«Живу и защищаю то, что люблю»

Беседу вела Лидия Сычёва

Виктору Лихоносову – 80!

Честно говоря, не верится: для меня он так и остался молодым человеком из повести «Элегия». Помните? «Поезд прибыл в Вышний Волочёк; отложив «Русский вестник», учитель вышел на перрон. Красновато светился вечер. На маленькой станции было тихо, чисто, свежо». Совсем другой ритм жизни, воплощённый в слове. Как тут не воскликнуть: какое счастье, что у нас есть Лихоносов!
Для всех почитателей творчества выдающегося русского прозаика – наш задушевный разговор.

– Виктор Иванович, вы всю жизнь провели в провинции. Не жалеете?
– После крушения страны всё кажется утратой, но если в прежнее время я о переезде в столицу ещё бы поразмышлял, посоветовался с родными, друзьями, то нынче отказался бы в один миг.
В Москву стремились на время. За неделю набирались впечатлений на большой срок. А ездили-то в году несколько раз. Появлялись любимые уголки, знакомились с писателями, художниками, артистами. Москва счищала с тебя мох, выравнивала трезвостью, удивляла смелостью в разговорах. Хотя в обиходе среди интеллигенции почаще, чем в глуши, пользовались цинизмом, т.н. «разумным эгоизмом».
В глубинке больше возможностей созерцать, не торопиться, жить «по-деревенски». В Москве всё далеко, кругом тесно и шумно, не пишется даже в блокнот. Но зато, повторяю, встречи и неожиданные открытия! А в провинции мне достались тоскливость и частенько… дождливая скука.

– С кем свела столица?
– Если бы не опороченный «сталинский Союз писателей», не съезды и пленумы, я никогда бы не пообщался и не подружился с Юрием Казаковым, Фёдором Абрамовым, Василием Беловым, Валентином Распутиным, Николаем Рубцовым, Евгением Носовым, Борисом Можаевым, Виктором Астафьевым и другими. Я, бывший учитель, помимо чтения приобщался к высокой литературе и беседами, теснотой идейного круга, живыми примерами служения правде, народу, родной истории. Теперь я сижу один.

Мы не нужны никому. С протянутой рукой

Литературно-историческому журналу «РОДНАЯ КУБАНЬ» исполнилось 15 лет.
Пятнадцать лет мы служили воспитанию национального чувства, которое целенаправленно осквернялось и даже высмеивалось влиятельными средствами информации и некоторыми политиками; мы восполняли утраченные, нарочно забытые (по идеологическим мотивам) страницы достоинства казаков.
Журнал преподнёс неравнодушным читателям много воспоминаний – то величавых и гордых, то горьких, то семейно-трогательных. Само название журнала раскрывало смысл наших усилий и сокровенность подхода к местной жизни.
По прошествии стольких лет редакция выбрала самые ценные мемуарные и прочие материалы и составила солидный том (почти полторы тысячи страниц).
Перед всемирной Олимпиадой в 2014 году хотелось бы представить всем гостям живой облик Кубани… в письменности.
Назвали мы том «ЗАВЕТНАЯ КНИГА». Не специальными летописцами приуготовлена её историческая стать – выписана она самим народом казачьим.
Всех, кому близка гордость предками, кто осознает необходимость родства после идеологических распрей, просим оказать посильную помощь в издании этой книги.
Обещаем в печатном выпуске на определённой странице выразить благодарность.
 


Много лет писал я и печатал в журналах произведения, навеянные родным чувством к русским святыням, паломничеством в усадьбы любимых писателей, казачьими судьбами. Повесть «Осень в Тамани» была удостоена Международной премии «Ясная Поляна» им. Л. Толстого.
Нынче я объединил свои повести, рассказы и размышления в один том под названием «Афродита Таманская».
Прошу оказать посильную (хотя бы частичную) помощь в издании указанной книги.
На определённой странице выражу вам благодарность.

 

Прошло три года...
Итак, я пошёл по государственным и злачным местам с протянутой рукой.

