Русская поэзия | Николай Добронравов

ВОЕННЫЕ ОСКОЛОЧКИ

Фуражка да с околышком…
Баланда из ботвы…
Военные осколочки –
Братва из-под Москвы.

Воронки да пожарища.
А мы шагаем в класс.
И спорю я с товарищем –
Где мина, где фугас?

Слова исповедальные
О бедах фронтовых.
Квартиры коммунальные.
Паёк на семерых.

Ах, как вы ныне ценитесь,
Военные рубли?
Буханка хлеба – семьдесят,
Билет в театр – три.

С тех пор у нас не плесенью
Сердца поражены –
Лирическими песнями
Эпической войны.

Мы труд познали смолоду.
Нам рук своих не жаль.
Сердца у нас – не золото,
Осколочная сталь.

И мысли не припудрены,
И злостью сводит рот.
Занозы да зазубрины
В характерах сирот.

…Уже в поре цветения,
Как майские сады,
Иные поколения,
Не знавшие беды.

Но памятью нетленною,
Рождённые в огне,
Разбросаны военные
Осколки по стране.

И сердце вновь сжимается:
Легко ли вам, светло,
Голодные красавицы
Из детства моего?

Вновь в памяти проявится,
Как свет летящих птиц,
И бедность ваших платьицев,
И бледность ваших лиц.

И вот, обнявшись, снова мы
Сидим, дыша едва,
И кажутся суровыми
И взгляды, и слова.

Но гордо и раскованно
О битве за Днепром
Трофейный, лакированный
Поёт аккордеон.

Ещё Отчизна бедствует,
Но всё пойдёт на лад:
Что шепчут губы детские,
То пушки говорят.

Мы слёзы скрыть стараемся,
Душа в беде горда.
Мы скоро распрощаемся.
Надолго. Навсегда.

Подстриженные чёлочки.
Косички до земли.
Военные осколочки,
Родимые мои…

* * *

Были беды у нас, были боль и испуг…
И такие случались напасти…
Но в беде помогал твой единственный друг,
Что товарищем слыл по несчастью.

Нынче слово «товарищ» у нас не в чести.
И над искренней дружбой смеются
Профурсетки экранные. Бог им прости…
Много видов у нас проституции.

Повсеместно приказано всем позабыть,
Как мы жили, друзьям помогая.
Нынче в моде другая, обманная прыть.
Нынче жизнь у народа другая.

Что ни день – то гроза. Что ни час – то беда.
Пребывание в страхе животном.
Кто-то сверху кричит: «Господа! Господа!»
Ну, а люди в испуге: «Кого там?»

Нету денег больших. Нету слуг у меня.
Мясо редко бывает к обеду.
По утрам на работу, эпоху кляня,
В переполненном транспорте еду.

Пацанёнок шипит на Героя Труда:
«Старикашка, в помойке не ройся!»
А по радио диктор вопит: «Господа!
Покупайте “Вольво” и “Роллс-Ройсы”!»

Торжествующий бред. Пир во время чумы.
И держава распалась на части.
И успехи скромны. И утехи срамны.
Мы теперь – господа по несчастью.

* * *

Нынче радостей немного.
Больше подлостей и сраму.
Правда, нынче, слава Богу,
Восстанавливают храмы.
В сёлах и Первопрестольной,
Словно юные старушки,
Возникают колокольни,
И часовни, и церквушки.
Вмиг слиняли атеисты.
Наверху – иные вкусы.
И рисуют копиисты
Вместо Брежнева – Иисуса.
Вместо Маркса с «Капиталом» –
Рождество и Пасху в массы.
А в церквях стройматериалы –
Сплошь синтетика с пластмассой…
Прислан к нам из-за кордона
Пастырь, сделавший карьеру.
Антирусские иконы.
Синтетическая вера.
Храм в элитных эмпиреях
Возвели в мгновенье ока.
Ну, а людям, что стареют,
Всё ж без Бога одиноко…
Рядом выстроились банки.
Нищета в церковной арке.
К платной новенькой стоянке
Подъезжают иномарки…
Заказные злодеянья.
У братвы всё шито-крыто.
Из Священного Писанья
«Не убий» давно забыто.
Травка каверзная тлеет
В дискотеках хулиганских,
Где тинейджеры наглеют
И поют не по-христиански.
Трудно даже Бога ради
Отличить мужчин от женщин.
На всеобщем плац-параде
Храмов больше. Веры меньше.
А в деревне Божьи служки
Мир подлунный покидают.
Тропка к старенькой церквушке
Зарастает, зарастает…
Там была она, святая,
Лишь одна на всю округу.
Ноги босые сбивая,
К церкви люди шли, как к другу.
Жили бедно и убого,
Да боялись слова злого.
Сколько было веры в Бога,
Своего, не подкидного!
Паства выглядит устало
На ступеньках новой эры.
Храмов, правда, больше стало.
Веры меньше. Веры… Веры…

ОККУПАЦИЯ

Мы с самого детства живём

Под гнётом, под страхом, под выстрелом.

В ту пору наш дом, наш район,

И мы оказались под Гитлером.

И буйствовал чертополох.

И в сёлах, пьянея от ярости,

Орали: «Цурюк! Хендехох!»

Продажные русские старосты.

Повсюду немецкая речь

Хозяйничала в оккупации.

И всё ж мы сумели сберечь

Отчизну, и песню, и нацию.

Но недруги стали хитрей.

Суют нам подачки грошовые…

Расплывшись в улыбке «О кэй!»

Твердят наши старосты новые.

Какой бесподобный манёвр:

Включите российские станции, –

И речь на английский манер,

И музыка – американская.

Задействован тайный запрет,

Страшнее указа кремлёвского…

В эфире Фатьянова нет.

Не слышно давно Исаковского.

Гнетёт нас всемирная ложь.

Меняется ориентация.

Включаешь «Маяк» и поймёшь,

Что снова живёшь в оккупации.

* * *

Не шелохнётся, не дрогнет калитка,

Тают следы на ином берегу…

Линия жизни – пунктирная нитка,

Ветка рябины на белом снегу.

Ах, не одни мы судьбу проглядели.

Кружит над церковью белая мгла…

Ах, не напрасно так плачут метели

Я твоей песней когда-то была.

И у огня мне теперь не согреться,

Зимнею полночью глаз не сомкну.

Вот и трепещет усталое сердце

Веткой рябины на белом снегу.

Не шелохнётся, не дрогнет калитка,

Тают следы на ином берегу…

Это судьбы нашей горькой улыбка

Ветка рябины на белом снегу...