Русская поэзия | Николай Добронравов

Николай Добронравов

 
 
ДОБРОНРАВОВ Николай Николаевич (1928–2023) родился в Ленинграде. В начале войны был эвакуирован в Горький. С 1942 года жил в посёлке Малаховка Московской области. Окончил Школу-студию имени В.И. Немировича-Данченко при МХАТ имени М. Горького и Московский городской Учительский институт. Николай Добронравов – крупнейший российский поэт-песенник второй половины XX века, признанный классиком при жизни. Песни Добронравова стали широко популярны в СССР и за его пределами. Во многом огромный успех Добронравова обусловлен тем, что самые известные песни написаны в соавторстве с композитором Александрой Пахмутовой – женой поэта. Также на протяжении десятилетий его постоянным соавтором являлся писатель и поэт-песенник Сергей Гребенников. Кроме того, музыку на стихи Николая Добронравова писали такие композиторы, как Микаэл Таривердиев, Арно Бабаджанян, Полад Бюль-Бюль Оглы, Сигизмунд Кац, Евгений Мартынов, Аркадий Островский, Муслим Магомаев, Михаил Чуев... Награждён орденами «Знак Почёта», Трудового Красного Знамени, «За заслуги перед Отечеством». Лауреат государственной премии СССР, премии Ленинского комсомола, премии имени Э. Володина «Имперская культура». Жил в Москве.
 

  Военные осколочки
"Были беды у нас, были боль и испуг…"
"Нынче радостей немного"
Оккупация
"Не шелохнётся, не дрогнет калитка..."
 

ВОЕННЫЕ ОСКОЛОЧКИ


Фуражка да с околышком…
Баланда из ботвы…
Военные осколочки –
Братва из-под Москвы.

Воронки да пожарища.
А мы шагаем в класс.
И спорю я с товарищем –
Где мина, где фугас?

Слова исповедальные
О бедах фронтовых.
Квартиры коммунальные.
Паёк на семерых.

Ах, как вы ныне ценитесь,
Военные рубли?
Буханка хлеба – семьдесят,
Билет в театр – три.

С тех пор у нас не плесенью
Сердца поражены –
Лирическими песнями
Эпической войны.

Мы труд познали смолоду.
Нам рук своих не жаль.
Сердца у нас –  не золото,
Осколочная сталь.

И мысли не припудрены,
И злостью сводит рот.
Занозы да зазубрины
В характерах сирот.

…Уже в поре цветения,
Как майские сады,
Иные поколения,
Не знавшие беды.

Но памятью нетленною,
Рождённые в огне,
Разбросаны военные
Осколки по стране.

И сердце вновь сжимается:
Легко ли вам, светло,
Голодные красавицы
Из детства моего?

Вновь в памяти проявится,
Как свет летящих птиц,
И бедность ваших платьицев,
И бледность ваших лиц.

И вот, обнявшись, снова мы
Сидим, дыша едва,
И кажутся суровыми
И взгляды, и слова.

Но гордо и раскованно
О битве за Днепром
Трофейный, лакированный
Поёт аккордеон.

Ещё Отчизна бедствует,
Но всё пойдёт на лад:
Что шепчут губы детские,
То пушки говорят.

Мы слёзы скрыть стараемся,
Душа в беде горда.
Мы скоро распрощаемся.
Надолго. Навсегда.

Подстриженные чёлочки.
Косички до земли.
Военные осколочки,
Родимые мои…





* * *

Были беды у нас, были боль и испуг…
И такие случались напасти…
Но в беде помогал твой единственный друг,
Что товарищем слыл по несчастью.

Нынче слово «товарищ» у нас не в чести.
И над искренней дружбой смеются
Профурсетки экранные. Бог им прости…
Много видов у нас проституции.

Повсеместно приказано всем позабыть,
Как мы жили, друзьям помогая.
Нынче в моде другая, обманная прыть.
Нынче жизнь у народа другая.

Что ни день – то гроза. Что ни час – то беда.
Пребывание в страхе животном.
Кто-то сверху кричит: «Господа! Господа!»
Ну, а люди в испуге: «Кого там?»

