Запах душистых берёз,

Свежесть полночной росы...

Не утирай ему слёз,

Господи, в эти часы.

Знаешь Ты всё о бойце.

Был он рисков и горяч.

Сядь на незримом крыльце,

С ним, если можешь, поплачь.

г. Тосно
Ленинградская область

Качну на родину качели,

Руками разведу туман.

Соцветья пижмы почернели,

Трясёт лохмотьями бурьян.

Златая опадь в чернотале

В глаза кидается, слепя.

– А мы ведь годы коротали.

Цвели и гасли без тебя!

Повыветрилась древесина

В строеньях серых во дворе,

Лишь, как ночник, зажглась осина

Для всей округи на горе.

Во двор отца входи без страха,

Хоть здесь живых и нет уже,

Но – и в тебе всё больше праха,

Дождя и опади в душе.

Так принимай во славу нашу

И в память всех полынных дней

Неупиваемую чашу

Осенней родины твоей.

Московская область

Николай Дмитриев

1953 - 2005

Ах, как ласточки реяли в выси!

Нежным сеном тянуло с полей.

И слетались вечерние мысли

На огонь сигаретки моей.

Шли подводы деревнею грузно,

За подводами шли мужики.

Нам для горести многое нужно,

А для счастья совсем пустяки:

Только б ласточек в выси

Да эту

Вечереющую благодать,

Да ещё докурить сигарету

И заснуть...

И проснуться опять.

Вологда

Сергей Чухин

1945 - 1985

В телеге, свесив набок ноги,

Сижу, блаженно разомлев.

Стоят, как стража при дороге,

Шеренги строгие дерев.

И путь просёлочный и узкий

Пролёг до утренней звезды.

О, Боже! Ну какой же русский

Не любит медленной езды!

Самара

Владимир Евсеичев

1948 – 1994

Невысокая горушка,

Неширокая река,

Лес, да поле, да церквушка,

Да шальные облака –

Вот и вся моя обитель,

И отрада и беда,

Не могу её обидеть

И не еду никуда.

Эх, тропинки, вы тропинки,

Да луга, да камыши,

Ни одной чужой травинки,

Ни одной чужой души...

Белгород

Виталий Волобуев

ЛЕБЕДА-ПОЛЫНЬ

Из цикла «Деревенька»

Грузовик проедет – и не видно солнца.

Марево укроет полдень в тополях.

И пылит дорога вдаль до горизонта.

И цветет гречихой курская земля.

В песенной сторонке синеглазых много.

Расплескалась в душах поднебесья синь.

Лето. Полдень. Детство. Дальняя дорога.

Колдовские травы. Лебеда-полынь.

В Солнцевском районе вправду много солнца.

За селом Орлянка нежная заря.

Вспыхнет ненадолго низкое оконце.

Ночью за рекою огоньки горят.

Есть одна деревня. Есть село такое...

Может, и сегодня помнят там меня?

Только справлюсь с жизнью, разберусь с судьбою –

Всё хочу вернуться. Много лет подряд.

Завари мне, мама, колдовские травы.

Там, где у дороги дом родной стоял,

Лебедой-полынью, горькою отравой,

Поросла бурьяном рана пустыря.

Нищая церквушка. Старая ограда.

Заросли сирени пеною кипят.

Позабыты-брошены две могилки рядом.

Где-то в поднебесье высоко летят.

Схоронили бабушку. Старика забрали.

Всё хотел вернуться, да не довелось.

Горевал он молча, тихий и печальный.

…А вернуться только мёртвому пришлось.

Ивами расплачется сторона заветная.

Всполыхнёт зарницами да прольётся в синь.

Две могилки. Родина. Песенка не спетая.

…Вот она какая, лебеда-полынь.

Москва

Виолетта Баша

Здесь живая кукушка кукует,

Сосны хвоей сорят в огород.

Где найдёшь первозданность такую?

Надышись на столетье вперёд!

В час, когда за шершавой стеною

Огонёк потухает в избе,

Я вселенской дышу тишиною,

Но не рада ни ей, ни себе.

Не рыдает, не ропщет, не стонет

Этот жалкий десяток домов,

Но покорно и медленно тонет

И к последнему часу готов.

И, внимая разверзшейся бездне,

У нахлынувшей ночи в плену,

Он не этим ли часом исчезнет,

Без остатка уйдя в глубину?

И сомкнутся, цветеньем повиты,

Эти травы над ним, как вода,

И средь жёлтой пыльцы ядовитой

Будут долго ржаветь провода.

Добрый путник! Порою закатной

Ты не слышишь ли там, под землёй,

Отголоски беседы невнятной,

Шевеление жизни живой?

Там почудятся кровли строений,

Очертания старых оград.

Отворяются тёмные сени,

Тени тёмных старух скользят.

И старик, закурив папиросу

У завалинки возле окна,

Долго правит ненужную косу –

И звенит, и звенит она.

Киров

Копоть и сажа погасших огней.

Вход занавесил подрост тальниковый.

Не оседлать здесь воскресших коней –

ржой изошли стремена и подковы.

Звон наковальни полынью сокрыт,

зябко несёт из дверей пустотою.

Так просветлённой прохладой сквозит,

будто под кузней колодец с водою.

Льются протяжно сквозь щели лучи

цветом вечерней щемящей печали.

Словно наивного счастья ключи,

счастья которое не доковали.

Полуистлевшие спицы колёс,

мохом покрыты венцы и стропила.

Ветхую крышу прошила насквозь

жгучим дремучим побегом крапива…

В полночь под лай деревенских собак

скорбная тень кузнеца оживает.

Тяжко вздыхает и курит табак,

в горне остывшем огни раздувает.

Глухо меха проворчат, и огни

вспыхнут на время и тут же погаснут,

словно хотел осветить наши дни,

но убедился, что это напрасно…

пос. Старобачаты
Кемеровская обл.

Виктор Коврижных

О любви сказать ещё желаю,
О своей негаснущей любви
К снегом запорошенному краю,
К сёлам, почерневшим на крови.

К этой вот истоптанной дороге,
К трепету весеннему реки,
Потому что на земле не многим
Светят изб родные огоньки.

Всхлипывает лодка у причала,
Яблоня касается руки.
Мне ночная птица прокричала,
Что дороги к детству далеки:

Через дымку сумрачных вокзалов,
Через кровь успехов и потерь,
Через холод ложных пьедесталов –
Ко всему, что дорого теперь.

Этот путь, быть может, в жизнь длиною.
Но за весь сердечный непокой,
Может быть, едва глаза прикрою,
И увижу маму молодой.

Москва

Какую ни выплати дань,

не будет чрезмерною плата

за эту вечернюю даль

в скудеющем свете заката.

За синюю над головой

проталину в дремлющих тучах,

просёлок в глуши полевой,

колючий татарник на кручах...

В убогой деревне степной,

как горестный голос утраты,

кольнёт запоздалой виной

вид сельской заброшенной хаты...

Напомнит о том разговор

с листвой одинокой ракиты…

– Какой обезлюдел простор,

какие истоки забыты!..

Воронеж

Михаил Каменецкий

Бег

Мы бежали вдвоём, догоняя состав,

От родимой глуши бесконечно устав

И надеясь на лёгкое чудо.

Но летели от нас за вагоном вагон,

И хлестал по лицу издевательский звон:

Никуда вам не деться отсюда!

Воротилы, кумиры сидят в казино,

Иноземное нехотя тянут вино.

В том вагоне все женщины – душки.

А у нас в огороде по грудь лебеда,

И полёгшие мытарь считает стада,

И последние грузди в кадушке.

Мой товарищ упал на весеннем лугу:

Догоняй, сумасбродствуй, а я не могу,

Я холодные звёзды считаю.

Без меня захиреет обобранный род.

А, быть может, однажды на мой огород

Занесёт лебединую стаю…

Москва

Лариса Тараканова

Сбежавшие из деревень в столицы,

Легко вам вашу родину любить:

С лубочною картинкою носиться

Куда как проще, чем в деревне жить.

Когда дорогу заметает снегом,

Когда на лыжах – в магазин за хлебом,

Когда лютует поздняя зима,

Когда колодцы вымерзли до дна,

Когда с утра вода, дрова, навоз,

Когда у печки бабе не до слёз

По пропитой и проданной Руси,

С одной молитвой: Господи, спаси!

...

д. Кольёль
Республика Коми

Татьяна Канова

Нет, они ни в чём не виноваты,

Кто уехал из родимых мест, –

Ехали не в царские палаты,

Был у них безрадостным отъезд.

Раскидало нас по белу свету

От земель курляндских до Курил.

Но нигде такой отрады нету,

Как среди отеческих могил.

Потому и тянемся, как птицы,

В свой холмистый малолюдный край,

Потому светлеют наши лица –

Будто не разруха здесь, а рай.

Москва

Геннадий Иванов

Было когда-то селение,

Ныне деревья, трава.