О ВИКТОРЕ ИВАНОВИЧЕ ЛИХОНОСОВЕ

Плач у своего дома

Литературная Газета № 9 (6452) (05-03-2014)

Виктор Иванович Лихоносов – один из живых классиков деревенской прозы. Родился в 1936 г. на станции Топки Кемеровской области. Детство провёл под Новосибирском. Первые книги вышли в 1966 г. Лауреат Государственной премии РСФСР, Международной премии имени М. Шолохова. В 2003 г. получил первую премию «Ясная Поляна», лауреат Большой литературной премии России. Живёт в Краснодаре.
Ночью я сходил на свою улицу Озёрную. Лёг поздно, нечаянно проснулся в половине третьего, тихо оделся и вышел. В такой час я никогда домой не возвращался, разве что в юности торопился к своим воротам сколько раз.
Я приютился у сына моей крёстной поблизости от стадиона «Сибсельмаш» и кинотеатра «Металлист» – мест, когда-то незаменимых для детского сознания. До моей улицы было недалеко: пройти вдоль сквера до улицы Станиславского, потрогать бочком угол дома 6–7 и дальше на запад до трамвайной кольцевой линии. Уже без меня, в мои студенческие годы, застроили зданиями и базаром пустое поле, за которым вытягивались к горизонту три улицы: Лагерная, Озёрная и Плановая. Подходишь и видишь свет окон в крайних домах улицы нашей: это у Банниковых и Шальневых! Господи… Не вспоминал эти соседские окошки так давно. Теперь в этих домах другие хозяева.

Скорбь

Александр НОВОСЕЛЬЦЕВ

Дважды, летом 2008 и 2010 года, в Ельце и деревне Польское под Ельцом у нашего «земляка», писателя из Ельца Александра Новосельцева гостил писатель, классик современной русской литературы, главный редактор журнала «Родная Кубань» (Краснодар) Виктор Иванович Лихоносов. Долгих полвека любовь к Бунину вела его в эти исконно русские, бунинские места. Они объехали окрестности Ельца, места, связанные с творчеством И. Бунина, М. Лермонтова, М. Пришвина.
«А вы знаете… напишите обо мне, будет гениальная вещь и вы прославитесь на весь мир, - начал Виктор Иванович почти весело… Потом голос его потускнел, и он почти пропел в трубку – грустно, распевно… – о всех наших таких замечательных поездках, обо всем этом унынии, об этой вечной, вселенской заброшенности, в котором мы с вами еще способны разглядеть и величие той самой России, и тот самый, бунинский, лермонтовский мир, и опишите всю эту глушь и запустение. И назовите все это – «Скорбь»… Обещаете мне?.. пишите, дорогой мой, пишите непременно, и не забывайте меня... Обнимаю вас».

ГЛАВЫ ИЗ ПОВЕСТИ

Одинокие вечера в Пересыпи

С осени, когда все купальщики уедут, на всю зиму воцаряется по окрестности и в самой Пересыпи одиночество неба, пустых холмов и таких грустных, как будто уставших огородов с голыми деревьями. Тишина и глушь протекают словно издалека, из веков, ещё не тронутых цивилизацией. Море на зиму уединяется, отступает в сиротство, в родство с мёрзнущими чайками и тёмным таинством своей утробы. Ещё прелестней обольщает глушь, когда краснодарский автобус, миновав темрюкские базарные арки, вывески ларьков, гостиницу, обрывается с узкого моста над Кубанью в камыши и болотца и режет сумерки стрелками света: нет в душе разницы между мгновением какой-то зимы при летописце Никоне и нынешней. Как дивны эти первые ощущения: из другого вроде бы мира возвращаешься туда, где тебя не было всего три недели (а кажется – давным-давно гулял ты здесь по берегу и топил печку у матушки). Море холодное, улетели мои осенние чайки. Да, вчера я гулял здесь, и в городе забыл об этом.
С высоты от маяка серпом гнётся морской берег, шоссейная тропинка падает к камышам и маслинам и ведёт вдали к холму Пересыпи, почти всегда закутанной солнечным дымом. Мне всегда кажется, что милее нет места на земле и нигде в такой тишине и уютности никто не живёт. За Пересыпью, под горою Блювакой, расползается в три конца Ахтанизовская, дальше – Сенная, Тамань, а в правую сторону – коса Чушка. Господи, какую скорбь красоты и истории ты мне даровал! 

