* * *
Бестолковую, несуразную
Отдаю тебе жизнь свою.
Ни над кем победу не праздную –
Вся зарёванная стою.
Быть тебе мишенью для мщения
И, конечно, не смыть вины –
Бесполезно искать прощения
У детей твоих и жены.
И с друзьями прочными нитями
Ты не связан с этого дня...
Вот какой подарок сомнительный
Принимаешь ты от меня.
Будут слухи гулкими, чёрными,
Непривычной, бездонной тишь...
Так чему ты рад, обречённый мой?
Так за что ты благодаришь?..
* * *
Этот тронутый дымкой
полковничий взгляд фонарей,
Успевающий втиснуться
в краткую тьму до рассвета,
И шиповник в цвету,
ошивающийся у дверей,
Означают одно:
что в разгаре московское лето.
Ну а если не понял, –
тебе прояснит соловей,
Для того он сегодня
откомандирован из рая:
Кто рождён не в Париже,
а чуточку вверх и правей, –
Вот об этой погоде печалится,
умирая.
Но о смерти – потом...
...Небеса затевают рассвет,
Осторожные звёзды
уходят на дно, как кувшинки,
И над сонной землёй
ни морщинки, ни облачка нет,
Только месяц,
замешкавшийся по ошибке...
* * *
Когда наступит срок
последней строчки, точки,
Когда не станет дел,
сводящихся к рублю,
Всего на миг один
я попрошу отсрочки,
Чтоб жизни прошептать
последнее «люблю».
Люблю, как светит в ночь
рождественская ёлка,
Люблю пьянящий страх
на горном вираже...
По правде говоря,
жилось мне трудоёмко,
Но что-то отдыхать
не хочется уже.
И всё-таки узнать
безумно интересно,
Как выглядит итог
во всей своей красе –
Когда уже душа
опомнилась, воскресла
И звёзды понеслись
по встречной полосе...
* * *
Насмешки такой бессердечной
Мы явно не ждали с тобой:
Любовь оказалась конечной –
Как жизнь и как боль.
Роняет июль с небосвода
Светил перезрелую гроздь...
Ну что с возвращенной свободой
Нам делать, теперь уже врозь?
А полночь в ответ мне хохочет
Всем сонмом нарядных огней:
Любовь оказалась короче!
А жизнь – оказалась длинней!
* * *
Объяснять мне не надо, что гонит грачиную стаю
За полмира – к Москве, от весны захмелевшей, как все.
Оказавшись почти что в раю, я до слёз вспоминаю
Изумрудные мелкие листики вдоль шоссе.
И смеющихся окон вечерних янтарную залежь,
И реклам неуместных горящие угли в золе...
В этом городе я и помру, если не возражаешь,
В день, когда не останется дел у меня на земле.
И увижу во сне, как вдали от привычного крова,
Недоступный промышленным звукам и взглядам зевак,
Занимается клён – чуть зловеще, нарядно, багрово, –
Неудавшейся жизни моей восклицательный знак.
* * *
Уже не замутнённое слезами,
Сквозь боль и забытьё,
Зачем опять встаёшь перед глазами,
Ушедшее моё?
На фоне туч серебряных и крика
Из ближних школ, –
Что ты глядишь так холодно, так дико,
Так хорошо?..
* * *
И озеро в пятнышках облаков,
И шмель над зацветшей сливой –
«Кто таков, – спрашивают у меня, –
да кто он таков,
Чтоб сделать тебя счастливой?
Всем известно, как характер твой плох:
Чуть замедлилась – и снова спешишь в дорогу.
А с ним... В самом деле, он же не бог,
Он же не бог, ей-богу!»
Смотрю взахлёб, так что небо вверх дном,
Как трепещут твои ресницы...
Спи, мой свет! Мечтаю лишь об одном –
Чтобы тебе не сниться.
Отдохни немного, иначе нельзя,
И хоть во сне не слушай
Те скабрёзности, что шепчут друзья,
Желающие как лучше.
Ибо, как бы ни был горизонт наш глубок –
Ясный, открывающийся прямо с порога, –
Всё равно мне страшно за тебя,
ведь ты же не бог,
Хоть и похож на бога.