Может, в другом измерении

Эта деревня жива?

Там вон, где заросли, пашенка

Вновь обретает черты.

Слышится: «Машенька… Машенька…»

Слышится: «Ванечка, ты?..»

И никакая не мистика.

Всё на привычных местах.

Кто-то вздыхает таинственно,

Шепчется кто-то в кустах.

Там, где гудело собрание,

Там, где гуляла коса, –

Чей это смех? чьё рыдание?

Чьи это там голоса?

г. Тосно
Ленинградская область

Сама себе кажусь большим кустом,

задумчиво бредущим через поле.

Остановлюсь, вздохну о прожитом.

О том, что стало тихо нынче в школе,

закрыт большой сельповский магазин.

Хоть флаг ещё торчит над сельсоветом –

дверь заперта. И сколько лет и зим

в деревне жизнь протеплится? – Об этом

не знает куст. Да и к чему кусту

тревожиться и будоражить память?

Иду вперёд, цепляя пустоту

для всех ветров открытыми корнями.

д. Корякино
Архангельская область

Ольга Корзова

Где ж вы, нивы мои и луга?
Где ж ты, речка Теплуха?
Только хмель да сухая куга,
Да кукушка-горюха.

Где ж ты, милое сердцу окно,
Сказка отчего дома,
Где, как сказано было давно,
И солома едома?

В старой бане проснусь на заре.
Поброжу наудачу,
И на стылом, глухом пустыре
Потихоньку поплачу…

пос. Томилино
Московская область

Иван Рыжиков

1922−2019

«Я когда-нибудь уйду от ответа
В грозовое деревенское лето,
В голубые деревенские дали,
Где меня уже сто лет не видали…»

Так давно я говорил.
Романтично.
На словах-то ничего, симпатично.
А на самом-то, на самом на деле
Там все избы, все поля опустели.

Там как будто на другой на планете –
Не играют и не бегают дети.
И такие там печальные дали,
Что уйдёшь ты от ответа едва ли.

Москва

Геннадий Иванов

Не хлебом единым,
Не словом благим
Россия жива, –
А великим молчаньем
Росы, что от ветра
По листьям тугим
Упала на землю
Неслышным звучаньем,
В себе отражая белёсую тень
Дымов над домами,
Пронизанных светом, –
Россия огнями своих деревень
Жива,
Да на время забыла об этом.

Санкт-Петербург

Владимир Морозов

БАБЫ

Той деревни за Красновидовом

было горя как следует выдано:

не вернулся никто с войны.

И Ефремовы, и Королёвы

только вдовы,

вдовы

и вдовы,

ни мужья не пришли,

ни сыны.

Председатель колхоза – баба.

Счетоводом колхоза – баба.

Лошадей запрягает – баба.

На гармошке играет – баба!

Но работали, в общем, неслабо,

хорошо даже, можно сказать.

О другом я хотел написать:

как умели они веселиться,

озорницы и мастерицы,

песни петь и кадриль плясать.

До чего же у бабки Олёны

были все частушки солёны!

Вот опять через года

память та воскресла:

«Как была я молода!

Как была я резва...»

«Посади меня на трактор,

попрошу милого...»

Не пропустит тут редактор

дальше ни полслова.

«Вся осыпалась малина,

ничего на ветке нет!..»

Гармониста

звать Марина.

Гармонисту – сорок лет.

Ну, а как они горевали,

расскажу об этом едва ли.

В одиночку.

Глухо.

Темно.

Занавешенное окно.

Только можно представить это.

Как пустынны были рассветы,

как лежали бабы лежмя,

вспоминая, слёзы глотая,

как смотрели на них, не мигая,

с увеличенных фотографий

нестареющие мужья.

Той деревни нету давно.

Та деревня ушла на дно.

Голубая над ней вода.

Там теперь Можайское море.

Утопило ль оно их горе –

я не знаю.

Может быть, да.

Москва

Евгений Храмов

1932 - 2001

Отзвенели, ушли в никуда

Смех и плач в деревенских хоромах,

Но какая теперь лебеда

И какие сугробы черёмух!

Эта хлябь. Эта глушь. Пустыри.

Птичий звон. Комариные песни.

И такая тоска –

хоть умри.

И такая любовь –

хоть воскресни.

г. Тосно
Ленинградская область

В забытых зарослях рябины,

В горькополынном серебре,

Деревни брошенной руины

Я обнаружил на бугре.

Печной, быльём поросший остов,

Воротца сгнившей городьбы

Да переломанные кросна

Ещё с остатками резьбы.

Стою, глазам своим не верю –

Девчонка,

Школьный идеал,

В счастливый год какой же эры

Я здесь тебя поцеловал?

Где гром и гомон стоголосый

Гулянок наших под горой,

И почему шумят колосья

На месте улицы былой?

Зачем я слушаю, не знаю,

Хоть мне давно

Пора уйти,

Как стонет горлинка лесная

По-человечески почти.

Пермь

1941 – 2021

Речки маленькой излучины,
Пaжить, мокрая стерня…
Боже!
Сколько бы ни мучили,
Ни тиранили меня –

Так и вижу:
Берег, солнышко,
Тонкой прошвой дерева.
А на дне,
На самом донышке –
Гнётся, клонится трава.

Устилает ложе тесное,
Гонит лёгкую струю…
Как ни холю,
Как ни пестую
Сказку детскую мою,

Всё никак она не вяжется
С горькой правдой зрелых лет.
Что ни речки той,
Ни пажити
И в помине даже нет!

Что тут?
Память ли потатчица
Или совесть так велит,
Что нигде они не значатся,
А душа по ним болит?

пос. Томилино
Московская область

Иван Рыжиков

1922−2019

Снова в мире одно:

Раня русское сердце,

Бьётся вьюга в окно,

Словно хочет согреться.

В хате холод стоит,

Вьюге в раме оконной

Виден строгий старик

На куту под иконой.

И с испугу она

Понеслась меж деревьев,

Но живого окна

Нету в мёртвой деревне.

Стылый пепел в печах.

И, дрожа от испуга,

Одиноко в полях

Плачет русская вьюга.

В горьких муках своих,

Раня русское сердце,

Бьётся вьюга в мой стих,

Словно хочет согреться.

У судьбы на краю

Плачу, петь не желая:

В самом русском краю

Только вьюга живая...

Смоленск

Виктор Смирнов

1942 – 2016

ВОЛК

Ни петуха,
Ни человечьей речи.
В округе всей погашены огни.
Дома пусты,
А там, где топят печи,
Две-три старухи коротают дни.

Вожак умён и даже пулей мечен,
Уводит стаю снежной целиной...
В деревне ныне поживиться нечем,
И волк её обходит
Стороной.

Москва

Виктор Кирюшин

Как они к предательству торопятся,

Паутину шёлковую ткут!

А в деревне те же печки топятся.

Те же реки по земле текут.

А в душе, как в храме, солнце прячется,

От того, что краше нет земли.

От того, что присказки дурачатся,

А метели сказок намели.

Сберегу тебя, моё сокровище,

Ото всех печалей и невзгод.

Ты не бойся сглаза и чудовища,

Потому что завтра Новый год.

Что нам их наветы и пророчества?

Русь для них – чужая сторона.

Только жаль, что наши носят отчества

И позорят наши имена.

Сыктывкар

Надежда Мирошниченко

Доноры были.

Теперь – обескровлены.

Жилы опали.

Нет сил закричать.

Сеяли. Жали.

Рожали. И строили.

Кабы до капли из нас не качать

Кровушку,

Нужную городу, городу!

Мы бы, возможно,

Ещё поднялись...

Молча уходим.

Молчания золото

Тут же сгребают

Как плату за жизнь.

Сгинем –

Безмолвно. Печально.

Беспамятно.

Наши дворища

Репьём зарастут.

Наши надгробья –

Песчано-бескаменны –

Воды и годы

Бесследно сотрут.

Вологда

1937–2023

ПЕРЕВЁРНУТЫЙ МИР

Стерты плечи и шея деревни

Хомутами извечной нужды.

Ни продмага теперь, ни харчевни,

Ни простой родниковой воды.

Распродали её с потрохами

Под напором остудных ветров.

Еле машет она кулаками

Без колхозников, без кулаков.

Умирает она без подмоги,

Помощь скорая в звуке пустом,

Где лежат две забытых дороги

Перед нею могильным крестом.

Смоленск

Алексей Мишин

1936 - 2009

Хозяева уходят на погост,

деревня вымирает без остатка.

Лишь старый кот да шелудивый пёс

ещё подвластны древнему порядку.

Но скоро и они, забыв семью,

которая кормила и поила,

как два разбойника, угрюмо в лес уйдут

соседствовать в лесу с нечистой силой.

Скажи на милость, добрый друг, когда

лишились жизни светлые устои?

Стоит в колодцах

мёртвая вода,

ветшают деревянные покои.

Немного времени осталось до конца.

Проныры-дачники и те сюда не едут.

