Русская поэзия | Игорь Жданов

Игорь Жданов

 
 
ЖДАНОВ Игорь Николаевич (1937 – 2005) родился в Москве. Окончил Ленинградское Нахимовское училище, Литературный институт имени А.М. Горького. Работал редактором в издательстве «Советский писатель» в отделе русской советской прозы. Автор поэтических сборников: «Напутствие» (1961), «Граница света» (1967), «Голубиная почта» (1971), «Двойной обгон» (1978), «Разомкнутый круг» (1984), «Застава», «Вторая жизнь», «Всё живое» (2008). В 2007 году посмертно награждён золотой медалью имени К. Симонова. Жил в Москве.
 

  "Родина!.."
"На последнем стою рубеже..."
"Где все?"
"Птиц возня, листвы неразбериха..."
"Обуглилась и скорчилась страна..."
Мартынов
"Всё сгорело, что могло гореть..."
"Никто меня не шуганул..."
Караван
"Не отмечена ничем в календаре..."
04.10.1993
"Ты, наверное, в чём-то права..."
Рояль
"Продаётся всё и предаётся..."
"Ты моя – как бы ни было плохо..."
"Вы говорите – сила в ней..."
 

     * * *

Родина!..

Ветер и дым,

Даль полевая, сквозная…

Стоило жить молодым,

Дальше – не знаю…

Не знаю.

Стоило бить по мордам

Самых дебильных и прочных,

Гробить порядочных дам

И возвеличить порочных.

Стоило ставить на кон

Голову, сердце и душу,

Только небесный закон

Не обходя и не руша.

Горькую песню сложить,

Тратить по-глупому силы…

Стоило, стоило жить!..

Но и меня не хватило.

Родина!..

Сабельный свист,

Переходящий в ракетный…

Хрупкий осиновый лист –

Красный под осень

И светлый.





  * * *

На последнем стою рубеже –

На святых, на оплёванных плитах.

Где-то видел я это уже –

Государство ментов и бандитов.

Здесь хотела воздвигнуть дурдом

Торгашей неуёмная свора,

А построила новый Содом

С муляжом золотого собора…

Шли на подвиг, а враг – по пятам,

Нас лишили судьбы и удачи,

Смерть по внутренним свищет фронтам,

А на внешнем – повальная сдача.

Наши танки увязли в крови,

Наши лодки нырнули в пучину,

Мы не русские, мы – «шурави»,

Мы – «братки», а «братки» – не мужчины.

И никто от позора не спас

Опалённое красное знамя.

Наши женщины бросили нас,

Наши дети смеются над нами.

Нас не надо молитвам учить,

Честь и совесть не выбить из генов:

Это стыдно – в сортирах «мочить»

Даже злых, неуёмных чеченов.

Это стыдно, пропив полстраны,

За подачкой протягивать лапу

И не знать ни вины, ни цены

Оголтелому злу и нахрапу.

Тот – на «зоне», а тот в блиндаже,

Все в дерьме, нищете и обиде.

Где-то видел я это уже…

Да в гробу, разумеется, видел!

Нам осталось лишь насмерть стоять

Или просто – без смысла и позы –

Бронированный «мерс» расстрелять,

Как Ильин расстрелял «членовозы».





* * *

Где все?

Хочу спросить – и не могу.

Где вы живёте, девочки худые?

Куда девались парни налитые?

Ещё видны их тени на лугу.

С ума сойти,

Как поглядишь вокруг:

Откуда это вдруг

                            по всей округе

Шныряющие полчища старух

И редкие трясучие пьянчуги?

Да это ж поколение моё,

Опущенное жизнью на колени –

Бессмысленное, странное житьё,

Чего в нём больше –

                                  боли или лени?

Да это же ровесники мои,

Которых будут хоронить бесплатно, –

Хозяева судеб и короли,

Из страшных снов пришедшие обратно.

Привет вам всем, бомжихи и бомжи,

Бездомные, безрадостные братья,

Колючие, как старые ежи,

Немодные, как ситцевые платья.

