Русская поэзия | Николай Дмитриев  | Фото, статьи, интервью, другая информация

Николай Дмитриев

 
 

ЭЛЕГИЧЕСКОЕ ПРОСТОДУШИЕ КОЛИ ДМИТРИЕВА

Владимир Бондаренко.
Из статьи о Н. Дмитриеве. Книга «Николай Дмитриев. Зимний Никола»

       …Коля Дмитриев весь был – озарение нашего поколения. Он всем нам доказал, что можно в любые времена писать свободно и обо всём, что тревожит душу. Доказал в свои двадцать с небольшим лет, выпустив ещё в 1975 году первую книгу «Я – от мира сего», а вскоре став и лауреатом третьей по значимости литературной Государственной премии России. Без всяких «паровозиков» и прочих литературных ремесленнических приспособлений. Он и был – от мира сего, до кончика своих пальцев, до последней своей строчки. Не менялся ни во времени, ни в славе своей, ни в привязанностях. Став первой юной советской поэтической звездой семидесятых годов ещё в двадцать два года, он отвернулся от своей звёздной славы, будто её и не было, будто премии в то время давали запросто всем талантливым и юным поэтам и писателям. Вот уж кто никогда не походил ни внешне, ни внутренне на некоего писательского лауреата. Да и уважение старших, от Николая Старшинова до Юрия Кузнецова, он завоевал не поведением своим, не литературными доспехами, а единственно – стихами. Родился зимой 1953 года, на Николу, в Подмосковье, в Рузском районе, окончил школу, институт, работал учителем литературы в Балашихе. И к пятидесяти годам выпустил восемь поэтических книг. С зимним Николой и прожил всю свою жизнь, с ним и умер, слегка пережив своё пятидесятилетие.

Напомню: я – зимний Никола,
Полжизни стихи бормочу,
Толкаю судьбы своей коло,
По замяти коло качу.
Не шибко счастливое коло.
Да разве другое найти!
Ну вот и старайся, Никола,
Стихи бормочи и – кати!

       Вот и бормотал назло всем недругам и завистникам свои лучшие земные стихи в далеко не самое поэтическое время. Мне кажется, он писал свои лучшие стихи и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. У него не было срывов и провалов, его лирическая одержимость всегда была органична и проста. Вдали от литературных свар, свой среди своих, поэт из своего народа, он не любил похвальбу в свой адрес. Впрочем, о нём много и не писали. Хотя признавали его самые разные поэты. И левые, и правые. Когда-то, когда ему ещё было двадцать два года, в предисловии к первой книжке «Я – от мира сего», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Молодые голоса», Римма Казакова писала: «Стихи Дмитриева… напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь». Сказано по-женски красиво, но неточно. Поэзия Николая Дмитриева всегда была образна, неожиданна и выразительна. И могла поразить воображение, как поражают воображение, изысканные наличники на деревенских окнах, коньки на избах, цветастые платки. Как поражают воображение всего мира русский танец и русская песня. Несомненно, в своих поэтических истоках Николай Дмитриев фольклорен, но это не стилизованная книжная фольклорность, и даже не клюевская сказовая образность. Это язык той же улицы и того же посёлка, где жил и трудился Николай Дмитриев. Он – осколок своего времени, пятидесятых годов двадцатого века. Вот и фольклор его как бы замыкал весь русский национальный фольклор, был последним его живым проявлением в письменной литературе… Поражает всегда точность поэтической детали… И всегда тонкая элегичность, пришедшая откуда-то из дворянской поэзии девятнадцатого века или же из народных русских песен и плачей.

