Русская поэзия | Владимир Солоухин

Владимир Солоухин

 
 
СОЛОУХИН Владимир Алексеевич (1924 – 1997) – поэт, писатель, публицист. Родился в селе Алепино Владимирской области. Окончил Владимирский механический техникум, Литературный институт имени А.М. Горького. В годы Великой Отечественной войны служил в Москве в воинской части, охранявшей Кремль. Главная тема творчества – русская деревня. Поэтические сборники: «Дождь в степи» (1953), «Разрыв-трава» (1956), «Журавлиха» (1959), «Как выпить солнце» (1961), «Жить на земле» (1965), «Славянская тетрадь» (1972), «Седина» (1977) и другие. Очерковые книги: «Владимирские просёлки», «Капля росы», «Третья охота», книги рассказов и публицистики. Награждён орденами Трудового Красного Знамени, «Знак Почёта», Дружбы народов. Жил в Москве. Похоронен в родном селе Алепино.
 

  Настала очередь моя
Уходило солнце в Журавлиху
Чета белеющих берёз
 

НАСТАЛА ОЧЕРЕДЬ МОЯ

-

Когда Россию захватили

И на растленье обрекли,

Не все России изменили,

Не все в предатели пошли.

-

И забивались тюрьмы теми,

В ком были живы долг и честь.

Их поглощали мрак и темень,

Им ни числа, ни меры несть.

-

Стреляли гордых, добрых, честных,

Чтоб, захватив, упрочить власть.

В глухих подвалах повсеместно

Кровища русская лилась.

-

Всё для захватчиков годилось –

Враньё газет, обман, подлог.

Когда бы раньше я родился,

И я б тогда погибнуть мог.

-

Когда, вселяя тень надежды,

Наперевес неся штыки,

В почти сияющих одеждах

Шли Белой гвардии полки,

-

А пулемёты их косили,

И кровь хлестала, как вода,

Я мог погибнуть за Россию,

Но не было меня тогда.

-

Когда (ах, просто как и мудро)

И день и ночь, и ночь и день

Крестьян везли в тайгу и тундру

Из всех российских деревень,

-

От всех черёмух, лип и клёнов,

От речек, льющихся светло,

Чтобы пятнадцать миллионов

Крестьян российских полегло,

-

Когда, чтоб кость народу кинуть,

Назвали это «перегиб»,

Я – русский мальчик – мог погибнуть

И лишь случайно не погиб.

-

Я тот, кто, как ни странно, вышел

Почти сухим из кутерьмы,

Кто уцелел, остался, выжил

Без лагерей и без тюрьмы.

-

Что ж, вспоминать ли нам под вечер,

В передзакатный этот час,

Как, души русские калеча,

Подонков делали из нас?

-

Иль противостоя железу

И мраку противостоя,

Осознавать светло и трезво:

Приходит очередь моя.

-

Как волку, вырваться из круга,

Ни чувств, ни мыслей не тая.

Прости меня, моя подруга,

Настала очередь моя.

-

Я поднимаюсь, как на бруствер,

На фоне трусов и хамья.

Не надо слёз, не надо грусти –

Сегодня очередь моя!





УХОДИЛО СОЛНЦЕ В ЖУРАВЛИХУ

-

Уходило солнце в Журавлиху,

Спать ложилось в дальние кусты,

На церквушке маленькой и тихой

Потухали медные кресты.

И тогда из дальнего оврага

Вслед за стадом медленных коров

Выплывала тёмная, как брага,

Синева июньских вечеров.

Лес чернел зубчатою каймою

В золоте закатной полосы,

И цветок, оставленной пчелою,

Тяжелел под каплями росы.

Зазывая в сказочные страны,

За деревней ухала сова,

А меня, мальчишку, слишком рано

Прогоняли спать на сеновал.

-

Я смотрел, не сразу засыпая,

Как в щели шевелится звезда,

Как звезда сквозь дырочки сарая

Голубые тянет провода.

В этот час, обычно над рекою,

Соловьёв в окрестности глуша,

Рассыпалась музыкой лихою

Чья-то беспокойная душа.

«Эх, девчонка, ясная зориночка,

Выходи навстречу – полюблю!

Ухажёр, кленовая дубиночка,

Не ходи к девчонке – погублю!»

-

И почти до самого рассвета –

Сил избыток, буйство и огонь –

Над округой царствовала эта

Чуть хмельная, грозная гармонь.

-

Но однажды где-то в отдаленье,

Там, где спит подлунная трава,

Тихое, неслыханное пенье

Зазвучало робкое сперва,

А потом торжественней и выше

К небу, к звёздам, к сердцу полилось...

В жизни мне немало скрипок слышать,

И великих скрипок, довелось.

Но уже не слышал я такую,

Словно то из лунности самой

Музыка возникла и, ликуя,

Поплыла над тихою землёй.

Словно тихой песней зазвучали

Белые аишнёвые сады...

И от этой дерзости вначале

Замолчали грозные лады.

-

Ну а после, только ляжет вечер, –

Сил избыток, буйство и огонь, –

К новой песне двигалась навстречу

Чуть хмельная, грозная гармонь.

И, боясь приблизиться, должно быть,

Все вокруг ходили на басах,

И сливались радостные оба

В поединок эти голоса.

-

Ночи шли июньские, погожие,

А в гармони, сбившейся с пути,

Появилось что-то непохожее,

Трепетное, робкое почти.

Тем сильнее скрипка ликовала

И звала, тревожа и маня.

Было в песнях грустного немало,

Много было власти и огня.

А потом замолкли эти звуки,

Замолчали спорщики мои,

И тогда ударили в округе

С новой силой диво-соловьи.

-

Ночь звездою синею мигала,

Петухи горланили вдали.

Разве мог я видеть с сеновала,

Как межой влюблённые прошли,

Как храня от утреннего холода, –

Знать, душа-то вправду горяча –

Кутал парень девушку из города

В свой пиджак с горячего плеча.





ЧЕТА БЕЛЕЮЩИХ БЕРЁЗ

...и на холме средь жёлтой нивы

чету белеющих берёз.

                               М. Лермонтов

Куда ни вёл бы путь неблизкий,

К какому б дальнему огню,

Я в сердце образ материнский,

Я образ родины храню.

-

Храню светло и молчаливо

Её от трав до самых звёзд...

И на холме средь жёлтой нивы

Чету белеющих берёз.

-

Лежит она в лесах и пашнях,

Меж океанов и морей.

Я провожаю день вчерашний

И новый день встречаю с ней.

-

Встречаю сердцем, словно диво,

И снег, и майский грохот гроз...

И на холме средь жёлтой нивы

Чету белеющих берёз.

-

Её проезжие дороги,

Её большие города.

И слёзы мамы на пороге,

И тяжесть ратного труда.

-

В сыновьем сердце терпеливо

Я сквозь огонь жестокий нёс

И на холме средь жёлтой нивы

Чету белеющих берёз.

-

Нас разлучить никто не может,

Уйду с земли – встречай, земля.

Пускай другой, на полке лёжа,

Глядит в российские поля.

-

Пускай увидит он счастливо

Родной простор под стук колёс...

И на холме средь жёлтой нивы

Чету белеющих берёз.