Русская поэзия | Феликс Чечик

Феликс Чечик

 
 
ЧЕЧИК Феликс Михайлович. Родился в 1961 году в г. Пинске. Закончил Литературный институт в Москве. Стажировался в институте славистики Кёльнского университета (проф. В. Казак). Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Волга», «Новая Юность», «Новый Берег» и др. Автор десяти поэтических книг, среди них: «Мерцающий звук» (1996), «Прозаизмы» (2001), «Из жизни фауны и флоры». Дипломант премии «Московский счёт» (2008) и лауреат «Русской премии» (2011). С 1997 г. живёт в Израиле.
 

  "Да мало ли, что остановит..."
Детство
"обнаруженная двушка..."
Отец
"поэзия не что иное..."
"С высоты, и не птичьего даже..."
"Тылы оголились, – за нами..."
"Что касается грешного..."
"Пожелайте шедевра..."
"И не сказать, чтоб новый..."
 

 * * *

Да мало ли, что остановит. 
Да мало ли, что тормознёт.
Портфель в сугроб.
Смотреть, как ловит
рыбак, и видеть рыб сквозь лёд.

Успеть к уроку, еле-еле,
на парту грохнуться без сил,
вытряхивая из портфеля,
снег, посиневший от чернил.

И сочинить отмазку – типа
что встретил инопланетян.
И плавать у доски, как рыба,
в правописании -ан- (-ян-).




ДЕТСТВО

Язык воспоминаний сух 
трепаться влом:
там краской меченный петух
глядит орлом,
там клёв подлёдный на реке
на мотыля,
и все  дурак на дураке 
учителя,
и первых поцелуев мёд
и он же  яд:
«Скажи ему  пускай не ждёт,
приду навряд».
Из самопалов, как в кине
поднять стрельбу.
И ночь с отцом наедине,
с отцом в гробу.
«Всё отболело, утряслось,
забудь, как сон!»
Я в этой жизни только гость
из тех времён.




     * * *

обнаруженная двушка
через много-много лет
одичавшая зверушка
ненавидящая свет
пролежала четверть века
за подкладкой пиджака
и убила человека
невозможностью звонка




ОТЕЦ

в его ладони утопает
моя шершавая ладонь
он с полуслова понимает
чем дышит рыба подо льдом
на соловьином диалекте
ведёт беседу со щеглом
и растворился в пыльном лете
как будто скрылся за углом




* * *

поэзия не что иное
как мрачной бездны на краю 
божественная паранойя 
и разговорчики в строю




   * * *

С высоты, и не птичьего даже,
а полёта простого шмеля,
растворён в подмосковном пейзаже,
как репейник какой-нибудь, я.
Зверобой, подорожник, крапива,
хвощ, полынь, василёк, лебеда.
Проплывают по небу лениво
туч недоеные стада.
И когда унесёт электричка
в непролазные дебри Москвы,
сохранится надолго привычка
быть на голову ниже травы.
Пусть куражится спьяну Тверская;
но от воздуха, как во хмелю,
я иду по Ордынке, кивая
пролетающему шмелю.
За душой тишина вместо денег,
денег нет и не будет, дай бог.
Я в 2005-м – репейник,
а на будущий – чертополох.




* * *

Тылы оголились, – за нами
практически никого;
ещё не приспущено знамя,
и ветер полощет его.

Но, страхам ночным потакая,
нас медленно сводит с ума
не близостью передовая,
а в спину дышащая тьма.




      * * *

Что касается грешного
моего языка –
вырву с корнем, сердешного,
и не дрогнет рука.
Чтобы больше не связывал –
(нету связи прочней)
с пожелтевшими вязами
по-над речкой моей.




 * * *
 
Пожелайте шедевра
безутешному мне,
оголённости нерва,
как земля по весне.




     * * *

И не сказать, чтоб новый,
но радующий вид:
берёзово-кленовый
у памяти прикид.

Курящий на балконе, –
одну, ещё одну:
у времени в законе,
у вечности в плену.

Он смотрит, – наглядеться
не может день за днём,
и вспоминает детство
и зависает в нём.

И он, вися, как шарик
на ниточке, незрим,
остаться там решает
до наступленья зим.

Которые навеки,
которые, вот-вот...
И на июльской ветке
безмолвие поёт.