* * *
Только в зеркале вырвет из мрака
Сигарета неясный овал.
Только хрипло пролает собака
Непонятные людям слова.
-
И опять тишина без движенья,
И опять эта вязкая мгла.
Исчезает мое отраженье
В запылившейся толще стекла.
-
Ну и ладно, пускай исчезает!
Пусть собака скулит в конуре!
Слишком долго, увы, не светает
В октябре, в ноябре, в декабре.
-
Слишком скучно за фосфорной стрелкой
Наблюдать мне в январскую ночь.
Страстью куцею, мыслию мелкой –
Даже время нельзя истолочь.
-
Ладно бы сквозь сырые туманы
Этой едкой, как щёлочь, ночи
Мне всплывали бы душные тайны,
Преступления и палачи.
-
Нет, какие-то дрязги бессилья,
Трусость явная, ложь на виду.
Отболев, умирает Россия,
Я её хоронить не приду.
-
Ни слезы не осталось, ни вздоха,
Ну не выть же, как пёс, на луну.
Нас без нас похоронит эпоха,
Матерясь и пуская слюну.
-
Мы простились до крайнего срока,
Пусть она вспоминается мной
Чернобровою, голубоокой,
С золотою за пояс косой.
-
Не склонявшей лицо перед вьюгой,
Знать не знавшей о скором конце,
А не этою нищей старухой
С медяками на мёртвом лице.
* * *
Н. Лисовому
-
Я постою ещё, я сердце успокою,
Я повторю опять печальных две строки:
Прекрасен Божий мир, но я его не сто́ю,
Ни этих облаков не сто́ю, ни реки.
-
Я никогда не лгал. В стихах, по крайней мере! –
Но правду ль говорил? Не в том ли и беда,
Что, вопреки всему, мы чувствуем потерю
Того, что не нашли нигде и никогда?
-
Ну, что же! И пускай! И можно ли иначе?
Прожить бы эту жизнь, что думать о другой!
Все неудачи, брат, и все наши удачи –
Ничто они, увы, пред этой тишиной,
-
Пред этою листвой, пред веткою любою,
Пред ржавым стебельком раздавленной травы,
Пред этою на нас струящейся любовью
С полей родной земли, с небесной синевы.
-
Но как вместить её? И всё гляжу с тоскою,
И всё твержу, твержу печальных две строки:
Прекрасен Божий мир, но я его не сто́ю,
Ни этих облаков не сто́ю, ни реки!
В храме
-
Купола ободраны на крыши
Полувека более назад.
И пылает огненный и рыжий
Меж стропил синеющий закат.
-
Но внутри, где пасмурно и тихо,
В ясном блеске острого луча
Всё видны рука Его и Книга
На покрытых гарью кирпичах.
НАКАНУНЕ ПАРАДА
(У памятника Пушкину)
И разные стояли люди,
И наблюдали сотни глаз,
Как зачехлённые орудья,
Качаясь, плыли мимо нас.
Как вырастали в мраке тайны,
Как стадо мамонтов сопя,
Самоуверенные танки,
Тремя глазницами слепя.
Как в бликах мертвенного света,
Не зная ни добра, ни зла,
Изящно двигались ракеты,
По-рыбьи вытянув тела.
Как проходили ряд за рядом
Машины, полные солдат, –
Как ты, и я, и все, кто рядом,
Мы в этот миг дышали в лад.
Как мы смотрели в сумрак стылый,
До боли стиснув кулаки,
Когда со сдержанною силой
Пред нами двигались полки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так я писал тому уж боле
Лет двадцати. Но понял вдруг,
Что прославляю поневоле
Коммунистический недуг.
Весь бред интернационала,
Души растлившейся грехи! –
И омерзительно мне стало:
Я эти выбросил стихи.
Но вот сегодня на рассвете
Открыл глаза и в тот же миг
Нежданно вспомнил строки эти
И вновь записываю их.
Нет, не в порыве жалкой лести
Они мной были сложены.
Я пел о доблести и чести
Моей любви, моей страны.
Я пел о прежней громкой славе –
И были помыслы чисты! –
Стараясь сквозь гримасы яви
Прозреть бессмертные черты.
И ныне, ставя к старым строфам
Строфу за новою строфой,
К Америкам или Европам
Я обращаю голос свой.
Да, вы сейчас нам не грозите, –
Но с похвалою на устах
Вы к нам по-прежнему таите
Все те же ненависть и страх.
Я знаю цену вашим дружбам
И миротворческим словам.
О, как – бессильным и недужным! –
Вы аплодируете нам.
О, как сияют ваши лица,
Как размягчаются черты,
Когда сползаем мы к границам
Времён Ивана Калиты.
Когда Россию рвут на части,
Как штуку красного сукна,
Народы, кои в час несчастья
Спасла от гибели она.
За веком век, за сыном сына
Она за них бросала в бой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ещё застонет Украина
Под католической пятой.
Среди удушливого дыма,
Под грохот польских батарей –
Лазурь захваченного Крыма
Ещё предстанет перед ней.
Ещё балтийские народы
Свой перед Русью вспомнят долг,
Когда раздавит их свободы
Тевтонца кованый сапог.
Ещё с вождей грузинских чары
Слетят, как ржавые листы,
Когда обрушат янычары
С церквей поруганных кресты.
Да, долгих семь десятилетий
Мы все несли проклятья груз.
Так что ж на брезжущем рассвете
Вы рвёте нити кровных уз?
Как будто бы безгрешны сами,
На нас одних взвалили грех!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иль тем виновны мы пред вами,
Что пострадали больше всех?
Иль, может быть, в азарте мнится
Вам всем, что из небытия
Уже вовек не возродится,
Не встанет родина моя?
Напрасны эти обольщенья!
Распад, сумятицу, разброд,
И нищету, и униженья –
Всё русский вынесет народ.
Я говорю кавказским звёздам,
Я говорю якутским льдам,
Что снова – рано или поздно! –
Но мы ещё вернёмся к вам.
Не в ярости, не мести ради,
А лишь на ваш призывный глас.
Ибо не в силе Бог, а в правде,
А правда Божия у нас!
И что мечтания Китая,
Европ, Америк ли возня, –
Когда воскреснет Русь Святая,
Как птица Феникс из огня…
1967; 1992
* * *
Что за птица ко мне прилетала,
Что мне пела, что пела, спеша,
Чем на песню её отвечала
Молодая слепая душа, –
Я забыл за мельканием быстрым
Торопливых несчитанных дней.
Но сегодня, проснувшись на чистом
На рассвете, вдруг вспомнил о ней.
И с утра все хожу, повторяя,
Так что кругом идёт голова:
Что за песня – такая простая,
А никак не припомню слова.
Лишь мотив возникает порою
И теряется сам по себе
В бормотании, плаче и вое
Одинокого ветра в трубе.