Проза | Анатолий Григорьевич Байбородин
Анатолий Григорьевич Байбородин
Анатолий Григорьевич Байбородин родился в забайкальском селе Сосново-Озёрск, где и окончил среднюю школу. По окончании Иркутского государственного университета (филологический факультет) работал журналистом в сельских и областных газетах Восточной Сибири. Ныне – исполнительный редактор альманаха «Иркутский Кремль». Романы, повести, рассказы, художественно-публицистические и научно-популярные очерки печатались в московских и губернских журналах и коллективных сборниках, а так же за рубежом.   Подробнее...
Фотоальбом
Анатолий Григорьевич Байбородин
С Распутиным в Усть-Уде
С Владимиром Личутиным
С Валерием Николаевичем Ганичевым
Валентин Распутин и Анатолий Байбородин
На даче у Валентина Григорьевича Распутина
С Василием Беловым
Шукшинские чтения на Алтае
Валентин Распутин и Валерий Золотухин
«Снег за окном. Писатель А.Г. Байбородин»
Портрет работы В. Лапина
«Золотой Дельвиг» 2016
23 марта в Пушкинском музее состоялось торжественное вручение литературной премии имени Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству»

В этот раз в список премии вошло 56 произведений, изданных с января 2014-го по 2016 год. Из них экспертный совет отобрал 24 книги, среди которых оказались не только романы, но и подборки рассказов, статей и эссе, книги стихов, а также переводы суфийской поэзии, взгляд на Евромайдан и биография Радищева.
В итоге лауреатами премии «Золотой Дельвиг», в этом году стали одиннадцать авторов. Среди них наши друзья – поэт и драматург Константин Скворцов за поэтический сборник «Чёлн для двоих» и сибирский писатель Анатолий Байбородин за книгу прозы «Озёрное чудо».
От всей души поздравляем наших «Земляков» с присвоением столь высокой и почётной награды.
Слово о книге «Деревенский бунт»
Анатолий БАЙБОРОДИН  

Друзья, в издательстве «Вече» (серия «Сибириада») вышла моя книга «Деревенский бунт». Обложка смутила – мужик сомнительный (приятель шутил: «На обложке – маньяк с гармошкой»), и цитату Валентина Распутина не подписали; но утешаюсь: ежели книгочеи не примут по платью, то, может, по уму... Выкинут в книжных лавках, а там давка... Это смехом; а серьёзно: тираж – кот наплакал, а ещё и возьмут ли?.. В книге же, где повести и рассказы, запечатлел я судьбы сибиряков, живущих посреди глухоманной тайги, среди бескрайних степей, у диких рек и щедрых озёр, живущих в радостях и горестях, в обретении некогда утраченного народно-православного русского духа. Рассказы последних лет посвящены и современным горожанам, и среди героев – писатели, художники, журналисты с их психологически сложным, мистически противоречивым душевным миром, с их жадным поиском гармонии дольней и горней спасительной мудрости.
ОТЗЫВЫ О ТВОРЧЕСТВЕ АНАТОЛИЯ БАЙБОРОДИНА
Христианский реализм Анатолия Байбородина
Валентин РАСПУТИН, Владимир ЛИЧУТИН, Александр ЩЕРБАКОВ, Валерий ГАНИЧЕВ, Дмитрий ЕРМАКОВ, Дмитрий ВОЛОДИХИН

