* * *
В котле гигантском, недохристианском,
на коммунальном медленном огне
варился я…
Вбирая гул пространства,
империя сопутствовала мне.
-
Я влился в хор, хоть был рождён для соло,
и в пряной гуще братства и любви
всю крутизну кипящего рассола
впитали поры бренные мои.
-
Я схвачен был эпохою тотальной,
но верил в самой тайной глубине
своей фатальной, экспериментальной,
умом, увы, не понятой стране.
-
Я растворился в голосе народа,
когда снаружи инобытиё
пришло из телемусоропровода
и расстреляло прошлое моё.
-
И вот я стал солистом поневоле.
Изобретая будущность свою,
я сам себе выдумываю роли
и в переходах нищим подаю.
-
Мои года на ниточках повисли,
и что там нынче варится в котле –
душа не ведает…
Ну а бездушной мысли
и без меня хватает на земле…
Бабаня
-
Всё смотрит и смотрит... Чего она высмотреть хочет?
А, впрочем, не всё ли теперь ей, старухе, равно...
Проснётся и сядет. И будет сидеть среди ночи.
Две капельки глаз водянисто уставит в окно
И будет молчать.
Уж давно приутихло мерцанье
Стремительных лет, и остался обычный удел:
Бессонная ночь, ненасытная страсть созерцанья
И мир, что доселе ещё надоесть не успел.
-
– Ну что ты, бабаня? – Со дна подымается смута.
И вызволить нечем. И тяжко, и суетно мне.
И хочется встать и прощенья просить почему-то...
Всё смотрит и смотрит... Чего она видит во тьме?
* * *
Всё как в древности: ночь да деревня,
Пятистенок, да печь, да окно;
Внучка с бабкою, ветер да время…
Бабка знает: уходит оно.
-
И не жаль, да расстаться не просто
С буйным ветром в родимом краю,
Что приносит с равнин и погостов
Одичалую песню свою.
-
Он поёт, а она втихомолку,
Прижимая ребёнка к себе,
Богу молится…
– Бабушка, волки!
– Что ты, милая, ветер в трубе…
-
Всё как в древности: дикое пенье,
Ожиданья тягучий застой;
И над всем, словно чудо прозренья,
Примиренье с любою судьбой.
* * *
Прижался ухом лист зелёный
к асфальту на моём дворе,
как будто голос отдалённый
услышал в позднем сентябре.
-
И здесь, в ногах у человека,
превозмогая тихий тлен,
он уловил глухое эхо
неумолимых перемен.
-
Он ощутил себя на свете
частицей, вырванной из тьмы;
он вспомнил о прошедшем лете
и сник в предчувствии зимы.
-
А голоса... не разобрать их...
Невнятный шелестящий хор.
То мирно падают собратья,
собою устилая двор.
-
Им хорощо, они не дышат.
Им никогда не испытать,
что это значит: видеть, слышать,
предчувствовать и понимать.
ПАРАЗИТСКАЯ МОРДА
Помню, мать
(где-то в классе четвёртом)
за невинную шалость браня,
назвала паразитскою мордой
прогулявшего школу меня.
Мы гоняли в футбол до упору,
забывая учёбу и дом…,
до последних ботинок, в которых,
сбитых вдрызг, приходили потом.
За футбол, это помню я твёрдо,
наказание было дано,
чтоб сидел, паразитская морда,
дома с книгами и без кино.
О, прекрасные, юные годы!
Под угрозой ключа и ремня
мать своей директивой свободу
забирала тогда у меня.
А сейчас, возвращаясь повторно
в те года,
вижу юности свет.
И грущу, паразитская морда.
И свободен.
И матери нет.