Прощай, Тамань?

Тем, кто поклоняется своей национальной историй и культуре, защищает её, кто не смиряется и с «государственной необходимостью» наступать железной ногой на святыни, кто с умом прочитал горы книг и усвоил достоинство родной и мировой культуры, всё время приходится «обращаться за помощью», посылать письма «ответственным товарищам», которых ещё в XIX веке так хорошо разглядел Стендаль. Да, писать, объяснять и умолять, порою благодарить за случайную мизерную поддержку. Это хорошо, если они родились там, где ты защищаешь, и немножко сочувствуют пенатам. А если они чужие? На Кубани всё меньше аборигенов, кубанских казаков и адыгов, казачество за годы советской власти растаяло и живёт незаметно, само себя не осознавая, и куда ни пойдёшь – начальство почти всюду приезжее. Они нагрели себе гнёздышко на юге, возле моря и гор, у тихих речек, в городах и станицах, не нарадуются (о, куда они попали!), часто произносят в тостах «богатая земля», но сама историческая земля эта для них не святая, и все воспоминания коренных жителей о праотцах и порядках ни о чём их душам не говорят, родных слёз не вызывают, святые кубанские даты, славные герои забытыми не кажутся – в сознании одна курортная пустота!
Эти господа, понастроившие на плодоносных кубанских землях и на горных холмах особняков, даже в острые мгновения истории не чувствуют себя русскими, хотя в анкетах механически пишут это слово.
Много народов оккупировало Тамань под временное кочевье. Аланы, греки, хазары, генуэзцы, турки. Обрели и укрепили приморский угол запорожцы. Но вот наскочили, выявились новые невиданные захватчики, и национальность у них особая: хищники, воры, предатели.  

ЭССЕ

Хранительница баба Зина

Любезный господин Новосельцев, вспоминаете  ли вы в своем купеческом Ельце, как возили меня в местечко Кропотово?
Медленно приближается двухсотлетие Лермонтова, уже астрологи  предостерегают, что его круглые даты связывают Россию  несчастьем, и это несчастье  опять, кажется,  приспело: устроилась междуусобная  война на земле Киевской Руси.
Я как раз живу вторую неделю в той Тмуторокани (в Тамани), в которой Лермонтов проскучал три дня. Музейщики (милые женщины) пустили  меня в выходной день в хату Царицыхи, в ту самую лачужку, в которой ночевал Печорин (а вернее всего – сам Лермонтов ), и я в комнатке с сундуком и столиком у куриного окошечка сижу при свечке и в толстой тетради  пишу сочинение «Тамань после Лермонтова» и, отрываясь, накидываю вам записку. В оцеплении Интернета и сотовых связей  хорошо к полуночи   вдруг затеряться   в  иллюзии старины  и обрадовать душу доверием, что все эти побеленные стены и окошечко такие же, как в 1837 году.  
Вечером я стоял  на круче (где раскопки) и в легком сне устремлялся   на север, в Елецкий уезд, в деревню за станцией Бабалыково.
Немало посетил я дворянских усадеб и священных литературных рощ, но отчего так щемит в душе Кропотово ?
Пока музейщики и литературоведы готовятся к выставкам и поэтическим вечерам, я потихоньку тоскую по бывшей деревне на холме, а точнее – по имению, давно пропавшему, где мы с вами долго стояли возле коренастого вяза. Я смотрю на рисунок барского дома, который якобы разрушили немцы, и вспоминаю, как мы задержались на месте его обитания и от него перешли  к нечто такому, что изображает почтение «благодарных потомков», к очерченному кругу с мраморной  стоячей доской.

С ПЕСНЕЙ
ПО СТРАНЕ

Интерактивная карта

ЗЕМЛЯЧЕСТВА