ПОЭТ

-

На молодецкий богатырский свист

из древности летел дубовый лист.

Он сорок сороков гулял по свету

и в грозовых раскатах, и в тиши,

но в час ночной влетел в избу к поэту

и, опускаясь, молвил: «Допиши…»

Растёкся по избе дубовый запах,

а лист края раскинул на столе:

в прожилках север, юг, восток и запад

хранили правду о родной земле.

Как дописать такую мощь и силу,

такую ширь и даль, и глубь и высь?!

Но прошлое со всех сторон сквозило:

«Допишешь, только за перо возьмись».

Он стал искать перо в избе на ощупь

среди земных вещей, идей и дел,

а в этот миг по небу, как нарочно,

журавушка над крышей пролетел.

Рванулось за окно из тела что-то,

привычное ломая и круша

в безудержной стихийности полёта.

Поэт подумал: «Это же душа…»

На север, юг, восток и запад смело

за журавлём все сорок сороков

душа поэта над землёй летела,

вбирая дух веков и облаков.

И вот сбылось, свершилось и настало:

сверкнула молния, и грянул гром,

с небес на землю, мглу пронзив, упало

призванье журавлиное пером.

Душа домой из странствия вернулась,

соединилась с телом поутру,

а тело молодецки встрепенулось

и потянулось к вещему перу.

Взглянул поэт: пушинка – да и только.

И так, и эдак хочет в руки взять.

Но, как ни напрягался, всё без толку:

никак не может пёрышко поднять.

Тогда пошёл поэт во чисто поле,

обнял сырую землюшку, как мать,

и север, юг, восток и запад с болью

в нём стали силой предков прорастать…

-

На молодецкий богатырский свист

не в царские хоромы – в голь-избу

из древности влетел дубовый лист,

и дописал на нём поэт судьбу.

МАМИНА СТИРКА

Всё чаще вспоминается теперь

со жгучей болью то, что раньше было:

как свежевыстиранную постель

заботливо для сына мать стелила

и говорила, вмиг перелистнув

все прожитые праздники и будни:

«Сынок, запомни эту белизну

и вспоминай, когда меня не будет…»

А сын не вдумывался в те слова,

с беспечной дурью веря в вечность мамы,

и как она тогда была права,

он осознал лишь у могильной ямы…

Блаженство детства поросло быльём.

Живу и хлеб жую, кручусь, потею,

но, как бы ни стирал своё бельё,

той белизны достигнуть не умею –

белее соли, сахара, снегов

и сказок с лебедиными крылами,

молочных рек, кувшинок, облаков –

творимой материнскими руками.

Той белизны, которая звала

быть чище, милосерднее, мудрее.

Её для сына мама берегла

ни сил своих, ни жизни не жалея.

Стелю постель, а боль не улеглась.

Короче – дни, а ночи – всё длиннее.

И там, где упадёт слеза на бязь,

мне кажется – бельё ещё чернее…

Мелькнуло что-то светлое вдали,

над горизонтом безвозвратно тая.

За матерями нашими с земли

уходит в белых ризах Русь святая. 

ЗАЗУБРИНКА

-

Былое. Сельский клуб. В разгаре бал.

За окнами – вечерний трепет лета.

Кто молотил ногами по паркету,

а кто в сторонке у стены вздыхал,

а кто в сторонке у стены вздыхал,

а кто в сторонке у стены вздыхал…

Заигранной пластинкой скачет зал.

Я, вспоминая старую пластинку,

ищу в судьбе зазубринку-щербинку,

в которой жизнь могла б иглой застрять

и без конца то место повторять,

где молоды мои отец и мать,

где молоды мои отец и мать,

где молоды мои отец и мать…