Ни молока не взять им, ни «мясца»,

ни тощей курицы для скромного обеда...

Хозяина уносят на погост

вдоль тихих изб с травою у порога.

Разносит ветер белый плач берёз,

слепые окна смотрят на дорогу.

г. Устюжна
Вологодская обл.

Юрий Максин

Я иду по деревне.

Деревня пуста:

Ни старух, ни детей,

Ни крыла, ни хвоста.

Всё уходит в песок:

Подрастают пески.

На песках-бодряках

Подрастают лески.

Мало нас среди этих

Лесков и болот:

Обесплотился

Дружбы народов оплот.

...Продираюсь, как ворог,

К деревне пустой.

Травостой вкруг избушек,

Густой травостой.

Детства, юности сны

Обступают меня,

Клеверами-коврами

Укрыв, полоня.

Подчиниться? Остаться?

Связать эту нить?

Только нас здесь не станут,

Чужих, хоронить. –

Мы чужие. И звук

Наших новых имён

Тонет в русских краях,

В дебрях чудских племён.

...Печь.

Дровищи, снежищи,

Сибирь. Холода.

Наши дети уже не приедут сюда?

Все ключи подо льдом:

Не отрыть, не открыть.

По-над миром моим

Зарастания прыть:

Ни старух, ни детей,

Ни крыла, ни хвоста...

...Я иду по деревне:

Деревня пуста.

Вологда

Инга Чурбанова

ФЕЛЬДШЕР

Ветер в пробоинах стен завывает,
парк вековой безнадёжно печален.
Старенький фельдшер
здесь часто бывает,
ссохшейся тенью стоит у развалин.
Каменных статуй понурые спины,
холод мансарды да яма колодца…
В дом этот чёрный,
дворянский, пустынный
жизнь никогда, никогда не вернётся!
В давние, былью поросшие годы
знатный хозяин бежал за границу.
В доме господском по воле народа
односельчане открыли больницу.
Вместе со всеми на стройке с рассвета
вкалывал дюжий глава сельсовета,
зычно орал со стропил всему свету:
«Лучшей больницы и в городе нету!»
Тут и прошла неуёмная юность,
тут и война колесом прокатилась.
Сколько здесь раненых
к жизни вернулось –
да с того свету, считай, воротилось!
Помнят ли стены промозглые эти,
как здесь рождались весёлые дети,
как на лошадке своей по ухабам
фельдшер являлся
к беременным бабам!
Незачем долго работать в России –
кровью к земле прикипая, трудиться.
Нынче никто не содержит такие
в нищей деревне большие больницы.
Если ты хворый –
ступай себе в город,
катятся к городу автомобили.
А за околицей, у косогора
церковь покрасили, восстановили.
Тянутся к ней просветлённые лица,
скованный дух обретает свободу.
Старенький фельдшер
не ходит молиться:
он о себе не заботился сроду.
Разве душе, изгоревшей до края,
легче или тяжелее бы стало?
Грозные образы ада и рая
блёкнут пред тем, что она испытала.
Вехи дорожные чести и долга,
детские призраки рая и ада…
Слишком уж долго живу я! Так долго
русскому жить человеку не надо.

Киров

Печальное

Наверно, такая планида

у русской деревни... Она

на гибель, как та Атлантида,

давно уже обречена.

Её без стыда и морали,

усердия множа на прыть,

почти сотню лет разоряли

и всё ж не смогли разорить.

Да, дело совсем непростое

(будь проклят 17-й год!)

лишить и корней, и устоев,

и духа огромный народ.

Но то, что с деревней случилось

сейчас, в 90-х годах,

и в страшном бы сне не приснилось,

на ум не пришло б никогда:

деревня исчезла с планеты,

она растворилась во мгле,

её просто-напросто нету

для тех, кто расселся в Кремле.

Да, крыш этих шиферных нету

и тех, кто под ними живёт,

и солнцу, и белому свету

не рад деревенский народ.

И нету надежды на чудо –

разор чересчур уж большой.

И я уезжаю отсюда

с тяжёлой, разбитой душой.

Тревога, печаль и разруха

в родных поселились краях.

...Да будет земля тебе пухом,

больная деревня моя.

Архангельск

1954 - 2011

Когда вдали, за лесом, показался

Умершего села безглазый дом,

Я постыдился плакать, я сдержался.

Когда по улице потом

Я шёл и улица забыто, опустело,

Без радости, без горести, без сил

Дворами тихими в лицо глядела,

Я ком, застрявший в горле, проглотил.

Не плакал и тогда, когда среди дороги,

Тяжёлый потупляя взгляд,

Я на краю села, как на пороге,

Ещё раз поглядел назад.

Чрез много-много лет, на дальнем расстоянье,

Приснился мне тот мёртвый уголок.

И с ним последнее моё свиданье…

И слёз во сне я заглушить не мог.

г. Реутово
Московская область

Василий Казанцев

1935 – 2021

ЗАБЫТОЕ КЛАДБИЩЕ

Печальные кущи забвенья.

Упавшие навзничь кресты.

Невольное духа томленье

Здесь горестно чувствуешь ты.

Ты здесь понимаешь впервые –

Но как это, как понимать –

Что мёртвыми стали живые

И некому их поминать?

Весь век на пределе пластались,

Судьбу земледельцев несли.

И вот – деревень не осталось,

И лесом поля заросли.

С округи родимой, раздольной,

Где весело песни вились,

Как будто на праздник престольный,

Всем миром сюда собрались.

И я, им ничуть не мешая,

На празднике мёртвом притих –

Их в сердце своём воскрешая

И грустно любя, как живых.

А души кладбищенской рощи,

Под шум поднебесных ветвей,

И реют, и радостно ропщут,

С душой обнимаясь моей.

Пермь

1941 – 2021

В ОКРУЖЕНЬЕ ЛЕСОВ

Сколько спелой брусники на светлой узорной опушке,

А какие встречают гостей у тропинки грибы!

В окруженье лесов, в этой тихой, как сон, деревушке

После всех перестроек осталось четыре избы.

Сколько всяких нашествий они на веку пережили,

Утопали в грязи, а душа оставалась чиста.

Два часа от райцентра доехать сюда на машине.

Дверь толкнёшь – и такая дохнёт на тебя нищета.

Деревенская Русь! Здесь темно, неуютно и сыро.

Отзвенели во мгле молодые твои голоса.

Встанет бабка с печи, как виденье далёкого мира:

Уж не внук ли приехал? Не видят больные глаза.

Деревенская Русь! Пропивали тебя, продавали,

Добивали тебя, выдирая устои твои.

…Кто проснётся теперь на горячем, как пух, сеновале

И кого расстреляют на вешней заре соловьи?

г. Тосно
Ленинградская область

Я вновь иду к своим истокам:

Суди меня, родимый дом,

Своим крутым,

Своим высоким

И самым праведным судом!

Судите, горькие осины,

И ты, седая лебеда,

Как судит мать

Родного сына,

И то, наверно, не всегда.

Я припаду к землице милой,

К порогу отчему прильну:

– Судите!

Больше я не в силах

В себе носить свою вину!

Мне острый нож –

Очаг без дыма,

Пустое поле без межи.

Ты узнаёшь меня, родимый?

Скажи.

Хоть что-нибудь скажи!

Ведь я же ел твой хлеб когда-то,

Играл у твоего плетня.

Ты вспомни.

Смотрит виновато,

Видать, не узнает меня.

пос. Томилино
Московская область

Иван Рыжиков

1922−2019

ЗРЕЛОСТЬ

Ну вот, и наступила зрелость –
Пора невиданных потерь:
Как в город некогда хотелось,
В деревню хочется теперь.

Полы скрипучие, полати,
Коровы, баня, сеновал –
Я этой сути не утратил
И в суете не растерял.

Мой лоб не ниже и не уже,
В сосудах кровь, а не ситро,
Но лезет яростно наружу
Моё крестьянское нутро.

Я болен грустью полевою
И сенокосною тоской,
Умру, наверное, раздвоен,
Не сельский и не городской.

Носила жизнь меня шальная
По всей немереной земле,
Где хоронить меня – не знаю,
Наверно, всё-таки в селе.

Санкт-Петербург

Иван Стремяков

И до глубинной деревеньки

Дошли раскол и передел:

У вас – всю ночь считают деньги,

Мы – без гроша и не у дел.

Вы натянули шапки лисьи,

И шубы волчьи вам – к лицу,

Мы – воспитали, вы – загрызли,

Мы – на погост, а вы – к венцу.

Такое звёзд расположенье,

Таких «указов» звездопад:

Вы – в господа, мы – в услуженье

Да на работу без зарплат.

На вашей улице – веселье:

Еда – горой! Вино – рекой!

Святые звёзды окосели,

Смущаясь вашею гульбой.

У вас всю ночь огонь не гаснет,

У нас – ни зги во всём ряду:

На нашей улице – не праздник.

Но я на вашу – не пойду.