Когда говорят о «деревенщиках», о русской почвенной прозе, облёкшейся, по необходимости, в советские одёжки, чтобы потом сбросить их за ненадобностью и с иконой в руках продолжить прежний свой эпический плач о гибнущем ладе сельской России, упоминают обыкновенно немногие имена; на самой вершине их с полдюжины – таких, чтобы вся образованная публика из обоих «лагерей» знала, о ком идёт речь. Но почвенная литература во много раз шире, не сопоставимо богаче творчества пяти-шести человек, пусть отметил их Господь большим талантом и дал большое везение в литературных делах.
Русская культура родила десятки крупных, даровитых «деревенщиков». Конечно, всякий литературный феномен подобного рода – столь масштабный, столь прочно укоренённый в глубинных слоях национального сознания, – может быть разделён на авторов первого, второго, третьего ряда и совсем уж «камчаточников». Однако есть на этом поле фигуры, которые не были вынесены прихотливыми течениями литературного процесса к фарватеру, но по уровню дарования не могут быть усажены во втором ряду – просто язык не поворачивается! Их проза ничем не уступает лучшим творениям тех, кто стал людьми-символами почвенной литературы в нашей стране.
Именно так следовало бы говорить об Анатолии Байбородине…

Размышления по прочтении очерков Анатолия Байбородина
Сергей ЧЕПРОВ

Редки теперь книги, что пишутся не пером, а сердцем. И дойдут ли они до читателя? А так хочется, чтоб дошли! И мои нынешние записки – одна из попыток обратить внимание читателя на произведения, до краёв наполненные русским духом и исконно русским слогом. Совсем не зря здесь приведены такие большие авторские отрывки. Во-первых, они дают  мне возможность оттолкнуться от столь необычного материала, а, главное, всё-таки, это – показать «сам сад». Что толку водить человека вокруг да около, расписывая прелести старинного сада, когда проще и важнее завести его хотя бы на самый краешек этого сада. И он сразу всё поймёт.
И, как бы подтверждая правоту и отнюдь не зряшность замечательно-своеобразного писательского таланта Анатолия Байбородина, да, извините, и своих «больных» стихов, напомню слова мудрого и честного человека Валентина Распутина: «Я всё-таки писатель, который не может писать о цветочках и ягодках, когда за окном тяжёлая для моего народа жизнь».

Архаизмы в очерке Анатолия Байбородина «Родова»
Тамара ТИЙТТАНЕН

Недавно вышел из печати словарь Г.В. Афанасьевой-Медведевой «Народное слово в рассказах и повестях Валентина Распутина» И сразу подумалось, что нужен подобный словарь по произведениям Анатолия Байбородина, у которого лексический и синтаксический «бурелом» не всякому читателю, особенно молодому, по зубам.
Художественное произведение – это не только содержание его, но и форма, в том числе языковое оформление: лексика и синтаксическое построение её. Если автор пишет, то он должен быть понимаем читателем, иначе он не современный писатель. А.Г. Байбо-родин – самобытный автор, и таковым его делает как раз вербальность. Архаизмы и неологизмы, сибирские диалекты, сложные синтаксические конструкции, через дебри которых порой сложно пробраться рядовому современному читателю – это достоинство или недостаток писателя? У Байбородина есть легко читаемые художественные произведения с превалированием сюжетной линии, а читателю и в них сложно пройти сквозь лирические отступления и пейзажные зарисовки, где изобилие несегодняшней лексики.

ИНТЕРВЬЮ
Слово о роде и народе
Журнал «МОСКВА»

Капитолина Кокшенёва:
Анатолий, в отличие от коренного европейца и нынешнего российского сребролюбца, природный русский человек не утешится, не ублажится лишь благами цивилизации, душа его жаждет  духовного смысла бытия и творческого воплощения душевных и духовных поисков, метаний, страданий. Русское простолюдье, житейски бедное, к тому ж стремительно обнищавшее вначале российской перестройки, но всякий второй пишет стихи либо прозу. Поголовная страсть к творчеству, особенно литературному, дело  доброе – душа не омертвела, творческий дар в народе не иссяк, но эта творческая страсть, увы, породила и огромный приток в Союз писателей России, а тем паче, в Российский писательский союз откровенной графомании. Сказано: «стихи не пишутся, стихи рождаются». А посему и писателями, становятся или рождаются? Какие рассудочные, душевные или духовные мотивы привели Вас в литературу?