Товарищ мой, философ и поэт,

Вон там – ручей, лицо своё умой-ка,

И ничего, что ты на склоне лет

Слоняешься с клюкою по помойкам.

Последнее достоинство блюди,

Быть не у дел – несчастье, а не поза:

Поэзия осталась позади,

А новым русским не нужна и проза.

Но всё же что-то в этой жизни есть

Помимо водки, пищи и жилища –

Какая-то пророческая весть,

Понятная униженным и нищим.





  * * * 

Т.С.

Птиц возня, листвы неразбериха,

А по окнам – тенью повитель.

Как мы жили хорошо и тихо, –

Яблоки валились на постель.

И была та радость неподсудна,

Слишком безоглядна и чиста…

Ночь мертва, округа беспробудна,

Звёздами пробита чернота.

Страшно в этом доме одиноком,

Больно от беззвучия ушам.

Истины рождая ненароком,

Мысли расползаются по швам.

Нашу жизнь под корень подкосило,

Понесло половой по стерне.

Больше нет поэзии в России,

В чумовой, зачуханной стране.

Ложь – от страха,

Выдумка – от скуки,

Горе, как известно, от ума.

На себя накладывает руки

Старая история сама.

Улица темна и нелюдима,

Чьи-то фары – будто невпопад…

И судьба моя необратима

И неотвратима, как распад.

Мне бы слово, сказанное добро,

Хоть какой-то маленький уют.

Мне бы город, где не бьют под рёбра,

Мне бы дом, где в душу не плюют.





  * * * 

В. Высоцкому

      1

Обуглилась и скорчилась страна,

Отчаявшись и к Волге отступая.

Была война, жестокая война,

Кромешная, безумная, тупая.

Мы поняли, пройдя её круги,

Её траншеи и штрафные роты:

Бесцельна жизнь, бессмысленны враги,

До глупости наивны пулемёты.

О чём ты там бормочешь, замполит?

Кому нужны твои политбеседы?

Мой друг убит, и командир убит,

И миллионы лягут до победы.

В пески и чернозёмы навсегда

Ушли моих друзей тела и лица.

Как кровь, дымится талая вода,

И, как вода, людская кровь дымится.

Заградотряд  у поля на краю,

За нами в ряд зелёные фуражки.

Прощайте. Поднимаюсь и встаю…

И в грудь, и в спину бейте без промашки.

2

Вы мимо пролетаете в машине,

Вы ставите палатки на лугу,

А я лежу в Мясном бору, в лощине,

И смерти миг припомнить не могу.

Не знаю, как пленили командарма,

Кто заменил в окопе и в строю?

Я кровью смыл позор Второй ударной…

Забытый и охаянный – гнию.





Мартынов

-

Дворовых девок колготня,

Дворняг приветливые вопли,

Мужик – сермяга да мотня,

Мальчонка – валенки да сопли.

– Подайте барину воды!

– Несите барину наливку!

Пора бы растрясти зады,

А то как двину по загривку! –

Дворецкий… Бритое лицо,

Весьма цыганистая рожа,

На пальце – толстое кольцо,

Навечно врезанное в кожу.

В камине жаркие дрова,

«Шабли» зелёная бутылка.

Бокал – и кругом голова,

И как поленом по затылку.

Ещё в ушах полозьев свист,

Никак не молкнет колокольчик,

А барин от тепла раскис,

Бутылку целую прикончив.

Блондин он или поседел?

Морщины… Зеркала не льстили.

Он был разжалован, сидел.

Да вот, простили, отпустили.

Вот руки лижет спаниель,

Ни тьмы, ни молнии, ни крика,

А всё мерещится дуэль

И тот поручик-горемыка.

И почему он всё стоял,

Когда порхнули клочья дыма?

И почему он не стрелял,

А улыбался как-то мимо?..

Он пошутил, не в глаз, а в бровь, –

Беззлобно и довольно тонко…

Любовь?.. Какая там любовь!