Вологда

1937–2023

Мужики увозят лодку,

Грузят на прицеп.

Тянут выстывшую водку

И ломают хлеб.

И опять стеклом гранёным

Руки холодят.

И туда, где жарко клёнам,

За реку глядят.

Медлят. «Приму» разминают.

– Осень…

– Да, дела…

Вспоминают, поминают

Жизнь, что утекла.

Никого впотяг не кроя,

Сглатывая грусть.

И опять садятся трое

В трактор «Беларусь».

с. Петропавловка
Воронежская область

Александр Нестругин

Мужик

Недавно в гости не просили –

Сегодня грабят.

Вороньё,

Не надо каркать о России,

Вы трижды предали её.

Кровь полевая не остыла.

Непостижимо:

Не враги –

Извечные каптёры тыла

Опять сгибают в три дуги

Того, кто мыкал все напасти,

Да в самый смак,

Да в самый шик

Тебя, Архангел серой масти,

Российский спившийся мужик!

Не от трудов душа сломалась,

От вечной лжи

Ты сдал хребтом,

И если б выпрямился малость,

Стоял бы в уровень

С Христом.

Вологда

Михаил Сопин

1931 - 2004

ДЕРЕВНЯ

Антенн тоскующие слеги,

Метели ломкие слова.

Деревня...

Крыши из-под снега

Летят, как ввысь тетерева.

К крыльцу, как пёс на добрый голос,

Тропинка-ниточка бежит.

В сарае старом санный полоз,

Как бивень мамонта, лежит.

Наш хлеб – заботы и тревоги:

Не поспеши, не прозевай.

Большое солнце за порогом –

Как на скатёрке каравай.

Живёт, хранит луга и реки

Деревня, нивы золотя.

Деревня, падчерица века –

Земли любимое дитя.

Иван Смоленцев

1935 – 1993

СВАДЕБНАЯ ФОТОГРАФИЯ

Им досталось местечко в углу фотографии.

Городские-то гости – те мигом настроились,

а они, простота, всё топтались да ахали,

лишь в последний момент где-то сбоку пристроились.

Так и вышли навеки – во всей своей серости,

городским по плечо, что туземцы тунгусские.

И лицом-то, лицом получились как неруси.

Почему это так, уж они ли не русские!

Ведь живой ты на свете: работаешь, маешься,

а на фото – как пень заскорузлый осиновый.

Чай, за всю свою жизнь раза два и снимаешься

– лишь на свадьбах, и то: на своей да на сыновой.

Гости спали ещё, и не выпито горькое,

но собрала мешки, потянулась на родину

впопыхах и в потёмках по чуждому городу

вся родня жениха – мать и тётка Володины.

И молчали они всю дорогу, уставшие,

две родимых сестры, на двоих одно дитятко

возрастившие и, как могли, воспитавшие:

не пропал в городах и женился, глядите-ко!

А они горожанам глаза не мозолили

и не станут мозолить, как нонече водится.

Лишь бы имечко внуку придумать позволили,

где уж нянчить! Об этом мечтать не приходится.

Может, в гости приедут? Живи, коль поглянется!

Пусть когда-то потом, ну понятно, не сразу ведь…

Хорошо хоть, что фото со свадьбы останется:

будут внуку колхозных-то бабок показывать!

Ну а дома бутылку они распечатали,

за Володюшку выпили, песня запелася:

«Во чужи-то меня, во чужи люди сватали,

во чужи люди сватали, я отвертелася».

Киров

Есть деревня – рязанский Борок –

На верхушке песчаной горы,

Что стоит, как высокий порог,

У извилистой речки Пары.

От Парижа пойти на восток –

До деревни рукою подать.

Там такой золотистый песок

И такая вокруг благодать.

В речке светлой – песчаное дно

И вечерняя тихая грусть...

О прошедшем судить мудрено,

Что случится – гадать не берусь.

Всё узнаю, как выпадет срок...

Наступает заря на дворе.

Летней радостью светит Борок

На высокой песчаной горе.

Орёл

Геннадий Попов

1940–2015

НАУКА

– Слышал я, –

Говорит мне земляк, –

Учёный один объяснял про деревню:

Мол, разбежались по городам…

Может, и так,

Может, и верно,

Но посуди-ка сам:

Дед мой

За землю

Зарублен в 20-м,

Другой –

Раскулачен

И сгинул в 30-м,

Отец

Под Берлином

Убит в 45-м,

А сын

Пропал без вести

В Афганистане,

Оставил вот внука…

И все – деревенские,

Все – крестьяне.

Такая, брат, штука,

Такая, выходит, наука…

Тульская область

Владимир Сапронов

Песнь о лучшей собаке

И продали коня наконец. И всё было готово.

Ничего не припомню – как шли там пред этим дела.

Только видел в окно: изогнулась рогами корова,

Уперлась тяжело – и за кем-то устало пошла.

Только где-то вверху прокричала испуганно галка,

И на сердце моё навалился неведомый груз.

И заплакала мать, заслонясь уголком полушалка,

И родитель, вернувшись, под стол запустил свой картуз.

И настало то утро, зачавшее это сказанье,

И подводы со скарбом стояли уже у крыльца.

И столпился народ и галдел, как на общем собранье,

Хлопотали отцы, не забыв про стаканчик винца.

И стучал молоток, забивая горбыльями окна,

И лопата в саду засыпала у погреба лаз.

И родная изба, что от слёз материнских промокла,

Зазвучала, как гроб, искони поджидающий нас.

Это было – как миф. Это было в те самые годы,

Где в земной известняк ударял исполинский таран.

И гудела земля. И гремели вселенские своды.

И старинный паром уходил в Мировой океан.

И скрипели воза. И мотались тюки и подушки,

И все бабкины кадки вели стукотню на ходу.

И не я ль восседал там на самой последней верхушке

И дудел на прощанье да в ту ли пастушью дуду?

Уж давно деревенька ушла за овсяный пригорок,

А народ – всё старался, держась возле наших телег.

И совали нам пышки и всякое млеко и творог,

Словно там, впереди, ожидал нас лихой печенег.

Было всё, как и надо, и слёзы, и пляска, и драка.

Только – что там за крик у последних заветных берёз?

Обернулись, глядим: а за нами там шпарит собака,

Дорогая собака – мой собственный праведный пёс!

Ах ты, рыжий космач! Золотой мой чумазый дружище!

Да куда ты бежишь? Для какой неизвестно блохи?

Уходи-ка назад и храни там своё пепелище,

И грызи свою кость под крылом уже новой стрехи.

Успокойся, прошу. Не скачи ты ко мне на поклажу.

Я и сам вот реву. И готов за тобою везде.

Только мы ведь тебя передали в колхозную стражу, –

Послужи-ка, вахтёр, на иной, небывалой стезе.

А меня позабудь. Не рискуй своей пёсьей отвагой.

Уезжаю туда, где совсем не такие дворы.

Я и сам ведь, кажись, проживу захудалой дворнягой,

И тебе уже, брат, не отыщется там конуры…

А собака всё мчалась, визжа и крутясь под ногами,

И пронзали меня эти вопли, как спицы, насквозь:

Это сердце моё по-собачьи визжало за нами…

Это детство моё, как собака, за мною гналось…

Ах ты, псина моя! Ты послушай, как стонут кукушки!

Пронесутся года и такой прошумит тарарам!

И никто здесь не вспомнит о той ли смешной деревушке,

Где мы вместе с тобой кувыркались по вешним цветам.

Пронесутся года – и взойдут здесь вселенские маки,

И сгорят наши кости в горниле закатов иных…

А уж если ко мне и приткнутся другие собаки,

Я припомню тебя – и для внука спою этот стих.

Москва

Николай Тряпкин

1918 - 1999

Всё как в древности: ночь да деревня,

Пятистенок, да печь, да окно;

Внучка с бабкою, ветер да время…

Бабка знает: уходит оно.

И не жаль, да расстаться не просто

С буйным ветром в родимом краю,

Что приносит с равнин и погостов

Одичалую песню свою.

Он поёт, а она втихомолку,

Прижимая ребёнка к себе,

Богу молится…

– Бабушка, волки!

– Что ты, милая, ветер в трубе…

Всё как в древности: дикое пенье,

Ожиданья тягучий застой;

И над всем, словно чудо прозренья,

Примиренье с любою судьбой.

Москва

Михаил Грозовский

Во мгле космической трагедии

Равно встречая ночь и день,

Горит звезда Энциклопедии

Российских сёл и деревень.

В её лучах земля вращается.

И кто кричал, теперь исчез,

Мол, где крестьянский мир кончается,

Там начинается прогресс.

Москва

Григорий Калюжный

Посвящение печному мастеру

Мой учитель по печному делу

Александр Андреич Старунов

умер, и душа его от тела

отлетела в лучший из миров.

То, что в лучший, это несомненно –

за добро, что было в добром, в нём.

Да минует огненной геенны

тот, кто на земле дружил с огнём!