Анатолий Байбородин: В русской традиционной народной литературе писатели замышлены родовой судьбой, писателя рождает в некоем колене его родова, как выразителя  рода, – суть народа. В идеале …может, недостижимом… русский народный писатель, словно приходской поп, посредник меж Богом и народом, меж небом и землёй. А начальный душевный порыв к слову, начальный творческий мотив у писателей разный; меня томила и властно требовала выражения в слове обида за все горести, перенесенные в бедном детстве и отрочестве, хотя потом я осознал и счастье детских, отроческих лет, прожитых среди прекрасной лесостепной, озёрной и речной природы. Томила  обида за мать и отца, за своих деревенских земляков, вечно унижаемых и оскорбляемых. Я писал в очерке «Люблю я сторону родную»: «сколь горя пережило довоенное и военное поколение, что и не сыскать в мире народа, какой бы столь пролил крови своей, так перемучился, переломался за полвека, а посему иногда прикинешь: да как же было русскому народу не загулять, не удариться во все тяжкие, чтоб хоть в вине, в грехе утопить мучительную память о пережитом, о своем бессилии перед злой недолей, перед бесовской чуждой волей, чтобы хоть во хмелю заиметь некие права, хоть в пьяном кураже заявить попранное достоинство и... на своём же ближнем и выместить все обиды за узаконенные оскорбления, унижения. Добра-то в сём, конечно, мало, разве что понять можно, пожалеть можно...  Но ведь народ и не ударился во все тяжкие, не озлобился, не исжил из души божественный свет любви к брату и сестре во Христе…  А уж столь народу в середине прошлого веке осиротело по России, словно и сама Россия вдруг осиротела... И если бы не потаенная, осветляющая вера в то, что по слезам и страданиям нашим отпустится счастья в тихой, навечной обители, вряд ли выстоял бы народ в долгие лихолетья, в голоде, холоде, в бесправии, в непосильном труде. Не выжил бы, озлобился, истребил друг друга, утратив из души последнюю, невыразимую в словах и даже чувствах, заветную надежду на Царствие Небесное».
Обида своя, сострадание обиженным пробудили в душе слово любви к убогим, что у Бога ждут милости в горнем мире, на блага земные не уповая.  Это некий духовный мотив творчества, а был и житейский – выбиться из деревенской грязи в городские князи, въехать на белом коне в русскую литературу. И въехал бы – простонародную жизнь доподлинно ведал, и народный притчевый пословично-поговорочный, образный язык звучал в памяти, к тому же сельская родова отсулила мне, крестьянскому сыну, неистовую страсть к труду, неприхотливость в быту, выносливость. Но не въехал в литературу даже на пегой кобыле: всё было недосуг запрячь клячу, промешкал, и годы ушли.

ОЧЕРК
Упование на чудо
О чём печалился писатель Валентин Распутин

Несмотря на душевные хвори, нравственную изломанность и грешное унынье, даже избранные в молодом русском поколении помнят духовной и родовой памятью мрачные позимки, когда антихристово племя, вспоенное и вскормленное с окровавленного ножа князя тьмы, возбужденное богоборческой хмелью и русоненавистью, на кровавой заре двадцатого века захватило державу российскую. Для сего мастера и маргариты столкнули лбами русские сословия: озлобленно голодное простонародье против взбесившихся с жиру, белоперчатных любодеев и чревоугодников; для сего мастера и маргариты искусили посулами плотских языческих свобод вначале шаткое разночинство, потом скудоверных пролетариев, а уж как баня кровавая раскалилась, то крепких в вере и побило руками единокровцев. Соблазнённые, сильные задним умом, схватились за нечёсаные, вшивые головы, узрев, что под нарядной ветошью отсуленного «земного рая» обнажилась горящая бездна ада, но было уже поздно, – на них, без православных поводырей обращенных в напуганное, растерянное овечье стадо, накинули удавки и ввергли в такую кабалу, перед которой смеркло монголо-татарское иго, не говоря уж о помещичьем.
Пролетел над страной кровавый смерч братоубийственной брани, пали рядом русские братья, красные и белые; утихомирилась страна, зажила мирным трудом без богатых и нищих, но… супостаты, вечные вороги Святой Руси сроду не давали народу русскому пожить в благочестивом покое, – грянула Великая Отечественная война, когда …воистину, нет худа, без добра… народ вспомнил и вновь возлюбил светочей Земли Русской, подобных крестьянскому сыну, казачьему атаману, святому иноку Илие Муромцу, подобных святым и благоверным князьям Димитрию Донскому и Александру Невскому, подобных царю Ивану Грозному, мечом и топором собравшего земли русские в Царство Русское. Завершилась священная война и народ, вновь воспрявший творческим духом, возрождал Российскую империю из крови и праха, с язвительными байками переживая хрущёвскую «оттепель», благоденствуя в брежневское затишье, но… христопродавцы не дремали: исподвольно нанесло с запада пепельные тучи, и вновь зловещая тень русофобского лихолетья нависла над Отечеством.
«Землю и небо любили …»
О творчестве сибирского поэта Анатолия Горбунова

