Проза | Вера Григорьевна Галактионова
Вера Григорьевна Галактионова
Вера Григорьевна Галактионова родилась в г. Сызрани Куйбышевской области. Закончила Литературный институт им. А.М. Горького. Работала в редакциях газет городов Уральска, Алма-аты, Караганды и др. Сейчас живёт и работает в Москве. Автор пяти книг прозы. Лауреат Международной литературной премии им. И. Шухова за лучший роман года (1989), Международной литературной премии им. Андрея Платонова за высшие достижения в прозе (2000), член-корреспондент Академии поэзии, финалист конкурса «Национальный русский бестселлер» (2003).
Вера Галактионова – одна из ярких и крупных современных прозаиков России. Все её творчество – утверждение особого типа русской прозы, в которой всегда сердечная наблюдательность была пронизана умной созерцательностью, в которой искренность, эмоциональность письма опиралась на жёсткую продуманность формы, в котором злободневные и вечные вопросы раскрывались в своём единстве. Ей написаны романы «На острове Буяне», «5/4 накануне тишины» (последний из написанного), повести «Большой крест», «Снежный мужик», «Мы будем любить», «Со всеми последующими остановками», а также рассказы. Писательница отменно владеет и сказовой формой: «Трескуча трава», «Планида», «Золотые нумера» – это монологи людей из народа, ушедшие от нас пласты языка, сохраненные в памяти русской культуры. Творческий голос Веры Галактионовой, безусловно, один из самых мощных в современной прозе.  
ПОВЕСТЬ-СКАЗ
Большой крест
Солнышко Господне вон как садится-играт... В зорьку разливатся. Гляди.
Хошь – рядом гляди, садись.
Я уж ёво не пропускаю.
Гляжу...
Мы ведь сё с Иваном Исавым, два старика самы долги-высоки, раньше на брёвнах вместе сидели. Два вдовца... Тута сё. Окыл мазанки. Как солнышку-то спадать. И кажда зорька – у нас на глазах. Роботу стариковску всю домашню, какую-никакую, сполним и – не пропускам.
Ну – он год скоро как в земле, Иван. Не видит. Там солнышка – нету... Как, чай, ёму тама жалко, в тёмным в гробу в своем, в земле: вон оно льётся-клонится, над бурьяном-то – пожар быдто краснай, а – уж не видит оттудова Иван-от. Не посидит... Я мол, тесно там. Да чай жёско. Спине-то...
И мы с нём – самы высоки-долги-двухметровы – по всей округе, считай, на свете два токо эдаки уцелели. Изо всех высоких, знашь. При этим режиме. Стары крестьяны два. Щас уж порода-то другая пошла: чудная да мелка... И карахтеры – тожа: незнай какея...
Чай, ище в мальчонках глупых – дружились мы с нём, с Иваном! Жуков маиских сё в сумерках сбивали-прыгали. С горы зимой в однем буке катались-падали! Ище в мальчонках глупых... Ну, и сидим, бывало, стары старика два, самы долги. Помалкывам. До темна – до звёздочков...
Он ведь, Иван Исав, лишнего не городил. Рази токо думку свою тожа думат-сидит. Да так... чово обмолвится. Вспомнит маненько...
Зорька-то над бурьяном как пылат-горит – молчим, бывало.
РОМАН
На острове Буяне
Чужой продрогший человек бродил бесцельно на заднем дворе районной гостиницы – мимо заснеженных пустых ящиков, сложенных в углу, мимо гряды сколотого льда у заднего крыльца. Лом, прислонённый к перилам, привлекал его внимание, но, притопывая от холода, человек отворачивался вскоре. Он обходил сизую гору золы и шлака и заглядывал несколько раз в низкое окно кочегарки. Заиндевевшее, оно было слепым как бельмо. Низкая дверь не отворялась на стук. А над кирпичной трубой не вился дым.
Гостиница и просторный хозяйственный двор располагались на самом высоком холме села. Человек, двигавшийся кругами, остановился наконец на его вершине и поднял шарф до ушей, пряча лицо от мороза. Золотые снега внизу, над рекой, уже начинали голубеть перед вечером. Широко раскинувшееся крылатое красное солнце садилось за дровяной сарай. Однако пустынная улица, не добежавшая до берега по склону, запнулась о полосу валежника, чернеющего сквозь снег, и заснула загодя: на ней не видно было ни души.
Улицы, огибавшие холм с другой стороны, уходили затем к серой, скучной коробке элеватора, поднимались к кирпичному кубу электростанции у самого бора и прижимались к огороженному квадрату то ли кладбища, то ли парка: среди мощных заснеженных деревьев сияло там, вдали, скромное солнце церковного купола.
Оглядев добротные дома с высоты и поразмышляв, человек всё же двинулся не к жилью, а к гостиничному сараю, стоящему в низине, за косогором, – к той укромной его стороне, где меньше дуло. Здесь, скрытый от людских глаз, он с треском разодрал несколько картонных коробок из-под чая, выложил ими дно сломанного шкафа, валявшегося плашмя, и влез внутрь. Сберегая тепло, человек натянул вязаную шапку до подбородка, потом вслепую накрылся приготовленным картоном с головой, словно негнущимся одеялом.

Русскость по Аксакову
Вещие труды Константина Сергеевича Аксакова, проповедника славянофильства, созидали и поныне созидают в духе и разуме русских властителей дум, средь коих и писатели, русскость, – суть, идею народно-православной культурной самобытности русского народа в противостоянии западничеству, забугорному и доморощенному, уничижающему русских, уподобляя их варварам, раболепным, тупым, хмельным и ленивым. Если западники, брезгливо косясь на русский народ, в позапрошлом веке на девяносто процентов крестьянский, толковали о книжной образованности западных европейцев, то Аксаков, да и Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, будучи по духу славянофилами, убеждали: грешно болтать о темноте и дикости русского крестья¬нина, создателя сверхгениальной и необозримой обрядовой, прикладной и сказовой культуры, далеко превосходящую народные культуры европейских народов. А божественная древнерусская словесность!.. а иконопись Святой Руси!.. а храмы православные!..