Он известен был всему району –

дядя Саша, мастер тёплых дел.

Шли к нему с почтеньем и поклоном

те, кто у себя иметь хотел

русскую классическую печку,

чтоб с лежанкой, с прочною трубой.

Он им не отказывал, конечно,

и, конечно, брал меня с собой.

С кельмой самодельной дядя Саша

колдовал над остовом печи.

Я месил раствор в стальной параше,

глину подавал и кирпичи.

И смотрел, как строить дымоходы,

чтоб держалось дольше в них тепло,

как перекрывать всю топку сводом,

как кладутся устье и чело,

как в стене выводится печурок,

чтобы ровным был его овал.

Свою кельму мне на перекурах

мастер доверительно давал.

Я учился – медленно, не сразу

постигал кирпичные азы.

Слушал дяди-Сашины рассказы

между делом, мудрые – за жизнь.

Печка поднималась выше, выше,

на чердак – труба, на крышу – ух!

И когда работали на крыше,

у меня захватывало дух,

да – от высоты и от простора,

от – внизу – рябиновых вершин,

от восторга, от того, что скоро

мы свою работу завершим.

В печь дрова уложит дядя Саша,

чиркнет спичку, громко пропоёт:

«Господи, помилу-уй!»… Печка наша

задымит, задышит, заживёт.

И хозяин скажет от порога:

«Дай вам Бог здоровья и добра!» –

и устроит праздник дымового

с водкой и закуской – до утра,

будет печку гладить, как родную,

подливать: «Ты пей, Андреич, пей…»

Дядя Саша жизнь прожил земную

с полною отдачей – для людей.

А потом и я сложил немало

сам разнокалиберных печей,

но мне дяди Саши не хватало,

слов его похвальных и речей.

Спи спокойно, Александр Андреич,

след твой на земле не стёрла смерть:

наши печи топятся и греют

род людской, и долго будут греть…

Архангельск

1954 - 2011

ПЕЛАГЕЯ

А по северным рекам стояли тогда деревни.

Не были берега кисельными, реки – молочными.

Чтобы жизнь текла и земля не твердела кремнем,

Работали бабы денно и нощно.

Пели, бывало, сердца грея,

Мужиков вспоминая, отданных военному лиху,

И жила в деревне одной Амосова Пелагея,

Золотоволосая пекариха.

Статью слыла богатырской, а как же иначе.

Без богатырской стати столько хлеба не выпечешь.

Хлебную буханку, как младенца, надобно вынянчить,

А буханок тех – тысячи!

Слава о хлебе Пелагеином шла повсеместно,

Из дальних краёв приезжали, Христа ради просили,

И кормила Пелагея хлебом все деревни окрестные,

Врать не буду, может, и пол-России.

Ветер из века двадцатого приносит скупо

Запахи клевера сладкого, чаще – полыни.

Была мне в юности Пелагея, что гамлетовская Гекуба,

Прочитанной книги литературная героиня.

Когда и выросло мифа сего золотое дерево?

Не заметила – неба коснулось ветвями.

Вижу: идёт Пелагея с работы в свой терем,

Травы ночные стелются под ногами.

Ныне дни убывающие считая скаредно,

Поминаю её со сродники, душой светлею:

Упокой, Господи, в селениях праведных

Пекариху абрамовскую, Амосову Пелагею.

Архангельск

Елена Кузьмина

Я иду и звёзды окликаю,

А они мигают мне в ответ.

Русь ты заповедная, глухая,

Ничего тебя отрадней нет!

Вот изба стоит в земле по о́кна,

Со времён царя Гороха сруб.

Что мне стольные дворцы да стогна,

Здесь я каждой подворотне люб.

Здесь меня обнимут, обласкают,

Спать уложат завсегда в тепле.

Там же бабы все под облаками

Кружат на Останкинской метле…

Тюмень

Михаил Федосеенков

СОТВОРЕНИЕ

Создавая нашу землю,

На холсте Вселенной Бог

Так легко мою деревню

Вывел по штрихам дорог:

Кистью вправо – вышла речка,

Кистью влево – лес густой,

Луг и пара человечков,

Что шагают за сохой.

И с тех пор моя деревня

Мало изменила вид:

Те же самые деревья,

Та же речка вдаль бежит.

А Господь и не заметил,

Выводя столиц черты,

Как рисунок чист и светел,

В нём так много красоты.

Как чудесны и прекрасны

На величии холста

Нарисованные краской

Заповедные места.

А быть может, в том и мудрость,

И начало всех начал:

Счастье отыскать нетрудно,

Присмотревшись к мелочам.

Санкт-Петербург

Иван Щитов

У нас тут липы пахнут мёдом,

И лужа в небо влюблена,

И за соседским огородом

Растёт на яблоне луна.

Ты приезжай. Забот не стоят

Увивы кухонь городских.

У нас в бору кукушка стонет

О кукушоночках своих.

А жизнь такая, жизнь сякая.

Она медова и страшна;

Ежесекундно утекая,

Прекрасна всё-таки она.

И только здесь, где пόля – вволю,

Душа, страдая, познаёт

И липы голос колокольный,

И взгляд старухи у ворот.

Москва

Душа зовёт пройтись по хуторам,

упасть в траву у маленькой станицы,

на полчаса зайти в старинный храм,

признать грехи и Богу помолиться.

Спуститься к Дону узенькой тропой.

Избавив плечи от своей поклажи,

проспать всю ночь на золотистом пляже,

запрятав ноги под речной прибой.

Увидеть утром таинство реки,

когда заря у полусонных плёсов

зелёным ивам расплетает косы

и в каюки садятся рыбаки…

Благодарю счастливую судьбу,

за волшебство вечернего затона,

за хуторок и старую избу,

за ту весну, что обвенчала с Доном.

г. Азов
Ростовская обл.

Николай Дик

Земля моя!

Ты вместо колыбели

Меня качала в алых клеверах,

А над тобою

Жаворонки пели,

Невидимо качаясь на ветрах.

Жар-птицей детства

Ласточка летала,

Котёнком ветер ластился к лицу,

Покуда мать

В лугах стога метала

И плакала украдкой по отцу.

Узнал я дух твоих сырых

Землянок.

Дорогу в школу – в восемь долгих вёрст,

Их пролетал в мороз я,

Как подранок,

Не замечая ни луны, ни звёзд.

Ты дождь пила,

Ты в засуху кричала,

Меня будила с первым петухом.

Какую ж тяжесть

Ты в себя впитала,

Когда легла

На материнский холм…

Москва

Анатолий Ковалёв

Принцип

В поднебесном раю, где купили мы домик однажды,

Заработав на хлеб, но слегка затянув пояски,

Родниковый Тюлюк не даёт задохнуться от жажды,

И Большой Иремель не даёт заболеть от тоски.

Вот такая гора! Полтора километра – не взгорок.

Сам я там не бывал, но надеюсь ещё побывать.

Мне бы раньше сюда. Мне бы в тридцать сюда или в сорок,

Сколько глупых стихов я не стал бы тогда рифмовать.

Утром с Пильной горы* в наши окна врывается солнце

И, скользя над Бехтой*, наблюдает ревниво за всем,

Чтобы вечером вдруг, осветив старой бани оконце,

За хребтом Зигальги постепенно исчезнуть совсем.

И – пойдёт звездопад! От такого небесного пепла

Улыбнёшься не раз, вспоминая свой бренный очаг.

Приезжай, посмотри, если сердце ещё не ослепло,

Станут зорче глаза и уверенней, может быть, шаг.

Мне бы раньше сюда. Мне бы, всякие фарсы упрятав,

К этой доле припасть, эту землю почуять в горсти.

Только шутит сосед Александр Иваныч Игнатов:

«Тут хозяйство вести – это вам не мотнёю трясти».

И учусь я тесать, топором проходя вдоль зарубин,

И забор горожу не до первых ветров, а навек,

Чтоб его оценил сам Василий Иванович Шубин –

Первый мастер в селе и вообще неплохой человек.

Да и нет здесь плохих. Все плохие – они не отсюда.

Им бы раньше уехать в другой Богом проклятый край,

Чтоб не сеять вражду, чтоб самим не слыхать пересуда

От своих земляков, сохранивших для нас этот рай.

И смотрю я опять в их простые, но мудрые лица,

Понимая, что здесь и без грамоты принцип знаком:

Чтобы жить, как в раю, надо просто всё время трудиться.

Чтобы жить, как в аду, можно просто болтать языком.

-----------------------------------------------

*Местное название небольших гор.

Челябинск

Сергей Семянников

В деревне

В России царствует разруха,

И, к ней привычная давно,

Как Богородица, старуха

Глядит в забытое окно.

В старинных стенах прокопчённых,

Уже давным-давно одна,

Она детей своих учёных

Перебирает имена.

Ты встретишь взглядом

Лик иконный

И оправдаешься с тоской:

Не прирастает старый корень

На почве новой, городской.