Русский народ – испокон веку художник, особо возлюбивший поэзию, тем паче, если стих обращался в народную песню; и, бывало, народ – голодный, холодный, в тяжких трудах и скорбях, но всё одно стихи слагает; в досельную пору устно – былины, плачи, песни, частушки, ныне письменно – стихотворения. Не ведаю, водятся ли ныне поэты в просвещённой Европе, но ежели и не вывелись в заземлённых, утробных народах, то уж редки, а в России и понынь, куда ни кинь взор – узришь поэта. Сожалею лишь о том, что книжных поэтов, даровитых и талантливых изрядно на Руси, а народных, увы, по пальцам перечтёшь. А коль русский народ до начала прошлого века на три четверти был крестьянским, таковой и ныне по характеру, то и народный поэт неизбежно был крестьянским – природным, Вселенским, ибо сельский мир слит с земной природой и со Вселенной, что выражалось во многовековой устной поэзии, в обычаях, обрядах и древних повериях. 
Истинно народным, природным поэтом, Царствие ему Небесное, был мой друг Анатолий Горбунов, и в его лирике я слышал голоса русских веков, зрел мерцание Вселенной, и в памяти оживало посвящённое мне стихотворение…

Русскость по Аксакову
Вещие труды Константина Сергеевича Аксакова, проповедника славянофильства, созидали и поныне созидают в духе и разуме русских властителей дум, средь коих и писатели, русскость, – суть, идею народно-православной культурной самобытности русского народа в противостоянии западничеству, забугорному и доморощенному, уничижающему русских, уподобляя их варварам, раболепным, тупым, хмельным и ленивым. Если западники, брезгливо косясь на русский народ, в позапрошлом веке на девяносто процентов крестьянский, толковали о книжной образованности западных европейцев, то Аксаков, да и Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, будучи по духу славянофилами, убеждали: грешно болтать о темноте и дикости русского крестья¬нина, создателя сверхгениальной и необозримой обрядовой, прикладной и сказовой культуры, далеко превосходящую народные культуры европейских народов. А божественная древнерусская словесность!.. а иконопись Святой Руси!.. а храмы православные!..
РАССКАЗЫ
Озёрные песни
Анатолий Байбородин, уроженец восточно-сибирского села Со-сново-Озёрск, посвятил песенные сказы родному Еравнинскому району, где три крупных озера и более тридцати мелких озёр. И село Сосново-Озёрское, где прошло детство и отрочество писателя, расположено на берегу озера Соснового, что истоком соединяется с озером Большая Еравна. Родное село, родное Сосновое озеро Анатолий Байбородин запечатлел в прозаических книгах «Не родит сокола сова», «Озёрное чудо», «Деревенский бунт» (Москва, изд. «Вече»). В песенных сказах использованы отрывки из романа «Поздний сын», из повестей «Купава», «Из грязи в князи», из рассказа «Купель».
В книге фотоэтюды Дмитрия Серова, ныне проживающего в селе Сосново-Озёрское.
Братчина