Пустая, вздорная бабёнка…

А в голове всё вой и звон,

Болят виски, но тише, тише…

-

Зачем под ливнем бросил он

Такого маленького Мишу?





   * * *

Всё сгорело, что могло гореть,

Жизнь давно на праздник не похожа.

Как бы поудобней помереть,

Ни врачей, ни близких не тревожа?

-

Я уже смотрю со стороны,

Как душа, покинувшая тело,

На пустые хлопоты жены,

На потуги дочки оголтелой.

-

Завещал, оставил, подарил

Всё, что было и чего лишали.

Зря, пожалуй, правду говорил –

Досказать, конечно, помешали.





     * * *

Никто меня не шуганул,

Тут не права молва людская:

Я просто в сторону шагнул,

Всех торопливых пропуская.

-
Что делать, если мир таков

И этот век не для лентяев?

Свои пути у дураков,

Свои мечты у негодяев.

-

Зачислен загодя в пассив,

И заклеймён, и не уважен,

Я созерцательно спесив

И легкомысленно отважен.

-

Смотрю, как старое кино,

Простую жизнь души и тела.

Усопшим, право, всё равно,

А нерождённым – что за дело?

-

Я раньше много вздора нёс,

Чтоб жить разумно или страстно:

Казалось, это всё всерьёз,

А оказалось – всё напрасно.





Караван

-

Бывает… 

               Не со всеми, но бывает,

А потому сочувствий не приму…

Мой караван всё дальше уплывает

Во тьму. 

              В нечеловеческую тьму.

Там нет причин сомненьям и печалям,

Всё на местах, надёжен каждый трос.

Лишь я один шатаюсь по причалам,

Как подгулявший палубный матрос.

Всё справедливо, я не упрекаю:

Сам опоздал, хмельным поверив снам,

По прозвищам и званьям окликаю,

А самых дорогих – по именам.

Но опыт лжёт и не в урок наука,

Не та игра и счёт очкам иной. 

Что глотку рвать! 

                            Ни отзвука, ни звука,

И город незнакомый за спиной.

Шагну в огни весёлого квартала,

В чужую толчею и суету,

Среди стекла, бетона и металла

Названья непонятные прочту.

Оглохшего от грохота и крика,

Нелепого, как нищий без сумы,

Такого же увижу горемыку –

И рядом постоим 

                             у края тьмы.





    * * *

Не отмечена ничем в календаре

Вереница этих дат и этих чисел:

На моря Россия вышла при Петре,

А вернулась восвояси – при Борисе.

И теперь на всех окраинах – прогресс

По-румынски, по-литовски – по-нацистски

Панихиды по дивизиям СС

И порушенные наши обелиски.

И неведомо ни Польше, ни Литве,

Да и внукам победителей едва ли,

Что подонки со звездой на рукаве,

А не русские поляков убивали.

И уже им слова лишнего не кинь,

Ни намёка на великую державу:

Им запомнилась проклятая Катынь,

А не тысячи погибших за Варшаву.

Что-то сгинуло и кануло на дно,

Может, вера в бескорыстие России?

Только вам – пути иного не дано,

Как бы вы на все лады ни голосили.

Жаль могил и наших русских деревень,

Что остались за чертой, за перевалом…

Вами будут помыкать кому не лень,

Так не раз уже в истории бывало.





04.10.1993

1

Бродили, считали трупы,

Совали гильзы в карман.

Всё было жутко и тупо,

Вонючий синел туман.

Кого-то вели куда-то,

Охранник его шмонал,

А кто-то из автомата

По крышам ещё шмалял.

И камеры стрекотали,

Как будто здесь шло кино,

И танки стрелять устали,

Круша за окном окно.

Какие-то люди пили

Бесплатный голландский спирт,

И парня ногами били,

А он уже был убит…

«Вам дурно?» – меня спросили,

И я отвечал с трудом:

«Не первый позор России –

Расстрелянный Белый дом».