Но ты приехал, не затем ли,

Чтобы понять, как дальше жить?

Хмель

Так обвил

Телеантенну,

Как будто хочет задушить!

Пермь

1941 – 2021

Не стихи

на сельском кладбище на поле где нет ограды никакой стоит старик подстать Николе и левой крестится рукой стоят стакан и ломоть хлеба и больше незачем к врачу и почему рукою левой я даже думать не хочу о ком он молится не знаю придя на кладбище чуть свет пусть я молитв не понимаю я понял что ограды нет и мне не надо мне не надо вот про бюджетную строку простой кладбищенской ограды мне только надо дураку мы так живём себе не рады от света застимся рукой и нет ограды нет ограды для нас ограды никакой тут виды всякие видали умели взять умели дать живыми были жизни ждали и мёртвым можно подождать хлебнувши радости и лиха лежи в постели вековой на поле падиковском тихо светает дождь над головой

Москва

Алексей Ивантер

Там рыбы на деревьях гнёзда вьют,

Вода идёт в садовые калитки.

И колокольни страшные встают

Со звоном, переплавленным на слитки.

Прощай, моя земля… Под гнётом вод

Кладбищам нет уже ни гроз, ни молний.

Кресты, что потеряли небосвод,

Ещё темнее стали и безмолвней.

И становлюсь чужим я сам себе,

И сам себя уже не понимаю!

Прощай, земля… Из многих бед –

Тебе досталось худшее. Я знаю…

И мёртвых предков крик – как зов: спаси!

Так в рудниках живые Бога молят,

Так стали дном морским поля Руси,

Её дворы, её былые боли.

Там рыба на деревьях вьёт гнездо.

А избам не рвануть на горле ворот.

И глупый сом сквозь окна смотрит в дом –

Так смотрит сумасшедший из-за шторы.

Ты больше не увидишь небосвод –

Княжной опальной в чёрном каземате.

Прощай, моя земля… Под шалью вод

Ты мной отпета, ласковая Мати…

Москва

Николай Шипилов

1946 - 2006

СЕЛЬСКИЙ АНГЕЛ

Церковь закрыта в двадцать восьмом,

школа – в две тысячи пятом.

Плавает пух сорняков над селом,

силясь приткнуться куда-то.

Женщина выйдет, бледна и худа,

встанет босыми ногами,

время счастливое вспомнит, когда

бомбой нейтронной пугали.

Сорок семей: погибать по одной –

самая худшая участь.

Лучше накрыло бы общей волной,

померли б вместе, не мучась.

Тихо отпрянет куда-то во мглу,

в тёмные, старые сени.

Тянется длинный асфальт по селу,

Взрытый пучками растений.

Церковь стоит посредине села,

церковь пустая, сквозная.

Липа ветвями её обняла,

купол собой заменяя.

Ясен и светел над ней небосвод,

солнца и влаги хватает.

Ангел, сказали мне, в липе живёт

и по ночам вылетает.

Чудится: робкий, неслышный, простой,

смотрит всевидящим оком,

кружится долго над фермой пустой,

над обесточенным током.

Белые крылья сложив в вышине,

смотрит и шепчет, рыдая:

«Братья и сёстры, идите ко мне,

в двери небесного рая!

Там, в лучезарной долине из роз,

я вас от горя укрою.

Надо – построю вам новый колхоз,

новую школу открою!»

Спит население, лишь от души

хор насекомых стрекочет.

Невыразимо они хороши,

краткие летние ночи!

И, уставая бессильно сгорать,

падают звёзды в осоку.

Полно, никто не хотел умирать

по отведённому сроку.

2010

Киров

В ЗАБРОШЕННОМ ХУТОРЕ

Погасших окон выцветшие ставни,

глухой заплот, поваленный в осот.

И – тишина, как будто слово тайны

сейчас Господь с небес произнесёт.

Покажется, что жизнь людей былая

из этих мест бесследно не ушла,

как память сокровенная, живая

здесь в тишину незримо проросла.

И ощутишь ознобно чьи-то взоры,

лишь дунет ветер, травы шевеля,

и оживут обрывки разговоров,

мельканье лиц и запахи жилья.

Здесь постоять, как заново воскреснуть

с щемящим чувством грусти и вины.

Всплакнёт ли птица над судьбой окрестной

и снова станет частью тишины...

пос. Старобачаты
Кемеровская обл.

Виктор Коврижных

БЕДА

Пpишли и смотpят – пpопало село.

Нету села. Развалины.

Дымят, и смотpят светло-светло

Калеки на завалинке –

Кого там ещё пpинесла доpога,

Раздавленная телегами?..

Идут, подходят и стpого-пpестpого,

Осеpдясь, говоpят с калеками:

– Где дом?

– Водой унесло. Дожди на село выпали...

– Нету воды! Пpомоpгали село!..

– Нету. Быки выпили.

– Где быки?

– За бугоp ушли, Ушли и глаза выпучили...

– Что за бугоp? Одна степь в пыли!..

– Чеpви бугоp выточили...

– Нету чеpвей! – засвеpкали глазами.

– Гуси чеpвей извели...

– Гуси? А где запpопали сами?

– Сами? В тpостник ушли...

Ищут тpостник (а глаза смутны).

Девки тpостник выжали...

– Девки-то где? (а глаза гpустны).

– Девки? Все замуж вышли...

Смотpят кpугом – ни мужей, ни pебят.

Воздух живых таит?

Нету мужей. На войне стоят.

А война на мужьях стоит...

– За что война?

– Война за село,

За то, что дома гоpят...

– А дома, говоpят, водой унесло?..

– Водой унесло, говоpят...

– А кто говоpит?

А говоpит никто...

Смотpят – и никого.

Смотpят – и сами уже ничто.

И вокpуг – одно ничего.

Москва

Вячеслав Киктенко

ДЕРЕВНЯ

Тает в морозных оконцах вода...

Если б живым мне вернуться сюда –

как бы ты, бедная, заголосила!

Тяжкая ль память тебя подкосила?

Боли – и той не осталось следа.

Руки набрякли от чёрной работы.

Молвишь:

– Спасибо, не стою заботы;

нашу беду ворошить ни к чему.

Много ли нас по беспамятным сёлам?

Было – гуляли на свадьбах весёлых.

только ни сердцу оно, ни уму! –

А ведь была – хохотунья и пряха!

Миру – по нитке... Не то что рубаху –

смертное всё на привоз променяв:

– В чём хоронить-то, родимый, меня?

«Господи-боже, крепка твоя воля!

Мы-то тебе – посторонние, что ли?

Сладим по чести и саван, и крест!

Вишь, как народец-то твой расходился,

словно задаром на свет народился:

хлеба не просит – смирён и тверез!»

Если б живым я вернулся сюда —

я у людей бы узнал без труда:

ветер откуда, и чей это голос...

Пусть бы навеки земля раскололась!

Это кого ж собрались хоронить?!

Гибельный ветер посевы колышет;

пашня высоких речей не услышит:

верное дело – зерно заронить!

Но не вернуться мне, видно, сюда...

Выше деревни стоит лебеда,

нет ни войны, ни пожара, ни мора;

сход озабочен поимкою вора:

в норку вливают ведёрко воды,

ждут, затаившись и глаз не смыкая;

в норке взыграет пучина морская –

хвать! – и спасён урожай от беды.

В землю уходит живая вода...

Если б живым я вернулся сюда –

я бы услышал разумное слово:

мол, уходи подобру-поздорову,

мол, не вернуться уже никогда...

Крепко стоят на земле города!

Владивосток

Юрий Кабанков

Прощальный полёт

В России дожди проливные,

Деревнями осень бредёт.

Зовут в небеса позывные –

Прощальный полёт...

Прощальный не значит – последний,

У песни есть новая жизнь.

Кружись, мой листочек осенний,

Держись, моё сердце, держись!

Кто в истины верит святые –

К тому есть особенный счёт.

Простите,

Мы люди простые,

Мы – русский народ!

ст. Ираель
Республика Коми

Анатолий Илларионов

1952 - 2008

МОЛЕНИЕ О КРЕСТЬЯНАХ

…Сохрани же, Господь, нашу светлую, щедрую землю

От пожаров, потопов и прочих негаданных бед.

Я и сам возмущенье твоё человеком приемлю,

Потому, что страшнее, наверное, хищника нет.

Не наказывай всех. Эти люди в деревне у леса

Виноваты ли в том, что доверились власти чинов –

Не смогли отстоять свои вольные чистые веси

И погрязли в морщинах полей и мозолях дорог.

Не губи их, Господь. Без того им по жизни досталось

Колотить и рубить, отправлять сыновей на войну.

Кроме этой избы с огородом, у них не осталось

Ничего.

Ничего не вменяй им, Всевышний, в вину.

Сохрани им любовь к этим пажитям, синим болотам,

Буеракам и песням в исчерченных плугом полях.