На туманном и стылом закате в памяти Елизара Калашникова ожило далёкое, говорливое, хмельное студенческое застолье на морском валуне… Под белёсым, безоблачным небом призрачно серебрилась рябь рукотворного ангарского моря, белела опалённая солнцем бетонная дамба, где чайками посиживали купальщики и купальщицы, где заморская певчая ватага «Бони М» надрывала лужёные глотки: «Варваррра жарит кууур!..» Скользили на водных лыжах парни и девицы, вспахивая море, оставляя долгие борозды, пенистыми бурунами бегущие к берегу; и плыла вдоль берега, красуясь и похваляясь, белоснежная крейсерская яхта с белыми парусами; а на палубе люди в белом ублажались музыкой: отчаянно голосил …о ту пору уже устаревший… итальянский парнишка Робертино Лоретти: «Чья ма-а-а-айка?.. Чья ма-а-а-айка?..» Деревенские мужики, недолюбливая Никиту Хрущёва, почитая тогдашнего главу государства за бестолочь, посмеивались: де, ловко Никита песню перевёл: «Чья майка?..Чья майка?..»
Истекали хмельным соком спелые семидесятые годы…  Счастливые – хоть и начитались до одури, но свалили, не завалили сессию, – гулевые студенты-литераторы пировали у рукотворного моря, отыскав поляну, воистину выпивальную, утаённую от слепящего солнца и гомонящего пляжа: глухим и тенистым плетнем обнесли поляну кусты боярки и черёмухи, и море голубело сквозь узкий просвет, словно ветром отпахнулась калитка; а посреди поляны – старое костровище с тремя сухими валёжинами, что неведомо как и очутились на безлесном, морском берегу. Над боярышником, правда, торчала статуя Ильича с голубями на лысине; статуя неодобрительно косилась на пьющих комсомольцев, но, ерники, лишь посмеялись над Ильичом, вспомнили: катишь на троллейбусе через плотину, и перед управлением ГЭС есть место, откуда Ильич выглядит похабно... Помянув пару анекдотов про Ильича, пять добрых молодцев, азартно потирая руки, оглядели поляну: есть на что сесть – валёжины, а на чём пить?.. тут же волоком и катом втащили на угор плоский валун, ловко угнездили на старом костровище, – столешня, постелили газетки, накроили хлеба, холодца и ливерной колбасы, чтоб занюхать, выставили дешёвенькое пойло: «Листопад», портвейн «777» в большой и тёмной, «противотанковой» бутылке,  и «Агдам», по прозвищу «Я те дам!..». И вдруг выяснилось: забыли в общаге гранённые стаканы, а коль пить из горла дурно …худо-бедно, пятикурсники, не мелюзга… отыскали возле пустых лежбищ и стоянок жестяные банки, отшоркали песочком, омыли морской водой, голышами сплющили края и водрузили на каменную столешню. Палевая ржа крапила жесть, края банок, словно мыши грызли, но …при буйном воображении… вроде, серебряные чары с золотым крапом ублажили стол.
Путевые вехи
Русские  писатели, в мысленном озарении, в душевном дивлении  запечатлев на скорую руку тающее мгновение,  щедро засевали повествования зёрнами живых зарисовок,  и зёрна либо светились во мраке повествования звёздной россыпью, либо, зёрна, засеянные не в камень,  не в расхожий просёлок, но – в  ласково вспаханную, нежно бороненную сказовую ниву, рождали обильное повествовательное жито. А  ежли сочинитель не ведал, куда  засеять зерно или скорбел, что зерно сгинет в долгой и мудрённой повести, то собирал зёрна в  лукошко –  рождались краткие сказы: «затеси», «зёрна», «подорожники», «камешки на ладони». Вот и я, грешный, измыслил «Путевые вехи», куда  собираю, радостные и печальные, светлые и сумрачные заметы  – впечатления,   размышления, не дающие покоя неприкаянной душе. 
Мать-Сыра-Земля