Я ж смирно разрабатывать остался
Тончайший элегический мотив.
Хотелось очень грусть свою прославить
И этакое что-нибудь ввернуть,
Как будто можно так слова расставить,
Что юность и любимую вернуть…

       …Как писал хорошо его знавший и высоко ценивший мой талантливый сверстник, знаток русской поэзии Владимир Славецкий: «Конец 70-х – начало 80-х, "Дмитриевский" период характеризуется преобладанием задушевности, трогательности, открытого лиризма, образности, восходящей к "большому" национальному стилю, сложившемуся в девятнадцатом столетии…» Владимир Славецкий прав: тихо и неприметно, но Николай Дмитриев вёл своих сверстников в русло русского золотого поэтического века, как бы не замечая ни критиков, прошедших мимо него (увы, даже Вадим Кожинов не обратил на него своё внимание), ни литературных начальников, проповедующих большой советский стиль, ни модных поэтов-шестидесятников.
       Но не был он и этаким угрюмым деревенщиком, певцом родового угла и развалившейся избы, скорее, наоборот, деревенская разруха в семидесятые годы уже достигшая своего апогея и ставшая необратимой, как результат, повлёкшая за собой и разрушение всей нынешней России, наводила на него печаль, и он отворачивался от неё, искал живую жизнь. Скорее, он был в плену русского поэтического мифа и при обожаемой им конкретности поэтических деталей в центр любого своего стиха ставил миф и о прошедшем, и о настоящем. Дело другое, что миф этот был печальным и грустным, миф о потерянном русском рае.
       …В общем-то, я считаю Николая Дмитриева поэтом уровня его тёзки Николая Рубцова, хотя и совсем другим, не похожим на него ни поэтикой, ни традициями, ни видением мира. Если выделить в его поэтическом характере главное – я бы назвал лирическое простодушие. Это и черта его характера, и главенствующая линия в поэзии – элегическое простодушие.

Мне так по душе простодушье!
Оно для иных – как порок,
А мне без него просто душно
На хитросплетеньях дорог.

       Мне он из старших своих поэтических братьев, скорее, напоминает Бориса Примерова, хотя их пути почти не пересекались. Сам же Николай Дмитриев больше любил Николая Рубцова и Юрия Кузнецова, которого чуть ли не боготворил, но, к счастью, почти не попадал под его магическое влияние.
       …Впрочем, если говорить о своих старших собратьях, которых Николай высоко ценил, был среди них гораздо более схожий с ним и cудьбой, и стихами, и линией поэтического поведения замечательный уральский поэт Алексей Решетов…
       …Он был простым настоящим поэтом. Простодушным виртуозом стиха. Мастером русского лиризма. Он ничем никогда не выделялся из толпы своих сверстников. Его можно было не заметить где-нибудь на литературных сборищах среди многочисленных графоманов… до тех пор, пока он не начинал читать свои стихи. В своём простодушии он как-то умело обходил и всех наших литературных «комиссаров в пыльных шлемах», никогда не подлаживаясь под их генеральные указания.
       …И вдруг Коли Дмитриева не стало. Я даже почувствовал какой-то нелепый упрёк к нему, почему и зачем ушёл, когда мог ещё так много сделать. Ушёл в самое своё творческое время. Ушёл, не исписавшись, недолюбив, не озлобившись на жизнь. Ушёл так же внезапно, как и взлетел в начале семидесятых. Тридцать лет яркого непрерывного творчества, которое так не хотели видеть ни чиновники, ни завистники, ни чужаки.
       …Никогда не касавшийся пафосных тем и чуравшийся любой политики, в последние годы своей жизни Николай Дмитриев, как и многие другие крупнейшие мастера русской литературы – Василий Белов, Валентин Распутин, Николай Тряпкин, Татьяна Глушкова, осознанно идёт в литературу протеста. Но и в этой литературе, в протестной поэзии у него своя простодушная нота. Он держит ответ перед своей землёй и своими родными, которые дали ему жизнь на шестой части планеты под названием Русь.
       ...Когда Николай Дмитриев простодушным чутьём своим предчувствовал крушение и страны, и народа, и унижение народа, он явно взбунтовался. Его стихи последнего периода – свидетельство народного отчаяния, что бы ни писала прикормленная пресса нынче о благополучии народа. Коля Дмитриев, как мало кто другой из поэтов, знал русскую провинцию, и для него открывались сердца и души таких же, как он, простых людей. Так послушайте же мнение простодушных: «Москва похожа на Париж / Времён фашистской оккупации». Его новый герой уже способен взяться за оружие, дабы спасти страну свою и народ свой от новых разрушителей:

Когда подул хороший ровный ветер,
Он рассчитал начала и концы.
И пал пустил – широк, трескуч и светел –
На новые буржуйские дворцы».