Здесь полынь на меже пахнет кровью и дедовским потом,

И ладонями бабушки теплится мята в лугах.

Москва

Человек должен жить на природе,

на виду у Господних небес,

где прямая тропинка уводит

от крыльца прямо в поле и в лес.

Где над крышами изб и скворешен

ветви старых берёз шелестят.

И он должен быть чуточку грешен,

но не более, нежели свят.

Человек должен жить и трудиться

на себя – не на светскую знать.

И не знать, что творится в столицах

иль стараться об этом не знать.

Он, в ладу и в согласье с природой,

на виду у лесов и полей

должен дважды в течение года

за деревней встречать журавлей.

А когда по окрестностям свищет,

сеет вьюга морозную смерть,

человек должен в тёплом жилище

на огонь возле печки смотреть.

И наверное так, между прочим,

о неблизкой мечтая весне,

он в февральские длинные ночи

должен ангела видеть во сне.

А когда по скончанию века

он покинет отеческий край,

ангел душу того человека

унесёт, как положено, в рай…

Архангельск

1954 - 2011

А я хочу, чтоб скрипнули воротца,

Чтоб лошадь шла, роняя повода,

Чтоб в глубине забытого колодца

Чернела вновь хрустальная вода;

Чтоб во дворах гремели кринки, крышки,

Чтоб курицы кудахтали в пыли,

Чтоб в заводи головки ребятишек

Весенними кувшинками цвели;

Чтоб свадьбы здесь игрались – и всего-то.

Чтоб, собираясь осенью на Крит,

Как улетать отсюда неохота –

Кричали в небе ласточки навзрыд…

г. Тосно
Ленинградская область

Не искал, где живётся получше,

Не молился чужим парусам:

За морями телушка – полушка,

Да не весело русским глазам!

Может быть, и в живых я остался,

И беда не накрыла волной

Оттого, что упрямо хватался

За соломинку с крыши родной.

г. Березники
Пермская область

Алексей Решетов

1937–2002

Родина

Помню я: под сенью старых вишен

В том далёком,

В том донском селе

Жили пчёлы в камышовых крышах –

В каждой камышинке по пчеле…

Родина!

Простая и великая.

В давнем детстве, от беды храня,

Древними архангельскими ликами

Строго ты смотрела на меня…

А потом,

Позвав в края суровые,

Где весной не встретишь зеленя,

Жизнь взвалила рельсы стопудовые

На худого, юного меня.

Я копал руду на Крайнем Севере.

Много лет я молока не пил.

Только ты, земля моя,

Не верила,

Что тебе я в чём-то изменил.

Всё прошёл я:

Трудные дороги,

Злой навет и горькую беду,

Чтобы снова пальцами потрогать

Пыльную в канаве лебеду.

Я опять с тобой,

Земля просторная,

Где за клином старого жнивья

Под горой стоит село Подгорное –

Родина негромкая моя;

Где висит над хатой

Месяц рыжий;

Где в прозрачной невесомой мгле

Пчёлы спят под камышовой крышей –

В каждой камышинке по пчеле…

Москва

Анатолий Жигулин

1930 – 2000

…И вновь захочется туда,

Где запах молодого сена

Стоит, как тихая вода.

И тает, тает постепенно.

И не растает никогда.

г. Реутово
Московская область

Василий Казанцев

1935 – 2021

Здесь говорят не «творог», а «творОг»,
Пьют чай из блюдца с сахаром вприглядку
И, по слогам читая слово «Бог»,
Справляют жизнь по старому порядку.

Подённый труд с погодою в борьбе,
Жизнь вопреки злодеям и дорогам,
И если жалость – жалость не к себе,
А к сгинувшим по войнам и острогам.

Пойти вперёд – ни огонька окрест,
Назад взглянуть – тьма разливает реки.
Всю жизнь свою бежал из этих мест,
А оказался вросшим в них навеки.

г. Дедовск
Московская область

Юрий Воротнин

Зашумят молодые осины,

Закричат коростели вдали,

И себя я почувствую сыном

Этой русской родимой земли.

Где петух, словно солнце златое,

Вдруг взлетит на вершину плетня, –

Это чудо такое простое

Пробуждает сквозь годы меня.

И журавль над холодным колодцем

Головой будет долго качать, –

Не страдать мне,

А надо бороться

За Великую Родину-мать.

Потому,

Когда громкое эхо

Станет звать на другом берегу...

Никуда не смогу я уехать,

Бросить Родину я не смогу.

Валентин Чистяков

Я в себе пока не разобрался,

Оттого, наверно, вольно жить.

Где не надо – я перестарался,

С кем не надо – я спешил дружить.

Удаль часто поджидает усталь...

Усталь – это больше, чем устал.

Еду в Суздаль, колокольный Суздаль,

Чтоб прислушаться к его устам.

Важно крепко помнить в жизни место,

Где восходит из глубин твой род,

Ведь земля – не булочное тесто,

А толпа – далёко не народ.

На владимирских лихих просторах

Деревенька есть посредь ветров,

Только город и военный порох

Пощадили в ней лишь семь дворов.

Здесь, в Пигасово, мой дед родился,

Строил школу брёвна к брёвнам вгладь.

Где в войну отец не доучился,

Где других детей учила мать.

В дальний лес, окутанный восходом,

С братом я ходил чернику брать.

Перед нашим ягодным походом

Бабушка твердила: «Потерять

Очень можно тама-де друг дружку,

Я в газету заверну вам хлеб,

Дам бидон для Юры, Саше – кружку».

И крестила с Юркой нас вослед.

Вечером бездушный телевизор

Заменял с лихвой роскошный чай!

Я теплом его с тех пор пронизан,

Даже если холод и печаль.

В памяти безудержного детства –

Поле за гумном, где цвёл овёс,

Дальше – лес, а там уж по соседству

Суздаль. От деревни – десять вёрст.

Москва

Александр Шаганов

Домик жил и донник цвёл,

Мальвы шёлком шелестели…

Топором скоблили пол,

Тыкву пареную ели.

Шли куда-то облака,

Шли быки с такой же силой,

И кисет для табака

Вышит был рукою милой.

День прошёл. Другой прошёл.

Век прошёл… А птицы пели,

Домик жил и донник цвёл,

Мальвы шёлком шелестели.

Не менялась жизнь никак.

Уходили в землю внуки.

То же сено на быках.

И кисет. И те же руки.

Как же нужно было так

Не любить, не знать всё это,

Если нынче на болтах

Еле держится планета.

Громыхает ржавый шар,

Не цветёт на свалке донник,

Знать, кому-то помешал

Белый-белый в мальвах домик…

Москва

Геннадий Касмынин

1948 - 1997

Всё обсчитано, значит – оправдано:

Нерентабелен наш сельсовет!

И обрезано сельское радио!

И на лампу у клуба – запрет!

И ни почты теперь, ни сберкассы нам,

Ни медпункта, ни школы, ни книг.

«Нерентабельно» – ясно же сказано…

– Ясно, ясно, – кивает старик.

Надвигается тьма заоконная:

Ранний вечер и поздний рассвет.

Добывает лучину исконную,

Он её не забыл ещё, нет!

Он ещё обогреется рухлядью

Из остатков амбара, двора,

И больные суставы припухлые

Поуймёт на печи до утра.

И к нему в предрассветные сумерки

Просочится от стылых дверей

Глас соседки: – Иваныч, не умер ли?

Ну, дак ладно. Живи – не старей…

Вологда

1937–2023

Ни конторы нет, ни гаража,

Ни колхоза нынче, ни зарплаты...

Пахари уходят в сторожа,

На подсобы едут, на подхваты.

Вроде ‒ на чуток, не навсегда,

Только жизнь давно чужда идиллий.

Пахарей уводят в города,

Как в полон когда-то уводили…

А в полоне ‒ знамо, не глазей! ‒

На «лесах» скользя, канавы роя.

…Мчит битком набитая «Газель»

Вглубь вахтовладельческого строя.

Темень встречным светом, как ножом,

Полоснёт, без всякой задней мысли, ‒

И отрежет мужиков от жён,

От детишек, что на шее висли.

И ‒ на две недели, на века? ‒

Замышленье бунта и побега,

Смена ‒ «от пинка и до пинка»,

Вместо той ‒ от снега и до снега.

с. Петропавловка
Воронежская область

Александр Нестругин

Было ли это когда-то

Или приснилось тебе?

Летнего утра прохлада

Тихо плывёт по избе.

Там на загнетке услада –

Свежих оладушек дух.

Не выгонял ещё стада

К дальним полянам пастух.

Бабушки оклик нестрогий,

Скорые сборы, а там –

Полем пути и дороги

К ягодным вашим местам.

Тучная рожь колосится

И зеленеют овсы.

Любо по травам носиться,

Грузным и полным росы.

Любо, что день ещё долог

И небеса высоки.

Вот и берёзовый колок

Возле деревни Борки.

От земляники нагретой

В нём духовитая сласть.