Моя тайга …степь, озеро, река, луга, поля и нивы… – моя родная русская земля. У всякого, не спаленного дотла пороком, не заплесневевшего в корысти, не засохшего в книжном учении, яко полевая ромашка в тяжком томе о заморских красотах, – есть  таежная падь, приречная долина, широкий дол, кои землянин величает: моя земля. Хотя земля и не куплена в торгах …попробуй, купи степь необозримую, тайгу непроходимую… хотя и не выпала земля в наследство, хотя кроме тебя уйма народа в здешней земле обитает, хотя и сам ты укочевал в чужедальние края, а всё одно – моя земля. Здесь отзвенело детство полевыми колокольцами, стаяло в белом тумане сенокосное отрочество, здесь похоронены мать и отец, после коих обветшали избы, утопающие в дурнопьяной лебеде и крапиве, обредела деревенька и ушла в землю.     
Свой окрайчик земли, словно краюха ржаного хлеба, засолоневшая от пота, от слез кручины и отрады; своя земля… и земляк в своё время понимался, как человек, с которым ты свято и клятвенно связан единой землей.
«Мой угор, угорышек…» – любил ввернуть в речь крестьянский писатель Федор Абрамов, летуя в родном селе Веркола, умиленно оглядывая с угора желтоватые поля, обережно объятые поскотиной городьбой, чтобы коровы хлеба не потравили. Благодать Божия: веет с небес прохладный ветерок,  гуляет под вольно выпущенным, широким рубищем, ласково колышет волосы, и взгляд писателя уплывает в зеленеющие пастбища, к синеющей реке, к храму, белеющему на холме, сливая ниву с небесами.
Издревле воспевали и оплакивали русские  родную землю…
Слово о русском слове
Слово – величание Бога …В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово …    язык  у русских встарь  – народ  …с  нами Бог, разумейте  языцы и  покоряйтеся!..  а  потому  без слова, обережённого в исконной и самобытной красе и любомудрии, нет в языце (народе)  Бога,  нет и самого народа;  бредёт  погоняемое князем тьмы воловье стадо, утробно мычащее, пашущее от темна до темна за навильник заплесневелой соломы и бесплодную случку, чтобы  однажды, обратившись в свиней, в коих вошли бесы, ринуться с обрыва в чёрную  бездну. Вот отчего мы, русские, и всполошились: в былой ли Божией силе родная речь, а значит и сам народ?.. А, бывало,  похвалялись:  «Мощь и величие русского языка являются неоспоримым свидетельством великих жизненных сил русского народа, его оригинальной и высокой национальной культуры и его великой и славной исторической судьбы. Русский язык единодушно всеми признается великим языком великого народа» . Так в назидание и завещание  потомкам написал академик В. Виноградов, верно и любовно служивший русской речи.  Даже  сквозь вой и визг либеральных ведунов и ведьм с лысой горы, сквозь дикие пляски иноверцев на отеческих  жальниках, услышав   русским ухом изреченную мысль,  пристыженный и обиженный за разорённую державу,  нынешний правитель России возжелал свершить нечто русское державное, и ушедшее седьмое лето двадцать первого века  державно повелел звать  «Годом русского языка», и порадеть родимой речи.
Счастье
Диву  даюсь,  столь милостиво приветил Господь мою судьбу, хотя  жил и в безбожии, и во грехах, как в шелках, сгоря в страстях дольнего мира, не ведая о мире горнем. Оглядел  я тихим душевным оком нажитую жизнь от таежного и полевого, от речного и озёрного деревенского  рассвета до старгородского заката и подивился: верно молвлено: не было бы счастья, да несчастье помогло. Ибо нет худа без добра….







.