       ...Он начал простодушной лирикой, закончил простодушным бунтом и, отчаявшись, простодушно ушёл в мир иной.
…Пришло время потерь, разочарований, разлук. Время той самой эпохи той самой эпохи одиночества, когда и друзья перестают понимать, и любимая уходит, не оставляя никакой надежды, и жизнь становится невыносимо плоской.
       Незачем ехать в родную деревню, там всё чужое, ушли в мир иной родители, а с ними стал не нужен и отцовский дом. Он не хотел ни отпевать, ни поминать свою разрушенную сельскую идиллию. Он не хотел примириться с её уходом, ибо понимал, что, несмотря на все наши космические достижения, корни любой нации, любой культуры – в земле. И зачем люди сами разоряют свои корни? Его вопросы главные – только к себе и своим соплеменникам. Зачем винить чужих, если сами не в силах перенести своё прошлое в будущее?
       ...Ушли родители, исчезла деревня, оставила любимая. Росла лишь усталость и горечь разочарования, вот так простодушно и незаметно на Россию накатывала катастрофичность, зафиксированная поэтическими летописцами конца двадцатого века. Восьмидесятые годы – это годы постоянных потерь, годы загубленной любви, загубленной силы, испитое и избитое время…
       Смертная тема в годы разрухи и раздора накрывает и Николая Дмитриева, но он не спешит идти ей навстречу. В его опустошённой, обезлюбленной душе новый прилив энергии даёт сама тема сопротивления. Вдруг просыпаются любовь и ярость, волевой напор и звенящее слово. Он описывает и жизнь, и природу, и людей, как будто освещает их багряным огнём слова.
       …Можно выделить два ключевых для нового, постсоветского Дмитриева словосочетания: «Москва как не своя» и «собирание Руси». Речь идёт о сохранении средствами поэзии не только русской деревни, но самого русского способа жить, чувствовать, мыслить…
       Жизнь Николая Дмитриева, его поэзия и есть его собирание Руси. И, как он сам писал, даже смерть, даже смертные стихи помогают людям жить. Силы у поэта кончились, смерть пришла, но стихи остались. Будем жить с ними.

И мне сказал незримый страж:
– Молись, коль помнишь «Отче наш».
Коль что-то из святого помнишь.
Молись за них. Они горят
В аду земном и что творят –
– Не ведают. А где им помощь?

ОАО ИД «Литературная газета», 2008

Свернуть...

 
 

И ЛЮБЛЮ Я ТЕБЯ ОДИНОКО...

Валерий Савостьянов
"Мои воспоминания о поэте Николае Дмитриеве"

1.

       Я не знаю, как мне быть: имею ли я право писать воспоминания о Николае Дмитриеве? Ибо наверняка есть люди, знавшие его гораздо больше, чем я. Люди, которых судьба наградила гораздо большим количеством встреч, разговоров с ним, просто большим, чем меня, временем общения с ним. Люди, с которыми он ездил в литературные командировки, сидел за одним столом, за "высоким пузырём", как он любил говорить. Люди, посещавшие его творческие вечера, слышавшие его стихи - в его, авторском, исполнении. Я же встречался с Николаем только три раза, а четвёртой встречи, о которой я мечтал много лет, так и не случилось: не хватило каких-то дней, ну, может, самое большее - месяца. Сейчас это и мне самому кажется странным, просто каким-то мистическим невезением, но кто тогда мог предположить, что Коля так рано и так неожиданно покинет нас.

Продолжение...

 
 

В ОДНОМ БЕСЦЕННОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ

Владимир Крупин
Память

Печальны и светлы мои мысли о Николае Дмитриеве. Как же получилось, что такой большой русский поэт был при жизни мало известен в России? То, что сам он не хотел известности, это я свидетельствую: покажите мне скромнейшего из скромных, я скажу: нет, Дмитриев был ещё скромнее. Но братья-поэты, что они? Фактически один Старшинов, тёзка Николая, всегда говорил о таланте Дмитриева. Но Старшинов – не радио, не телевидение, не газета. Да, Дмитриева издавали, но даже советские тиражи поэтических сборников были ничтожны в соизмеримости с именем такого поэта.

Продолжение...