2

Похожий на районного пижона,

Тая в глазах смятение и страх,

Опившийся, опухший, оглушённый,

Забывший свой обком и свой ГУЛАГ,

В том августе, больном и безобразном,

Услужливо подсаженный на танк,

В бессилье полупьяном, полупраздном,

Заранее согласный – «так на так»,

Привыкший разрушать и ненавидеть,

Всех предавать,

Всё предавать огню,

Предвидел ли?

Да где ему предвидеть

И Белый дом, и грозную Чечню.





  * * *

Ты, наверное, в чём-то права:

Я, и правда, люблю эти озими,

Остывает моя голова,

Как ядро, утонувшее в озере.

Нынче праздник с названьем Покров,

Стынут липы в изодранном рубище,

И неспешным парадом коров

Завершается общее гульбище.

Кошка учит охоте котят,

А собаки полны деловитости,

И грачи улетать не хотят,

Потому что тепло им – от сытости.

И, присев к золотому окну,

Неразлучной дымя сигаретою,

Я и сам погружён в тишину,

Я и впрямь не томлюсь и не сетую.

Без упрёков и прочих причуд,

Без тоски по недавнему прошлому

Всем на свете удачи хочу,

Всем на свете желаю хорошего.

И тебе, предъявившей права

На меня, 

              как морозец на озими,

Я желаю тебе торжества,

Озоруй, 

             вроде солнечной осени.





РОЯЛЬ

В районе, где силос да куры,
Где лужи грязные кругом,
Огромный жёлтый Дом культуры
Стоял пасхальным пирогом.
Там был рояль. На нём играли
Всю жизнь без правил и без прав.
И только на ночь запирали,
Изрядно за день растерзав.
Когда случалась вакханалья,
Когда устраивался гам,
Рояль
какая-то каналья
С размаху била по зубам.
Он не особенный, не странный,
Как ни верти, как ни смотри:
Всего лишь ящик деревянный
И сталь певучая внутри.
Но было: не приснилось – было:
К роялю девочка одна
Пришла и руки уронила
И прогостила дотемна…
С трудом выдавливая звуки,
Для всех холодный, словно морг,
Он помнит, помнит эти руки –
Их неумелость и восторг,
Их ласку, их неосторожность,
Порыв, испуг и немоту,
И радость ту, и невозможность
Шагнуть за крайнюю черту.
Кружились звуки, как шутихи,
Сочился в форточки апрель,
А счастье было тихим-тихим,
И тихо тикала капель…
Нет, не пройдёт и не отпустит,
Всегда при нём его весна.
Он верен памяти и грусти,
Он полон музыки и сна.




* * *

Продаётся всё и предаётся,

Наступила эра воровства.

Всякие уроды и уродцы

Больше не скрывают торжества.

Выживать – занятье непростое,

Миром правят похоть и цинизм.

Я устал и ничего не стою,

А вокруг один капитализм.





   * * *

Ты моя  как бы ни было плохо,
Дальше нет и не будет границ,
Ты моя  до последнего вздоха,
До прощального взмаха ресниц.
Ах, пути эти были б короче,
Если б встреча случилась скорей.
Я люблю
эти жёлтые ночи,
Эти дачи в чаду фонарей.
Стылый мрак опустевшего сада,
Дом, фрегатом идущий ко дну,
И медлительный звон листопада,
И медальную эту луну.
И в уюте случайного крова,
На последнем моём берегу,
Я простое и тихое слово
Для тебя, для одной, берегу.




* * *

Вы говорите – сила в ней, 
В моей строке,
в моей натуре, –
Я просто чувствую верней 
Листвы смятенье
перед бурей. 
Вы говорите – строгость строф, 
Созвучья, образы и краски, – 
А я сидел у всех костров 
От Подмосковья
до Аляски. 
Вы говорите: повезло, 
Другим намного тяжелее, – 
Я просто жил
себе назло, 
Судьбе назло –
и не жалею.