Хочется в жаркое лето,

В ягодник этот упасть.

Навзничь, бездумно, невольно,

К небу открытой душой –

Господи, как же привольно!

Господи, как хорошо!

Где-то кукушка кукует,

Что тебе эти года,

Если душа не тоскует,

Если она молода.

Всё в мироздании просто

Может она принимать:

Рядом и братья, и сёстры,

Рядом здоровая мать.

К вечеру грома раскаты

Вас подгоняют домой.

Было ли это когда-то?

Было ли, боже ты мой?

Оренбург

Юрий Орябинский

1947 - 2004

Чахлый ельник да болотца.

Да ведёрко у колодца.

Заночую, где придётся,

На родимой стороне.

Я пойду по тем дорожкам,

Где ходили мы с лукошком.

Постою под тем окошком,

Где стоялось раньше мне.

Москва

Геннадий Иванов

Линялый август…
Встать до солнца,
Когда ещё в ознобе сад,
И пересуды у колодца
Вчерашние ещё висят;
Набросив – так, на всякий случай, –
На плечи дедовский бушлат,
Хрустя антоновкой пахучей,
Пробраться мимо спящих хат
За край села, где по-над лугом
Туман раскинулся ковром;
Брести в нём, влажном и упругом,
На колокольчики коров;
Ступить в дымящуюся реку
И плыть заре наперерез…
Каких же нужно человеку,
Помимо этого, чудес?

Орёл

Андрей Фролов

Знаменка

Окошко тесиной забито

и плесенью зацвело.

Но имя ещё не забыто,

каким называлось село.

Ещё и ручей напевает,

хоть сильно травою зарос.

Ещё и народ здесь бывает

в горячую пору – в покос.

Ещё вспоминают:

когда-то

стояли (да, знать, не судьба)

вот здесь – чепурнаева хата,

а там – башунова изба.

Где нынче лютует крапива,

означа границы жилья,

виднеется сиротливо

тележная колея.

Да в росном белеющем дыме

к малиннику тянется след.

Да в паспорте значится имя

посёлка,

которого нет.

Барнаул

Владимир Башунов

1946 - 2005

Бабушка байки такие знавала,
Мама мне песни такие певала!
Утренний хлеб не горчил.
Жизнь проходила – простая, святая.
Где же ты, радость моя золотая?
Мир этот тихо почил.

Внук не дослушает бабкиной сказки,
Дочь не научится мамкиной пляске,
Где уж ей кашу сварить!
Сын не закончит отцовой работы,
Лёжа похмельным с утра до субботы…
Не о чем тут говорить!

г. Лобня
Московская область

Нина Стручкова

Мне не надо ни терема,

Ни коня, ни девицы –

Умереть бы, как дерево,

Где случилось родиться,

И лежать бы, как водится,

На погосте у храма

Рождества Богородицы

Под землёй и ветрами,

Под февральскими вьюгами

И под ливнями с громом

По дороге на Юрьево

В километре от дома.

Аркадий Гаврилов

1931 - 1990

Клянусь погибшею рекой,

Чью синь оплакали лягушки,

Что страшен сумрачный покой

Пустой навеки деревушки.

Зачем оставили её?

Куда ушли и что с ней будет?

По крышам тянется быльё,

И дикий тлен по избам блудит.

Где отыскали счастье те,

Кто здесь родился на свободе,

Кто был в душевной простоте

Издревле мил живой природе?

Не объяснит всего расчёт –

Покинуть этот край не просто.

К деревне брошенной ведёт

Тропа от древнего погоста…

Но тень мелькнёт иль гость какой –

Уже бодрится и вздыхает

Сад над погибшею рекой.

И вдруг калитка зарыдает…

Москва

Григорий Калюжный

Хутор мой неперспективный

И покинутый давно!

Бьют косые стрелы ливня

В потемневшее окно.

Где моя родная хата,

Камни чистые крыльца,

Голос деда хрипловатый,

На стене портрет отца?

Хутор мой неповторимый,

Перед веком павший ниц!

И гонимый, и хулимый

Сворой грамотных тупиц.

И страдаешь ты, как прежде

Инвалид сплошной войны,

Как последняя надежда

Нашей горестной страны.

Екатеринбург

Валерий Анищенко

1939–1994

...И вот, с верёвкой на рогах,

Её влекут на бойню.

Не вдруг поняв, что это – крах,

Она была спокойной.

Шагал хозяин впереди,

Знакомо звал Пеструхой, –

Не сомневайся, мол, иди, –

Солил-сулил краюху.

Прошли поскотину, прошли

Березняки, ольшаник...

Куда, хозяин? Неужли?..

Но – чешет за ушами,

Но – гладит-водит по хребту

Знакомою ладонью:

Мол, не волнуйся, доведу!

Ничто, хоть и на бойню.

Но вот – над речкою мосток,

И в зове – нотки фальши.

И сердце ёкнуло, и – стоп:

Нельзя Пеструхе дальше.

И – замотала головой!

И – уперла копыта!

По десять литров на удой

Давать – и стать убитой?!

Пятнадцать выкормить телят

Своих! Да сколь – хозяйских

Мал-мала меньших ребятят!..

Хозяин, не ругайся.

За долгий, по морозу, путь

Сосцы её озябли.

Не злись, хозяин. Где-нибудь

Передохнуть нельзя ли?

Найди от ветра закуток,

Подай охапку сена,

Влей пойла тёплого глоток –

Оттает постепенно.

И, всепрощающе вздохнув,

Как во хлевинке дома,

Приляжет, ноги подогнув,

На свежую солому.

Заснёт... и будет сон вкусней

Июньской первой травки...

Ты пореши её во сне

Обухом из-под лавки.

И разруби, и распродай

Её большое тело.

А там – пируй иль голодай –

Твоё, хозяин, дело.

Вологда

1937–2023

Чем победный свой узор

на знамёнах вышила?

Разве шёлком золотым,

ниточками льна?

И на чьих плечах страна

выстояла, выжила?

До космических высот

поднялась она?

Всех увижу, всех услышу,

кто с граблями, с косами.

Всех, кто в памяти моей

по селу прошли.

Никого не потревожу

лишними вопросами.

Просто молча поклонюсь

низко, до земли…

г. Тосно
Ленинградская область

Егорьевский погост

Напишите мне Егорьевский погост

Над яругами,

На взгорье,

В полный рост –

Или быль, в которой пели купола,

Небылицею по лугу проплыла?

Так ли, нет ли, а не нами

И давно

Липовицами село наречено,

А название «Егорьевский погост»

Млечной дымкою растаяло меж звёзд.

Я дворы его по пальцам перечту:

Все, что чудом уцелели, – на виду,

А над избами такая тишина –

Вся Вселенная, как часики, слышна!

Ветром, что ли, разметало по земле

Те гармони, что прошли навеселе,

Прокипели у калитки, клокоча,

Выдавая озорного «Сормача»?

…А когда-то среди этого села

Диво дивное вздымало купола.

…А когда-то возле этого села

Вся округа, как черёмуха, цвела…

То былое не оставило следа,

То былое затопило лебеда,

Только липы вековые

Сквозь года

Всеми ветками всё тянутся

Туда.

Москва

Юрий Паркаев

(1941–2013)

УХОД

Когда отчаянно и дико, –

Я думаю, в текущих днях:

Как незаметно и велико

Уходят люди в деревнях.

Когда на свете будет пробит

Покоя час и вышних сил,

Один народ им приготовит

Ржаные пригоршни могил.

Один народ помянет горько,

И все поймёт, и всё простит…

Народ живёт на свете столько,

Сколь боль свою в себе хранит.

Отплачут бабы… Во светёлке

В лампаду масло подольют…

И всё окрест опять замолкнет:

Молчание – великий суд…

г. Балашиха
Московская область

Игорь Жеглов

1960 – 2000

БЛУДНЫЙ СЫН

Блудным сыном древнего сказанья,

Жертвою скитаний и дорог

Я пришёл к тебе на покаянье,

Позабытый всеми уголок.

И стою, как будто бы нездешний,

До кровинки здешний человек...

Улетели птицы из скворешни.

Скоро ночь. А ночью будет снег.

Барнаул

Леонид Мерзликин

1935 - 1995

Горевые русские селенья

Прячутся в чащобах у болот.

Денег нет – варенья да соленья

До весны сосед не сбережёт.

Разошлась капустка на закуску,

Разбрелись под рюмочку грибы.

За село снесли тропою узкой

Зимние студёные гробы.

Будет по весне сирень вихриться,

День придёт просторный и большой.

Дачники приедут из столицы,

Чтоб почуять родину душой.

Примут от земли печаль и сладость,

Пропоют про луг и лошадей,

Но поймут, что жизнь уже промчалась

На сырых асфальтах площадей.

Подытожат прибыли-утраты,

Соберутся – и растаял след.

И, как будто в чём-то виноваты,

Будут избы щуриться вослед.

Москва