Нету денег больших. Нету слуг у меня.
Мясо редко бывает к обеду.
По утрам на работу, эпоху кляня,
В переполненном транспорте еду.

Пацанёнок шипит на Героя Труда:
«Старикашка, в помойке не ройся!»
А по радио диктор вопит: «Господа!
Покупайте “Вольво” и “Роллс-Ройсы”!»

Торжествующий бред. Пир во время чумы.
И держава распалась на части.
И успехи скромны. И утехи срамны.
Мы теперь – господа по несчастью.





* * *

Нынче радостей немного.
Больше подлостей и сраму.
Правда, нынче, слава Богу,
Восстанавливают храмы.
В сёлах и Первопрестольной,
Словно юные старушки,
Возникают колокольни,
И часовни, и церквушки.
Вмиг слиняли атеисты.
Наверху – иные вкусы.
И рисуют копиисты
Вместо Брежнева – Иисуса.
Вместо Маркса с «Капиталом» –
Рождество и Пасху в массы.
А в церквях стройматериалы –
Сплошь синтетика с пластмассой…
Прислан к нам из-за кордона
Пастырь, сделавший карьеру.
Антирусские иконы.
Синтетическая вера.
Храм в элитных эмпиреях
Возвели в мгновенье ока.
Ну, а людям, что стареют,
Всё ж без Бога одиноко…
Рядом выстроились банки.
Нищета в церковной арке.
К платной новенькой стоянке
Подъезжают иномарки…
Заказные злодеянья.
У братвы всё шито-крыто.
Из Священного Писанья
«Не убий» давно забыто.
Травка каверзная тлеет
В дискотеках хулиганских,
Где тинейджеры наглеют
И поют не по-христиански.
Трудно даже Бога ради
Отличить мужчин от женщин.
На всеобщем плац-параде
Храмов больше. Веры меньше.
А в деревне Божьи служки
Мир подлунный покидают.
Тропка к старенькой церквушке
Зарастает, зарастает…
Там была она, святая,
Лишь одна на всю округу.
Ноги босые сбивая,
К церкви люди шли, как к другу.
Жили бедно и убого,
Да боялись слова злого.
Сколько было веры в Бога,
Своего, не подкидного!
Паства выглядит устало
На ступеньках новой эры.
Храмов, правда, больше стало.
Веры меньше. Веры… Веры…





ОККУПАЦИЯ

Мы с самого детства живём
Под гнётом, под страхом, под выстрелом.
В ту пору наш дом, наш район,
И мы оказались под Гитлером.
И буйствовал чертополох.
И в сёлах, пьянея от ярости,
Орали: «Цурюк! Хендехох!»
Продажные русские старосты.
Повсюду немецкая речь
Хозяйничала в оккупации.
И всё ж мы сумели сберечь
Отчизну, и песню, и нацию.

Но недруги стали хитрей.
Суют нам подачки грошовые…
Расплывшись в улыбке «О кэй!»
Твердят наши старосты новые.
Какой бесподобный манёвр:
Включите российские станции, –
И речь на английский манер,
И музыка – американская.
Задействован тайный запрет,
Страшнее указа кремлёвского…
В эфире Фатьянова нет.
Не слышно давно Исаковского.
Гнетёт нас всемирная ложь.
Меняется ориентация.
Включаешь «Маяк» и поймёшь, 
Что снова живёшь в оккупации.




* * *

Не шелохнётся, не дрогнет калитка,
Тают следы на ином берегу…
Линия жизни – пунктирная нитка,
Ветка рябины на белом снегу.
Ах, не одни мы судьбу проглядели.
Кружит над церковью белая мгла…
Ах, не напрасно так плачут метели
Я твоей песней когда-то была.
И у огня мне теперь не согреться,
Зимнею полночью глаз не сомкну.
Вот и трепещет усталое сердце
Веткой рябины на белом снегу.
Не шелохнётся, не дрогнет калитка,
Тают следы на ином берегу…
Это судьбы нашей горькой улыбка
Ветка рябины на белом снегу...