14.01.2025
Н. Климов
|
 |
|
Русская поэзия | Феликс Чечик |
|||
|
Феликс Чечик |
|||
ЧЕЧИК Феликс Михайлович. Родился в 1961 году в г. Пинске. Закончил Литературный институт в Москве. Стажировался в институте славистики Кёльнского университета (проф. В. Казак). Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Волга», «Новая Юность», «Новый Берег» и др.
Автор десяти поэтических книг, среди них: «Мерцающий звук» (1996), «Прозаизмы» (2001), «Из жизни фауны и флоры». Дипломант премии «Московский счёт» (2008) и лауреат «Русской премии» (2011). С 1997 г. живёт в Израиле.
|
||
|
"Да мало ли, что остановит..." Детство "обнаруженная двушка..." Отец "поэзия не что иное..." "С высоты, и не птичьего даже..." "Тылы оголились, – за нами..." "Что касается грешного..." "Пожелайте шедевра..." "И не сказать, чтоб новый..." |
||
Да мало ли, что остановит. Да мало ли, что тормознёт. Портфель в сугроб. Смотреть, как ловит рыбак, и видеть рыб сквозь лёд. Успеть к уроку, еле-еле, на парту грохнуться без сил, вытряхивая из портфеля, снег, посиневший от чернил. И сочинить отмазку – типа что встретил инопланетян. И плавать у доски, как рыба, в правописании -ан- (-ян-).
ДЕТСТВО Язык воспоминаний сух – трепаться влом: там краской меченный петух глядит орлом, там клёв подлёдный на реке на мотыля, и все – дурак на дураке – учителя, и первых поцелуев мёд и он же – яд: «Скажи ему – пускай не ждёт, приду навряд». Из самопалов, как в кине поднять стрельбу. И ночь с отцом наедине, с отцом в гробу. «Всё отболело, утряслось, забудь, как сон!» Я в этой жизни только гость из тех времён.
обнаруженная двушка через много-много лет одичавшая зверушка ненавидящая свет пролежала четверть века за подкладкой пиджака и убила человека невозможностью звонка
ОТЕЦ в его ладони утопает моя шершавая ладонь он с полуслова понимает чем дышит рыба подо льдом на соловьином диалекте ведёт беседу со щеглом и растворился в пыльном лете как будто скрылся за углом
поэзия не что иное как мрачной бездны на краю божественная паранойя и разговорчики в строю
С высоты, и не птичьего даже, а полёта простого шмеля, растворён в подмосковном пейзаже, как репейник какой-нибудь, я. Зверобой, подорожник, крапива, хвощ, полынь, василёк, лебеда. Проплывают по небу лениво туч недоеные стада. И когда унесёт электричка в непролазные дебри Москвы, сохранится надолго привычка быть на голову ниже травы. Пусть куражится спьяну Тверская; но от воздуха, как во хмелю, я иду по Ордынке, кивая пролетающему шмелю. За душой тишина вместо денег, денег нет и не будет, дай бог. Я в 2005-м – репейник, а на будущий – чертополох.
Тылы оголились, – за нами практически никого; ещё не приспущено знамя, и ветер полощет его. Но, страхам ночным потакая, нас медленно сводит с ума не близостью передовая, а в спину дышащая тьма.
Что касается грешного моего языка – вырву с корнем, сердешного, и не дрогнет рука. Чтобы больше не связывал – (нету связи прочней) с пожелтевшими вязами по-над речкой моей.
Пожелайте шедевра безутешному мне, оголённости нерва, как земля по весне.
И не сказать, чтоб новый, но радующий вид: берёзово-кленовый у памяти прикид. Курящий на балконе, – одну, ещё одну: у времени в законе, у вечности в плену. Он смотрит, – наглядеться не может день за днём, и вспоминает детство и зависает в нём. И он, вися, как шарик на ниточке, незрим, остаться там решает до наступленья зим. Которые навеки, которые, вот-вот... И на июльской ветке безмолвие поёт.
|
||
